Мерцайте, как звезды среди своего небосклона,мои колокольчики, дети июльского ливня,пусть молнии пляшут, из тьмы вырастая, как бивни, —я слышу осколки далекого, легкого звона.Среди синеглазых растений вас нет серебристей.Качаются в детстве мои острова голубые.И, кажется, выйдешь – и выберешь сказки любые,пока шелестят в огороде зеленые листья.Пока трепещат на опушке старинные ивы,пока на душистых ветвях собираются капли.Пока водомерки по лужам шныряют пугливо,а в лужах стоят неуклюже болотные цапли.На мокнущих пастбищах – там, где коровы усталоприжались к деревьям, в лугах за рекою бескрайней,на старых усадьбах, в крапиве, я видел немалоуснувших цветов, очарованных
странною тайной.И, словно спускаясь с холма в бесконечные дали,я в детство свое возвращаюсь, все ближе и ближек июлю прозрачному, где колокольчики сталитакими привычными: кончится дождь – и услышишь.
«Что ни день – лихорадка…»
Что ни день – лихорадка:рябиновый свет застилает глаза…По пустым половицам бежит полнолуние века.А за окнами – лес, а над лесом растет бирюза.И скрипит колесо. Раздаются шаги человека.Нет у путника слов, одно имя – и то не понять,нет у путника дней – он ни дней, ни дорог не считает.Ты приходишь домой, собираешься сон поменять —а он тает, тает, тает…Где уж тут быть свободным —одна только радость – смотреть,как горит бирюза, как над лесом трава вырастает…Ты уходишь в свой город, в свою заповедную клеть, —а он тает, тает, тает…
«В березовом краю, на самом вздохе лета…»
В березовом краю, на самом вздохе лета —дороги из полей уходят до небес,и столько чистоты, и солнечного светаприносит тебе в дар средневековый лес.Здесь тени так легко крадутся меж стволами;теряясь каждый миг, глубокие, как сны,макушки в тишине блуждают куполами,в прозрачной высоте озер отражены.И зной, в полдневный час, колышет осторожновысокий иван-чай, и стеблями шурша,ветра уходят в глубь травы,и невозможноо чем-то говорить, забыться, не дыша.Зато легко бродить по тропам каменистым,пропасть среди ветвей, и слушать голосасмеющихся дриад, под облаком тенистым,на берегу реки – полузакрыв глаза.
«На пороге октябрь, и в колодце клубится тьма…»
На пороге октябрь, и в колодце клубится тьма,облетела листва, и холодною ночью синейты проснешься однажды, посмотришь – кругом зима,и на стеклах – узор, и под дверью рассыпан иней.Кто-то топает в сенях, и входит тихонько в дом, —и запахнет в прихожей оттаявшими дровами…А за окнами – снег. И ты вдруг загрустишь о том,о чем даже и в сказке нельзя рассказать словами.Ты живешь в этом мире, ты смотришь в свое окно,ты глядишь в эту даль – неизвестно, какого века…И уже не поймешь даже, что за окном давнони звезды, ни былинки, ни зверя, ни человека.Только белая пустошь, да древний далекий путь,только хмурое небо, да лес, да холмы, и все жекто-то есть на земле. Приглядись… И когда-нибудьты случайно поймешь, что иначе и быть не может.
«Не ищи меня, мама, я стал путеводною птицей…»
Не ищи меня, мама, я стал путеводною птицей,на ресницах твоих остывает чужая слеза…Мама, мама, ты слышишь? Уходят мои колесницы…Мама, мама, я вижу тебя каждый день, закрывая глаза.Мама, мама, меня закружила нездешняя вьюга,вижу пепел пустых городов, и не знаю, как быть.Это ветер вселенной уносит нас вдаль друг от друга.Мама, мама, я раньше не знал, как мне трудно любить.Отвори мне калитку, открой деревянные ставни,я вернусь, я ворвусь в этот дом – навсегда, навсегда!Словно в сказке твоей – озорной, заколдованный, давний…Мама, мама, я больше не брошу тебя никогда!Нам ли песню споет захмелевшая, тихая снежность?Нас ли жаркий огонь отогреет в застуженной мгле?..В этих лунных краях, где живет бесконечная нежность,что одна нас и держит еще на уставшей земле.
