Дом, который построим мы

Букша Ксения Сергеевна

– Э-э...вы, конечно, знаете, за чем я сюда приехал. Я ведь и сам отсюда.

– Вы-то отсюда, - согласился Веселуха, - да я не туда.

– Завтра утром вы будете уже назначены, - сказал Ферг, не принимая во внимание возражений.
– Вопрос исчерпан.

Ферг поджал губы и погладил бородку: из-за шторы сильно дуло, мороз стоял трескучий, охрана прыгала по кругу во дворе, но Фергу не было холодно, ибо в его жилах тек жидкий азот. Время выморозило его дотла, устремило в бесконечность путем деления на абсолютный нуль. Веселухе тоже не было холодно,

потому что он напился кофе, и потому что Алиса в параллельном времени согревала его. Кровь катилась по нему мерно, и его ботинок еле заметно качался от этого.

– Нет, погодите, - терпеливо сказал Веселуха.
– Вы меня не поняли. Я не хочу заниматься политикой.

Ферг чуточку побледнел.

– То есть вы видите для себя более блестящую карьеру, чем работа в правительстве?

Веселуха нетерпеливо хлопнул рукой по бедру:

– Как-то вы все так переводите... Да кой хрен мне ваша блестящая карьера, у меня и так на физику времени не остается! В сутках двадцать четыре часа, господин Ферг! Все пристают! Мне для полного счастья только Москвы вашей не хватало. Не поеду туда ни за какие коврижки, так и передайте его высокопревосходительству.

Ферг сбледнул с лица окончательно:

– То есть... вы хотите... сделать Петербург автономным от России?

– Хочу, - от такого разговора Веселуха потерял терпение, - пламенно желаю. Питер - мировая столица. Нью-Васюки, как Остап Бендер говорил. Слушайте, Альберт Эразмович, от вас уписаться можно. Я скромный простой бизнесмен...

Но Ферг только насмешливо покачал головой:

– Э, Ян Владиславович... Человек есть то, что о нем думают. И вам придется соответствовать тому, что думают о вас. Вы можете сколько угодно разубеждать людей, говорить, что власти вам не надо, что вы - физик, что вы не хотите того и хотите этого... Но рано или поздно вам придется захотеть того, что вам приписывают. Взялся за гуж... Вам придется.

– А я уйду в монастырь, - предположил Веселуха.
– В католический!

– Никуда вы не уйдете. Не в вашей воле. Вам придется полюбить свою судьбу, и делать то, чего от вас ждут. Вам придется отвечать на вопросы, которые придумали не вы.

– Не буду!
– отрезал Веселуха.
– Не стану! Лучше смерть, чем рабство.

Ферг расхохотался ледяным смехом.

– Назовите мне хоть одного ученого, который отказался бы от возможности практического воплощения своей выдумки, как бы страшна она ни была, и какое бы наказание ни ждало исследователя. А ваша выдумка еще и имеет коммерческий успех. Может быть, ради власти вы и не пойдете в политику. Но вот это искушение для вас слишком сильно. Я не прав?

– Может быть, - сказал Веселуха задумчиво, - подождите. Дайте мне время подумать.

Хитрый, хитрый генеральный директор.
– "В сутках двадцать четыре часа", "дайте мне время". Бедным притворяется, а у него этого времени - навалом!

Бронза, брынза, брызги света на домах; снега взвизги, иней на бровях. Брынза бронза, по проспекту едет бонза, партбилет

на груди, сторонись пади. Бронза, брынза, вся Нева стоит как линза, а на рынке молоко желтеет в крынке, млеют блики, от волос трещат косынки, снег великий.

– Слушай, Ян, - сказал Рябинин Веселухе, - вот ты Лукина в блокаду отправил, а как ему там живется?

– Как там может житься такому подлецу! Конечно, скупает золото, наживается на чужой беде.

Рябинин засопел, взмахнул руками и сел на ящик с песком.

– А может, нет, - буркнул он.
– Ну, конечно, Лукин подлец. Но ведь может такое быть, что он живет там плохо?

– Да уж чего там хорошего!
– сказал Веселуха.

– Может быть, посмотреть, как он живет?
– предложил Рябинин. Понимаешь?

– Понимаю, - ответил Веселуха.
– Чай, не по уши деревянный.

Они прошли в кабинет, Веселуха совестливо вздохнул и врубил прибор. На экране компьютера поплыли радужные блики, а потом прибор вздохнул и показал удивительной красоты пейзаж. Примерно такой же, как за окном, только вот вся улица была занесена по края, - посередине обледенелая длинная тропка, поперек улицы черный остов троллейбуса, за ним огромное рыжее солнце, тени в разные стороны, и ни человечка. Выглядело все это как фотография.

– Может, статика?
– забеспокоился Рябинин, но тут прибор показал самое главное: из-за троллейбуса, черный на фоне заката, вывалился Лукин. Он держал за руки двоих детишек; в зубах у него был холщовый мешок, в котором слабо трепыхалось что-то, наверное, еда.

– О как?
– удивился Веселуха.
– Откуда у Лукина дети?

– Это сироты, - крикнул Лукин хрипло.
– Я их хлебушком кормлю.

– Все-таки ты физик, Лукин!
– всхлипнул Рябинин.
– Ты - молодец! Я знал! А Ян в тебя не верил...

– Спокойно, - сказал Ян Владиславович.
– Ты, Лукин, не финти там, слышишь? Не срывай оборону города.

– Может, отпустите обратно?
– попросился Лукин.
– Так ждрать охота смерть!

– А сироты как?
– удивился Веселуха.

– С собой!
– махнул рукой Лукин.

– А может, это наши с тобой мама и папа, - предположил Веселуха.
– Мы их сюда возьмем, и не родимся!

– Тогда меня одного, - запросился Лукин.
– А сиротам как судьба!

– Нет, тебе еще не пора, - отказал Веселуха.
– Ты еще не проникся. Живи пока там, то есть, тогда.

– А что это ты за меня решаешь!
– завопил Лукин, и слезы потекли по его обледенелому челу, и пшеничные брови над голубыми мошенническими глазами закруглились, серебряные от инея.
– Ты что это... за меня...

Лукин всхлипнул. Рябинин не выдержал.

– Слушай, - сказал он.
– Иди к моему деду. У них большая семья, иногда бывает даже маслице. И потом, их скоро всех благополучно эвакуируют.

В глазах Лукина затеплилась надежда.

– А может, теперь - нет, - вмешался Веселуха, глядя на Рябинина. Может, Лукин с сиротками слопает все ихнее маслице?