Дом, который построим мы
Шрифт:
– Эй, вы! Срань болотная! Ишаки отвязные! Это ваш последний шанс продать ваши хреновы никому не нужные кристаллы фторида лития! Если я и соглашаюсь купить их у вас, то только из сожаления к вам, потому что больше дураков вы не найдете! Я жду три секунды и слезаю!
И вот тогда где-то всколыхнулись верхи бурьяна, забулькало болото, и раздался голос - слабенький и вроде женский:
– Ну бяритя, бяритя! приезжайтя! так и быть, прададим! есть у нас адин кристалл, мы им агурцы саленыи придавливаям!..
– Мы должны говорить не о том, что нужно
Лукин только головой покачал: Ян Владиславович удивительно быстро делал выводы.
– А теперь нам нужен кредит доверия, - сказал Веселуха.
– Ты, Лукин, лично - что можешь предложить? Ничего? Тогда - зачем мы тебя держим?..
– Не так скоро, - сказал Лукин, вытряхивая комаров из ушей.
– Есть у меня одна затейка... Только не удивляйтесь и не мешайте мне.
– Глупо, - пожал плечами Веселуха.
– Кто и зачем будет тебе мешать, если ты принесешь нам деньги?
– А если это беззаконие?
– вмешался Рябинин, враждебно глядя на Лукина.
"Разделяй и властвуй, - подумал Веселуха, - совок и жулик в товарищах".
– Если беззаконие, - сурово сказал он вслух, - тогда... деньги отберем, а тебя, Лукин, сдадим в ментовку.
Надушенный и одетый в хорошее пальто, Лукин стоял посередине Сенной площади, поигрывая золотой цепочкой. На цепочке, проносясь у него над головой и навевая крылами сон и мрак, носилась над городом гигантская моль, огромная и серая - страшная.
– Дамы и господа, - вещал Лукин без выражения, - объявляется скупка зимних вещей на прокорм гигантской моли. Данный вид потребляет в день: шуб норковых шесть единиц, полушубков овчинных десять единиц, шапок-ушанок мужских семьдесят пять единиц...
Собирался народ; менты с интересом поглядывали; скинхеды таились у стенки. Пара пропитых субьектов уже успели сбегать домой и толкнуть свои полупердончики; моль радостно приземлилась, сожрала мех и взмыла опять, натягивая цепочку.
– А что она будет есть, если не хватит?
– спросила какая-то любопытная старушка.
Менты прислушались.
– Может напасть, - равнодушно сказал Лукин.
– У нее вообще-то яички отложены. Скоро потребность увеличится.
На этом месте менты решили вмешаться.
– Гражданин!
– сказали они, обступая Лукина.
– Давайте со своей молью куда-нибудь за город.
– За город никак нельзя, - сказал Лукин,- поскольку моль требует ухода, горячей воды и центрального отопления. Она нежная. И яички. А если по вашей вине моль умрет, - Лукин отступил на шаг и значительно поднял голову, - у вас будут крупные неприятности в связи с трехсотлетием города.
– Ты что ее, мужик, на трехсотлетие Петербурга откармливаешь? поразились менты.
– Да, - ответил Лукин, - на ее крылья будет нанесена карта города, а в зубах она должна держать якорь. Но вы же видите, что насекомое живет впроголодь. Уже пыльца с крыльев осыпается.
Менты в замешательстве переглянулись, и Лукин понял, что его дело восторжествует.
Вечером
– Смотрите у меня! Вы там мне трехсотлетие не компрометируйте! Я ведь все вижу, как вы с животными обращаетесь! Чуть моль праздничную не уморили, позор какой!
Под моль было списано много денег из бюджета; вечером того же дня Лукин, по обоюдному согласию, пристрелил тварюгу из охотничьего ружья.
– Мысль была ничего, - одобрил Веселуха, - но хороши такие мысли только для "эпохи первоначального накопления". И ты мне, титан Возрождения, больше эдак не крути! Знаем мы твои "надежные схемы".
– Не буду, - поклялся Лукин, а сам подумал: "Ты меня еще узнаешь, Веселуха!"
Шел первый снег, - какое сладкое время для свиданий, для сделок, для конфликтов, для переворотов. И ведь знаем мы, петербургские жители, что не бывает в октябре настоящей зимы, что еще снег смоет черными дождями, но как хорошо бывает и как приятно, когда вдруг, замедляя темп, осадки начинают не капать, а вот именно оседать...
В эти дни Веселуха метался на собаках по Петербургу, пытаясь заключить первый контракт. Срок кредита подходил к концу, в конце декабря маячила смрадная долговая яма. Снежинки падали на красный язык Яна Владиславовича; его волосы цвета светлого металла стояли дыбом, и пригладить их не было никакой возможности. Веселуха источал чистейшее обаяние, он влиял, скакал и интриговал, но директора заводов были и сами не промах. Они подсидели красных директоров, они грабили некогда на большой дороге, учились в бизнес-школах и начинали позорными подметалами. Некоторые из них делали по четыре ошибки в слове из трех букв. Поэтому разговаривал с ними Веселуха так.
– Вашему заводу нужен рентгеновский флуоресцентный?
– рявкал он.
– Зачем он нам?
– кисло морщились эти консерваторы.
– Мы же пластмассовые игрушки делаем.
– Будете смотреть, - гремел Веселуха, - чтобы в пластмассу свинец не попал, а то детки будут ее грызть, помирать, и ваши игрушки никто не будет покупать. А на вас все будут показывать пальцем и говорить: "Вон идет директор завода, который не знал, что в пластмассе был свинец".
Директора обалдевали от такого напора. В кабинете становилось нечем дышать. Веселуха бил графины с водой об пол. Директора чувствовали себя обязанными что-нибудь для него сделать. Мокрый молочный снежок засыпал лениво весь Питер сверху донизу. Страсти разгорались.
– Тут нам прибор какой-то хотят всучить.
– Что за прибор?
– Рентгеновский флюоресцентный спектрометр.
– А он нам что, жизненно необходим?
– Да на хрен он нам не нужен.
– Просто позвони им и скажи: "На хрен нам ваш спектрометр? Он нам не нужен". И они отстанут.
Просто позвони им и скажи.
И вот Веселухин телефон наконец зачирикал. Веселуха долго слушал, что по нему сообщают, а потом ответил "Да", положил трубку и небрежно молвил: