Дом на горе
Шрифт:
— Пейте, Суханов, чай. Чай великая сила. Лучше вприкуску, маленькими глотками. Искусство приготовления чая у нас утеряно. Стакан чая на древнем востоке давал человеку силы на весь день… Да… Так где же вы обитаете? Впрочем, понимаю, что это секрет. Я вас, Суханов, не осуждаю. Побег — дело обычное. Все равно вернетесь. Куда вам деваться? Вам понравились мои птицы?
— Очень, — ответил я.
— Там есть чрезвычайно забавные. Например, славка-портниха. Из пуха и паутины скручивает нити, а потом клювом, как иглой, сшивает из листьев гнездо. Мудра, непостижима
Он взял с холодильника фотографию, протянул ее мне:
— Полюбуйтесь.
На фотографии, снятой, очевидно, тут же, на кухне, была женщина с длинными светлыми волосами. Она сидела на табурете против окна, держа на коленях клетку с птицей.
— Нравится?
Я кивнул.
— Тоже экземпляр. Вот она-то меня и покинула. Вчера прихожу, на столе записка. Все очень просто. А вы думали, Суханов, только у вас неблагополучные судьбы? В наше время никому не заказано. Человек разрушает семью так же, как и природу. Видите, Суханов, я с вами делюсь, а вы мне ничего не рассказываете.
— Нечего рассказывать, — промямлил я.
— Где скрываетесь? На каком-нибудь чердаке? И почему сбежали? Директор устроил проборку? Великое дело — он и сам расстроен. Плохо, говорит, с Сухановым разговаривал. Какие все в детстве эгоисты! Вот подрастете, поймете, что вы причиняете взрослым больше расстройства, чем они вам. Вот вы и сбежать можете. А, нам от вас куда? Нам бежать некуда, только за вами гоняться.
— Она еще вернется, — пробормотал я.
— Кто?.. Ах, вы про это… Дайте фотографию, что вы в нее вцепились? Даже помяли. Может, и вернется. А может, нет. Птицы ее раздражают. Я понимаю. Да и не в птицах дело. Сейчас, Суханов, все рушится. Вы с молодых лет хлебнули, а меня в детстве баловали. Не дай бог это баловство…
— У вас же есть сын, — сказал я.
— Все-то вы знаете… Сын мой тоже в другой семье. Меня к нему не пускают.
— Значит, ничего не может быть в жизни хорошего? — спросил я.
— Почему? — Сто Процентов тускло улыбнулся. — Много хорошего. Вот природа. Мне по лесу достаточно погулять, как я успокаиваюсь. Гулять надо больше, Суханов…
— А любовь есть? — спросил я.
Он встал, подошел к окну и забарабанил по стеклу пальцами.
— Вы задаете извечный вопрос. Но мне вам ответить нечего. Для кого есть, а для кого нет. Кому-то везет, а кому-то… Мне лично в этом деле всегда было трудно. Лучше уж жить одному и ни на что не надеяться.
Он повернулся ко мне:
— Только все, что я вам говорю, не принимайте на свой счет, Суханов. Люди разные. У вас, например, жизнь может сложиться вполне благополучно. Вы человек начитанный, со способностями. Только слишком мнительный. Держитесь уверенней. А жить в бегах вовсе не ваше дело. Возвращайтесь, Суханов. Хотите сейчас поедем? Знаете, вероятно,
— Знаю.
— Вот и давайте поедем. Там много дел. Здание интересное. Директор дает мне для птиц кабинет.
— Лучше я один, — сказал я. — Но почему?
— А то получается, что вы меня поймали.
— Да, это верно. Но один вы не сразу решитесь. Вернетесь в конце лета, как Калмыков, весь в струпьях, со вшами. Не отмоешь.
— Нет, я скоро…
— Когда?
Я молчал.
— Неужели не понимаете, что у всех неприятности из-за вас? Вас ищут, Суханов, поймите. Люди переживают. Петр Васильевич так хорошо к вам относился. Сейчас он в области, завтра вернется.
— Вот завтра я и приду, — сказал я поспешно.
— Вам можно верить?
Я опустил голову:
— Можно.
— Поймите, Суханов, я не хочу вас силой тащить. Это не мой метод. Но если вы обманете, я перестану вам верить. В интернат вас вернут все равно, только я буду к вам относиться иначе.
— А зачем вы тогда сказали? — спросил я внезапно.
— Когда? Что вы имеете в виду?
— Весной. Когда встретили меня в городе. Вы сказали Петру Васильевичу.
— Простите… — Он опять снял и надел очки. — Разве мы были в сговоре с вами, Суханов? И почему я должен скрывать? Вы меня не просили. Если я буду таить от директора все, что знаю про воспитанников, что получится? Всеобщий развал. Это сто процентов.
Я молчал.
— Так вы обещаете мне, Суханов?
— Обещаю, — промямлил я.
— Завтра?
Я кивнул.
— Вид у вас вполне приличный. Наверное, отыскали добрых людей. Но не обольщайтесь, Суханов, и не используйте их доброты. И всегда говорите правду.
Я встал.
— Можно я пойду?
— Идите. И помните, я жду вас завтра. У меня выходной, но я специально приду.
Он проводил меня до двери, пожал руку и торжественно произнес:
— Я верю вам, Суханов!
Неудержимая сила влекла меня на Гору. Но я знал, что это ни к чему. Опять кого-нибудь встречу. Обещание, которого добился Сто Процентов, повергло меня в уныние. Я снова боялся. От страха ладони стали мокрыми. Как я вернусь? И уже завтра. Завтра меня вытащат на эшафот. Приговорят, распнут. Завтра я увижу суровое лицо Петра Васильевича, ухмылку Калоши, испуганные рожицы Конфеты и Уховертки. Суханов вернулся! Сбегутся, начнут ощупывать, расспрашивать. Суханов вернулся! Слабак. Всего месяц. А рекорд интерната три. Его поставил легендарный Калмыков, живший в какой-то землянке и евший гнилую картошку.
У меня просто подкашивались ноги. Я сел на лавку и стал раздумывать. Может, сейчас? Пока нет директора. Без сомнения, надо сейчас. Или вернуться в птичью квартиру и сдаться учителю биологии? С тоской я разглядывал редких прохожих. Счастливые люди. Идут себе, как ни в чем не бывало. Тащат сумки с продуктами, букеты цветов. Девочки прыгают среди натянутых резинок. В довершение всего из-за облака выглянуло солнце, и город сделался нарядным и радостным.
Я встал и поплелся к автобусной остановке.