Дом на мысе Полумесяц. Книга вторая. Накануне грозы

Китсон Билл

Воскресным утром Дотти почти всегда просыпалась в синяках — то было свидетельство, что Дэнни хорошо провел вечер субботы. Она ничего не делала, чтобы их заслужить; хватало одного неосторожного слова, иногда и взгляда. В один из редких визитов в город ее синяки заметила Луиза Финнеган. Расспросила, и Дотти совершила роковую ошибку, рассказав ей правду. Луиза передала все мужу, а тот, думая, что поступает в лучших интересах Дотти, вызвал Дэнни на разговор.

А Мэллой злился потому, что ему казалось, что его одурачили и заманили в ловушку. Он-то считал, что женитьба на Дотти обеспечит ему безбедную жизнь. Но не

знал об условиях, прописанных в завещании ее отца. Ослепленный близостью богатства, он даже не подумал поинтересоваться и узнал о завещании уже после свадьбы.

Он пришел к Патрику Финнегану к требованием выделить ему денег на «необходимые нужды», главной из которых было спиртное. И узнал ужасную правду, которую Патрик, презиравший Мэллоя и не доверявший ему, с удовлетворением ему сообщил. Когда же Луиза донесла о синяках Дотти, он вовсе не стал таиться.

— Ты не получишь от меня ни пенни, — сказал он Мэллою. — Я ее опекун и полностью распоряжаюсь ее финансами. Если думаешь, что я дам деньги такому никчемному пьянице, как ты, чтобы ты потратил их на выпивку и шлюх, ты ошибаешься.

— И долго ты будешь ими распоряжаться? — От ярости у Мэллоя покраснело в глазах.

— Вечно. В завещании отца Дотти есть пункт, согласно которому я и другие попечители имеют право удерживать даже проценты от ее состояния ад инфинитум^[29]. — Патрик с отвращением взглянул на Мэллоя и презрительно добавил: — Это значит «нет смысла больше спрашивать». Не утруждайся и не смотри в словаре.

Однако после этого разговора и замечания Финнегана по поводу синяков жизнь Дотти стала совсем невыносимой. Побои участились и ожесточились, а в город Дотти больше не приезжала; увы, исход оказался совсем не таким, как надеялись Патрик и Луиза.

У Дотти не было даже ребенка, чтобы отвлечься и окружить его любовью; никого, кто помог бы скоротать унылые, нескончаемые одинокие часы и дни. Узнав правду о нраве Мэллоя, Дотти боялась забеременеть. Впрочем, это было маловероятно, так как Мэллой практически не прикасался к ней, разве что кулаками, а иногда и сапогами, и ремнем.

Как она ни старалась, ему было не угодить. А Дотти старалась. Уж в чем нельзя было ее упрекнуть, так в отсутствии старания. Она никогда в жизни так не старалась, но все без толку. Что бы она ни говорила, что бы ни делала, Дэнни оставался недоволен. Если Дотти пыталась навести уют в бунгало, он высмеивал ее — мол, хочет воссоздать былую роскошь, к которой привыкла. Если пыталась готовить, он заявлял, что блюдо недожарено, пережарено, не имеет вкуса или он хотел другое. А если бунтовала и отказывалась готовить, бил и заявлял, что это ей вместо десерта за то, что была ленивой потаскухой.

Глава тридцать шестая

Ангелина Рокка совершенно верно угадала планы Люка Фишера на будущее. Он отправился в Сидней и там наслаждался светской жизнью на полную катушку. Молодому, красивому, богатому и обаятельному парню нетрудно было найти себе спутницу для приятного времяпровождения в городе.

На Новый год он уехал в Париж и вскоре обнаружил, что в Европе

холостой молодой богатый австралиец притягивает к себе женщин как магнитом, причем как респектабельных дам, так и не очень. Ему нравились обе категории, хотя вторая, пожалуй, меньше.

Его познакомили с бразильянкой старше него на три года. В шестнадцать лет Рамона вышла замуж за сорокасемилетнего мультимиллионера. Их брак, что удивительно, оказался счастливым, вероятно, даже слишком, если верить слухам: поговаривали, что муж Рамоны умер от сердечного приступа в результате ее неумеренных сексуальных аппетитов. Вдова не подтверждала, но и не опровергала эти слухи.

После смерти супруга Рамона ушла в глубокий траур. А через год — срок, которого требовали приличия — решила отправиться путешествовать. Когда ее познакомили с Люком Фишером, у Рамоны уже более двух лет не было мужчины. И тут ей подвернулся Люк — молодой, красивый, сексуальный, с озорной искрой в голубых глазах. Рамона взглянула в эти глаза и решила, что двух лет целибата достаточно.

Тем вечером Люк выпил слишком много шампанского, но, когда проснулся следующим утром, у него болела не голова, а плечо. Открыв глаза, он понял почему. На его плече лежала голова Рамоны; ее роскошные длинные темные волосы веером разметались по подушке. Люк улыбнулся, вспомнив, что произошло вчера, и приподнял укрывавшую их простыню. Посмотрел на ее слегка загорелое тело, полные упругие груди и тонкую талию и тут же возбудился. Взял ее руку и мягко потянул вниз. Рамона сонно и чувственно улыбнулась, ощутив, чего коснулась ее ладонь.

— Опять? — спросила она. По-английски она говорила с сильным акцентом, а ее голос охрип от страсти.

— Опять, — решительно подтвердил Люк, — а потом опять и снова.

Почти полгода они вместе путешествовали по Европе. Но постепенно их пыл угас. Обоим хотелось покорять новые вершины. Люк мечтал посмотреть мир, а Рамона не собиралась ограничиваться одним любовником.

И все же они расставались с сожалением. Рамона стояла на платформе Афинского вокзала и плакала, обнимая Люка.

— Береги себя, мой кенгуренок, — в последний раз назвала она его ласковым прозвищем. — Езжай и делай великие дела. Я никогда бы не смогла удовлетворить твою неумную жажду. Когда-нибудь и где-нибудь ты найдешь женщину, которая сможет это; тогда ты остепенишься, но пока весь мир в твоем распоряжении; не упусти свой шанс.

— Прощай, Рамона. — Люк сам чуть не плакал. — Я никогда не забуду тебя и время, что мы провели вместе. Будешь в Австралии — найди меня.

Рамона усмехнулась; за ее усмешкой всегда следовал озорной выпад.

— Ты-то не забудешь, но я бы подумала, прежде чем опрометчиво приглашать меня в гости. Что скажет твоя жена и трое детей, когда я появлюсь на пороге?

Люк с улыбкой представил эту картину.

— Если у меня будут мальчишки, они присвистнут и скажут: «Ну папа! Ну счастливчик!»

Они расстались, смеясь, и, хотя в поезде, пересекавшем Европу, Люк грустил, сев на лайнер, плывший в Соединенные Штаты, он быстро утешился в постели попутчицы, разведенной американки с ангельским личиком и душой неутомимой нимфоманки. Плавание позволило им сполна насладиться компанией друг друга, но устать друг от друга они не успели и ни о чем не жалели, когда сошли с трапа и разбрелись в разные стороны.