Дом, который построим мы
Шрифт:
– Пусть Владимир Борисович увидит, как похорошела его родина, осторожно утирая рты блинами, предложили сановники.
– Может быть, он решит перенести столицу к нам. И губернатор Москвы Мусин-Трушкин утрется.
– Вас хорошо кормят, - сумрачно ответил Рябинин.
– Еще и тесать ваше самолюбие - нет уж! Впрочем, я доложу о вашем желании.
Паша и Рябинин и не ожидали, что Веселуха согласится на это предложение; но Ян Владиславович, видимо, подумал, что Альберт Ферг может обидеться, если не сделать уж совсем никакого официального
Тотчас президент дал ответ, что приедет на Прощеное воскресенье, и начались приготовления. На шоссе от аэропорта к городу было выстроено пять огромных каменных ворот; честнейшие из гаишников были поставлены там в памперсах, дабы не приходилось им отлучаться и долго бегать. Мороз еще не ушел из города, хотя немного ослабел, и погода стояла превосходная: ясная и солнечная. Самые красивые девушки репетировали для президента Тугина русский народный танец.
– Это будет торжество русской национальной идеи, - утверждал губернатор Рябинину.
– Наше сотворчество, кульминация наших усилий.
– Ну-ну, не очень-то, - отвечал суровый Рябинин, запахивая пальто и отстраняя его.
Он ехал осматривать объекты, многие из которых были построены не вполне согласно прежним физическим законам. Ворота, например, стояли на основании из ивовых прутьев, а сверху на них был нахлобучен огромный остролистный венок, вырезанный из нержавеющей стали. Рябинин распорядился заменить его на настоящий лавровый, для чего ОМОН извел в городе весь лавр. Последний листик, которого не хватало для пышного венка, был выхвачен лично губернатором из супа у своей жены.
– Что же, - пытаясь отдышаться морозным воздухом, спрашивал Рябинин, доволен ли будет господин Тугин, по вашему мнению?
– Да, - ответил губернатор, кивая и оглядывая округу, - все было облизано, солнце заходило поздно за синие заборы, за бревна и паруса, - его высокопревосходительство не может не быть доволен.
Недаром всякий русский человек способен, пролежав тридцать три года на печи, проврав и проворовавшись, вдруг преобразиться, как по мановению волшебной палочки, и стать - нет, не честным и добродетельным, но рваться к славе, махать молотом, действовать, творить и вытворять. В сущности, жизнь русского человека есть смена зимы (пиво, баня, преферанс при свете лучины) и лета (пахать, косить, молотить, колотушками провожать - и ни капли). Так и Петербург - так и вся Россия мгновенно перешла из стабильного состояния в нестабильное, сделала стойку.
– Что там, - сказал Веселуха вечером, настораживаясь и присматриваясь к потемневшим снежным улицам, - ты чуешь?
– Чую, - согласилась Алиса.
– Что-то нехорошо.
"Не свистят пули, не грохают снаряды, не горят деревни"... И все хорошо, да что-то нехорошо. Снег свален в аккуратные кучки, весна наступает, солнце пригревало в полдень сильнее, но настала холодная ночь, и красный горизонт - все хорошо, да что-то нехорошо. Веселуха усмехнулся, прикрывая окно,
– Что там, - повторил Веселуха безнадежно.
Алиса сидела на кровати, раскладывала пасьянс из чистых карт, и в ночи глаза ее были, как две яркие точки. Лисий хвост окутывал ее шею.
– Ты все можешь, - сказала она своим хриплым голосом.
– Судьбу свою знаешь. Гадать тебе нечего. Ты козырной туз.
– Треф, - подсказал Веселуха.
– ...да. И вот, ты, как есть все можешь, то и зачем ты говоришь "Что там"? Разжалобить меня хочешь? Или напиться с горя?
– Напиться, - выбрал Веселуха из предложенного.
– Что-то мне не пьется допьяна в последнее время! Сколько ни потребляю - все не допьяна. Ужасно.
Алиса перевернулась на спину:
– Это я не хочу, чтобы ты пил. Почему у тебя дурные предчувствия? Или, вернее, почему ты делаешь странные выводы - что ты должен делать что-то другое, как-то мешать развитию событий? А не боишься вместе с бурьяном картошку вытащить?
– Не боюсь. Мне просто сил не хватает. Кто-то, - сказал Веселуха, увлек меня... уволок и потащил, куда хочет. Скорее всего - судьба. Мне это не нравится. Я к судьбе в любовники не просился. Не осознав всей меры ответственности...
Красное за окном гнило и гасло, увязало и чернело; на снегах лежала фиолетовая и черная пелена, фонари горели лишь по углам, мертвая тишь воцарилась в преображенном Петербурге: усталые граждане спали по домам.
– Скажите пожалуйста, ему все само в рот падает, а он сопротивляется, сказала Алиса сонно.
Прореха черная в красном небе, и в прорехе - звезда.
– Человеку подарков не дарят; человеку в кредит дают. Меня уже до полусмерти заинвестировали. Я уже на человека не похож - вот как.
Алиса посмотрела: действительно, на фоне призрачного света из окна Веселуха был больше похож на тень, на силуэт, на монумент - только блеск волос, - удрученный, груженый, как баржа с яблоками.
– Сыграй мне, Веселуха, - попросила Алиса в потемках.
Гитара висела на стене, отливала вишневым блеском, струны ее были аппетитно натянуты; Веселуха снял ее, осторожно присел на край кровати, взял первые три аккорда - и, вздохнув, повесил обратно.
– Не вытанцовывается, - сказал он.
– Нет.
Утро выводило ночь из сугробов. Солнце грело, по серединам улиц бежали ручьи, снежные шумные горы были свалены и таяли, снег сбрасывали с крыш, тарахтели сосульки. Наступило прощеное воскресенье, и по лесам проступили весенние запахи. Преображенный Петербург ожидал приезда его высокопревосходительства Президента России Тугина.
А тот уже сидел в самолете, выглядывая из-за голубой занавески, и, затаив дыхание, взирал, как близится земля. Машины блестели на стоянках вымытыми крышами, снега были необыкновенно белы и свежи, и лились ручьями нежные огуречные запахи корюшки.