Дом горит, часы идут
Шрифт:
Глава третья. План Константина Роше
1.
Не то чтобы Коля не знаком с Константином Константиновичем. Все-таки столько времени прожили на одной улице.
Каждое утро у них общий маршрут. Блинов направляется в гимназию, а Роше – на службу.
Пересекутся взглядами – и смотрят в разные стороны. Словно один другому интересен не больше пролетевшего воробья.
Когда Коля почувствует, что опаздывает, то начинает искать глазами соседа.
Да вот и он! Движется к
Коля удостоит спутника быстрого взгляда, словно посмотрит на циферблат, и пойдет немного быстрей.
Когда Блинов читал статью в “Волыни”, то ему ясно вспомнился этот прохожий.
Вот Роше спешит, помогая себе руками. Кажется, он переплывает улицу. Поэтому его портфель взлетает на уровень волны.
Почему Коля не сразу понял, что это за человек? Ведь плохие люди не бывают смешными.
И еще такое соображение: не зря он по нему сверял часы! Если по кому-то сверять время, то только по нему.
2.
Прежде его жизнь была неопределенная, а сейчас счет пошел на минуты. При этом помнишь, что самое главное впереди.
Колиным братьям это не интересно. Они почти не обращают на него внимания.
Углубились в разговоры, как в длинный туннель. Ведут себя так, словно они одни.
Так актеры увлекаются игрой. Понимают, что где-то есть публика, но им сейчас не до нее.
В который раз Коля смотрит эту пьесу. Наизусть знает не только последовательность событий, но и реплики.
Сперва братья призовут к скорейшим реформам. Кто-нибудь непременно хлопнет кулаком.
Вот такие застолья в нашем отечестве. У нас обед всегда больше чем обед.
Хорошо бы, и Коле позволили высказаться. Уж он бы никому спуску не дал.
Вот, к примеру, вы, министр просвещения! Не слишком ли строго исполняются ваши приказы?
Ну а вы, министр здравоохранения! Почему количество смертей превышает число выздоравливающих?
Скажете, попахивает хлестаковщиной? Ну так какие оппозиционные требования без некоторой завиральности?
Что была бы за жизнь, если бы люди от власти садились за стол с рядовыми гражданами!
Нет, предпочитают раздельное питание. Мало того, что избегают нервных обсуждений, но не хотят отведать замечательных пирогов.
Да и братья на разговорах не задерживаются. Помитингуют немного и переходят к чему-то столь же важному.
Едят медленно и с удовольствием. Не столько пережевывают, сколько переживают.
Тоже шоры своего рода. До тех пор, пока не доберутся до цели, будут усиленно работать челюстями.
Однажды Коля сломал этот сценарий. Все буквально замерли, когда он сообщил о своем решении.
3.
Статья в “Волыни” имеет прямое отношение к публикации “Сына отечества”.
После истории с Сашей Роше поверил в силу печатного слова. Да и как тут усомнишься, если у него появился сын.
Что
К тому же не в его характере останавливаться. Раз однажды получилось, то надо продолжать.
Никогда “Волынь” не помещала ничего подобного. Тут не просто размышление, а настоящее воззвание.
При этом автор не прячется за абстрактным “мы”, а говорит от своего лица.
Вот так запросто – Константин Роше. Очевидно, что всю ответственность он берет на себя.
Уже название удивляло: “К устройству волынской столовой в голодных местах”.
Как видно, это следовало понимать так, что, если все будут против, Роше сделает по-своему.
Не приравнивал ли он себя к официальным инстанциям? Ведь только они не спрашивают, а ставят в известность.
4.
Образовалось что-то вроде цепочки. В самом ее конце находился Коля с газетой в руках.
Подобно тому как Роше перечитывал статью в “Сыне отечества”, Блинов чуть не зубрил публикацию “Волыни”.
Здесь предощущался поступок! Да что поступок, тут подвиг был не исключен!
Речь шла о голоде в Поволжье и на Урале. О том, что хотя житомирцы далеко от этих мест, им не следует оставаться в стороне.
Вот, например, Роше, уже действует. Через несколько номеров сообщалось о первых результатах.
“Я получил 14 мая от уфимского губернатора следующую телеграмму: „Помощь нужна северу Белебеевского уезда. Благоволите приехать в Уфу, где в течение нескольких часов получите лично от меня указания, удостоверения, сведения. За содействие будем искренне благодарны…“ Итак, из разных мест, куда я послал запросы и предложения своих услуг по продовольствию голодающих на великодушно жертвуемые волынчанами средства, откликнулась первая Уфимская губерния”.
Значит, обращений было несколько, а ответ один. Остальные, как видно, совсем не заинтересовались.
Существует, знаете ли, недоверие к свободной инициативе. Всегда трудно предположить, куда эти порывы заведут.
Так что молодец этот уфимец. Наверное, действительно думал о согражданах, если не стал цепляться к формальностям.
Еще удивительнее то, что за столько лет пребывания в начальственном кресле не отвык от церемонности.
Вот почему понимание пришло сразу. Ведь как для одного естественно “благоволите”, так для другого “великодушно”.
“Чем менее остается времени до отъезда на место народной беды, тем сильнее охватывает меня нетерпение, но вместе с тем все больше растет во мне тревога, все сильнее сжимается сердце. Не труда и не усталости я боюсь; боюсь душевных мук, которые придется пережить при виде невозможности накормить и спасти всех несчастных, которые, заслышав об открытии столовой, будут, истощаемые голодом, искалеченные цингой, тащиться со всех сторон и, вонзая в меня свои острые, горячечные глаза, с хриплым стоном отчаяния просить хлеба… а где я его возьму для всех?”