Дом, которого нет
Шрифт:
Дед Микола по дому не ходит, он сидит около гроба, гладит родные, любимые волосы и молчит. Он с рождения глухонемой. Бабу Нату дед Микола взял замуж, когда та потеряла сына Дмитрия. «Пожалел», – говорит бабушка Соня. А Маргарита Семеновна спорит, что это баба Ната пожалела деда Миколу. «Так и жили жалеючи», – вздыхает бабушка Соня и дотрагивается до руки бабы Наты.
«У-у-у-у-у-у!» – дед Микола сжимает широкий кулак и грозит кому-то на потолке. Бабушка Соня перехватывает его руку и баюкает ее, как Аленка баюкает игрушечных голышей. Аленка пришла к бабе Нате вместе с бабушкой
– Погуляй на дворе, – городская Маргарита Семеновна говорит ласково, наклоняя к Аленке блестящую шапку.
Во дворе бело и чисто. Снег шел целую неделю – как будто зима перед уходом решила потратить все, что осталось. Аленка заходит под навес, где у деда Миколы летняя мастерская. Зимой под навесом пусто, только на столе, по самому центру, лежат деревянные гребни – большие и маленькие, с неповторяющимися узорами. «…пять, шесть, восемь, десять, одиннадцать, двенадцать…» Гребни холодные, Аленка кружком раскладывает их по столу. Дед Микола делал гребни для бабы Наты. Игрушек для соседских детей не делал, а вот гребней для бабы Наты мастерил много. И вечерами расчесывал ее волосы – густые и длинные.
Пойдешь да по темной дороженьке, Да по болоту глубокому.Степины причитания приходят во двор монотонной песней. И кажется, что эту песню здесь, в летней мастерской, кто-то подхватывает. Подхватывает тонким голосом, рассыпающимся на короткие испуганные трели. «Душа бабы Наты пугается», – думает Аленка и машет рукой – отгоняет мысли, от которых в холодной сумеречной мастерской становится страшно. Степа замолкает. А тонкий голос, наоборот, становится громче. Аленка осторожно оглядывается. На пороге мастерской стоит белый жеребенок. «Будто из снега», – думает Аленка и на всякий случай трет глаза. Жеребенок никуда не девается.
Аленка выходит на порог. Жеребенок смотрит темными тихими глазами. Аленка дотрагивается до голой белой спины. Жеребенок дрожит – холодно.
– Не бойся, – говорит Аленка и проводит рукой по длинной морде. – Я сейчас скажу кому-нибудь, чтобы тебя в хлев отвели.
Жеребенок наклоняет голову – слушает.
– Не бойся, – повторяет Аленка и бежит в дом.
– Бабушка-а-а, – шепчет Аленка, и бабушка Соня выходит из комнаты с гробом.
– Замерзла? – спрашивает бабушка.
– Коник, – отвечает Аленка.
– Какой такой коник?
– Там, в мастерской деда Миколы. – Аленка тащит бабушку за руку. Пухлый снег набивается в валенки, холодит ноги, но Аленка не обращает внимания.
Жеребенок уже зашел внутрь, стоит у стола, нюхает гребни.
– Может, заберем его к нам? – Аленка прижимается к бабушкиной руке.
– Да кого его-то?
– Его, кого ж еще. – Аленка подбегает к жеребенку, гладит его по круглому лбу и по тонкой шее.
– Ох ты горе мое горькое. – Бабушка Соня всхлипывает, подхватывает Аленку на руки и уносит со двора бабы
Снег на следующий день стал таять, но копать могилу было тяжело – земля твердая, стылая. Деда Миколу после похорон соседи по очереди проведывали – боялись, что за бабой Натой отправится. За бабой Натой дед Микола не отправился, а по весне, после сорока дней, застучал в летней мастерской молоток, зазвенела пила, запищала ножовка.
– Ты б сходила, Аленка, до деда Миколы, он игрушки приноровился мастерить. Коника такого красивого смастерил, как живой в мастерской стоит! – Бабушка Соня весной молодеет, голос звучит звонче, руки двигаются проворно, словно танцуют.
Аленка хватает с противня горячий оладушек и со всех ног бежит к деду Миколе.
В мастерской пахнет сеном. Дед Микола снимает с гребня белые волосы.
– Для коника, – говорит Аленка и протягивает оладушек.
Русалка
Вот пара была, да гнезда не свила.
У Брониславы жизнь коту под хвост, а у Катьки – все впереди. Катька ревет так, что на улице слышно. Лешка, с худой красной шеей и сжатыми кулаками, то встает со скамейки, то снова садится и вдавливает ладонь в тонкие, уже почти невидимые «Л. + К.».
«Мамочка, так больно было, так больно! Больше никогда, никогда в жизни, мамочка!»
Бронислава утешает тихо – то ли молитву читает, то ли колыбельную поет.
Лешка подхватывается со скамейки, бросается к калитке, колотит кулаками по длинному хвосту давно выцветшей русалки.
– Домой иди! – рявкает через занавеску Бронислава.
Катька затихает, а потом издает длинный старушечий стон. Ей вчера исполнилось восемнадцать. Лешка упирается лбом в русалочью спину. Восемнадцать ему исполнится только через месяц.
Аленка слезает с велосипеда, прячется за старую липу. Русалку на калитке нарисовала Бронислава. Бронислава художница, но талант свой сгубила, когда вышла замуж за ветеринара дядю Вадика и переехала из какого-то южного города в Заречье. Стены в ее доме завешаны картинами, с которых южный город смотрит на Брониславу синим морем и несбывшимися надеждами. «Тебе жизнь сгубить не дам», – обещает Бронислава Катьке.
Велосипед Аленка прислоняет к забору. Бабушка отправила за дядей Вадиком – корова Мурка первый раз рожает, бабушке одной принимать теленка боязно.
– Дуреха ты, дуреха, потом спасибо маме скажешь, – голос Брониславы крепнет и как будто молодеет.
Лешка отходит от калитки и скручивается на скамейке, словно больной старик. Аленка хочет что-нибудь сказать, но не знает слов, какими можно было бы утешить.
Любовь у Катьки с Лешкой давняя, бабушка Соня говорит: детская. «Сами еще дети сопливые!» – отчеканила Бронислава, когда узнала, что Катька забеременела. Узнала Бронислава поздно, у Катьки уже пятый месяц пошел. «Справимся, чего уж», – попробовал вступиться дядя Вадик. «С коровами справляйся», – отрезала Бронислава и нашла врача, который возьмется.