Двери в сад
Но дверь уходит в сад, и истина стареет,и ночь давно прошла, и нет пути назад.И даже волшебство души моей не греет.И все родится вновь, но дверь уходит в сад.Там травы в серебре, и кружева соцветийтаятся в глубине колышимой листвы…А
мы с тобой мертвы. И даже сон столетийне встанет над волной некошеной травы.А мы с тобой вольны идти за эти дверикуда глядят глаза, куда уводит путь, —в волшебные леса, где призрачные звери,и темная вода, и царственная жуть.Мне кажется, я был когда-то в этом царстве.Мне кажется, я видел несказанный свет, —среди созвездий лет, в незримом государстве,среди того, что есть, и даже там, где нет.Я буду пропадать, и снова возвращатьсяв мой бесконечный мир, где люди крепко спят.Где над водой стоит немыслимое братство…И к окнам льнет сирень. И дверь уходит в сад.
«мы бродили в травах; однажды утром…»
«…мы бродили в травах; однажды утром – солнечным, спокойным – сквозь тонкие стволы янтарных сосен мы видели оленя. Нам казалось что где-то заиграл рожок, – как будто неслась в лесах, по дебрям и урочьям, охота королевская, – и дикий охотник появился в поднебесье со свитою бессмертной и собачьим унылым лаем вечным…»
Деревня
Деревня заброшена, вымерла, но остаетсяв домах деревянных – шептаться – упрямая нежить,и кто-то шевелится ночью в бездонном колодце,и плачет так жалобно – не подойти, не утешить.Так было всегда, – оставляя ненужные вещи,мы вдруг убываем, забыв возвратится обратно,но дух остается: блуждает по дому зловеще,срывается с крыши, и что-то бормочет невнятно.В часах отдыхает кукушка, уже не мгновеньясчитая, а вечность, и ночью – неясно, откуда,вдруг кто-то печально вздыхает о том человеке,что жил тут когда-то, и ждал запоздавшего чуда.И все так спокойно, задумчиво и величаво,что даже не верится в гомон и шум торопливый,оставленный здесь, над заросшей полынью канавой,над этой ольхою, над этой опавшею сливой.Но, кажется, все еще ждет своего воскресениямой призрак печальный, такой одинокий и давний, —и смотрит устало, и жмурится от сотрясения,когда пьяный ветер ломает тяжелые ставни.
«Трава пастушья сумка загадочна…»
Трава пастушья сумка загадочна – ее треугольные листья действительно напоминают холщовую сумку за спиной. Она неприметна – растущая вдоль тропинок, у забора, у моего дома. Но я люблю ее, – потому что по ней ходит почтальон, приносящий мне твои письма.
«Когда закончится игра и ветер станет горше меда…»
Когда закончится игра и ветер станет горше меда,когда мы выглянем во двор – и станем старше до утра,придет извечная пора – неторопливая погоданам скажет медленно: пора! Пора, пора, мой друг, пора!Мы будем медленно кружить в каком-то сумеречном вальсе,мы будем медленно расти, – не как грибы, а как-то вбок,и станем деревом листвы, сомкнем прозрачные запястья,и словно белка по стволу – по побережью прыг да скок.А если ветреный гусляр заметит нас в долине зыбкой,у моря, где растет женьшень, у моря, где растет айва,мы скажем: «Здравствуй, наша тень!», и одарим ее улыбкой,и станем белой пустотой, как трын-трава, как трын-трава!
«Вечер близок, путь далек…»
Вечер близок, путь далек,вдалеке за лесомеле-еле уголектлеет под навесом.Не видать вокруг людей,звезд льняно мерцанье.Только ржанье лошадей,да коров мычанье.Только черные поля,звезды в небе синем…Вот и вся моя земля,вся моя Россия.
«Расшумелся ливневыми склонами…»
Расшумелся ливневыми склонами,расшептался с ветром старый сад,где в тени, под листьями зеленымифонари заветные висят.Где ручьев студеные излучиныогибают зарево колонн,И ветвями черными закрученывихри яблок, взятые в полон.Вырастает сумрачное крошевооблаков, и сновидений горстьпрямо в синий сумрак неба брошена,и по саду бродит поздний гость.Заповедны круглые строения,хрупких яблок сладок аромат,и стоят по кругу привидения,обходя задумавшийся сад…