Дом на Уотч-Хилл

Монинг Карен Мари

Ранним вечером я направилась на кухню, чтобы найти еду. Я не ела с завтрака, и видимо, столкновение со смертью сказалось на моём аппетите как инъекция стероидов, потому что я отчаянно, до дрожи проголодалась. Проходя через переднее фойе, я бросила взгляд в окно, надеясь мельком увидеть телохранителей, но на крыльце не было никаких мужчин.

Поспешив на кухню, я заметила всех четверых — они стояли у бассейна, вооружённые, с гарнитурами в ушах; один отдавал приказы, остальные кивали.

«Конфетки», — подумала я, уставившись.

Я имела пристрастие к определённому типу мужчин, и Джеймс Бальфур расположил у моей двери

четыре роскошные услады для глаз. Словно Девлин предоставлял недостаточный соблазн. Оставалось надеяться, что эти мужчины ненадолго здесь задержатся. Возможно, они будут сменяться каждые несколько дней. Или, рассуждала я, можно запросить замену и не испытывать чувства вины, потому что у таких профессионалов наверняка долгий список ожидания, состоящий из хорошо платящих клиентов. У меня складывалось ощущение, что Джеймс Бальфур сделает всё, что бы я ни попросила, лишь бы я осталась.

Мой взгляд переходил от одного сурово привлекательного мужчины к другому, пока я обдумывала, какого мужчину я собиралась…

Да что со мной не так?

Я не только вела себя так, будто не планировала уезжать, я ещё и приглядывала потенциального партнера для траха! Казалось, Келлан пробудил во мне огонь, который можно было потушить лишь одним способом.

Не. Бывать. Этому.

Покачав головой, я поспешила к холодильнику, навалила себе на тарелку свиных отбивных, сырных креветок, добавила сливочной кукурузы, которую нашла в закрытой миске, плюс горсть стручковой фасоли с деревенской ветчиной, схватила ещё одну тарелку, на которую положила булочки, достала из холодильника банку джема и, не подогревая ничего, уселась и начала пожирать это всё.

Только умяв половину еды, я смогла отложить вилку и подумать о том, чтобы подогреть остальное. Я обожала булочки Леннокс, испечённые на свином жире, и в холодном виде они далеко не такие вкусные.

Затем я осознала, что пребываю в лёгком шоке. Слишком много всего произошло, и слишком быстро; мой мозг испытал перегрузку и уже не обрабатывал информацию надлежащим образом.

Такое происходило, когда я была юной, если мама слишком быстро перевозила нас с места на место; по мне ударяло резкое эмоциональное потрясение, и я отстранялась от своих чувств, сосредотачивалась лишь на своих физических потребностях, что конечно же, умножало их. Это опасный способ существования, ибо именно те эмоции, которые я отказывалась чувствовать (зачем заводить друзей/зачем привязываться/мы всё равно уедем как раз тогда, когда я начну чувствовать себя счастливой) и управляли моими физическими потребностями, и по мере моего взросления мои потребности становились более сложными и генерировали более масштабные последствия, если о них не позаботиться должным образом.

Я хотела выйти через заднюю дверь, стрельнуть взглядом в одного из тех точёных, жёстких мужчин, почувствовать на себе его сильные руки. Я хотела, чтобы мужчина прикасался ко мне большими, благодарными ладонями, чтобы компенсировать отцовские объятия и любовь, которых я никогда не получала, безопасность и поддержку, без которой я жила, пока я медленно и неизбежно становилась родителем нашей семьи из двух человек. Я хотела сбросить всю ответственность и быть просто молодой женщиной, потеряться в моменте, дрейфовать в иллюзии любви.

Поставив тарелку в микроволновку, я села обратно за стол, закрыла глаза и дрейфовала внутрь, приветствуя и признавая каждую эмоцию, позволяя горю причинять боль, позволяя злости воспламенять, позволяя похоти вдохновлять, позволяя смятению пугать. К тому времени, когда микроволновка

пискнула, я немного успокоилась и смогла закончить ужин в более скромном темпе.

Боже, я обожала эти булочки. Поскольку я отказывала себе в аппетитных конфетках за дверью, я намазала ещё две булочки джемом, добавила засахаренных пеканов, которые нашла в стеклянной ёмкости рядом (нешуточная эйфория от сладостей) и понесла тарелку с собой наверх, чтобы удалиться ко сну пораньше, за запертой дверью, и решить, что я буду делать, когда наступит утро.

Остаться?

Или уехать?

Сто. Пятьдесят. Миллионов.

Возможно, далёкая племянница Кэмеронов с семейными корнями в этом городе. Та ускользающая штука, которой я жаждала всю свою жизнь — дом.

Обхаживаемая. А не погоняемая.

И если кто-то хотел моей смерти, потому что я наследница Кэмеронов, то нет никаких гарантий, что в отъезде мне будет безопаснее. Возможно, это просто сделает меня лёгкой добычей в провинциальной Индиане, где я буду одна в студии с хлипкими стенами. В конце концов, мой поджигатель был там, не в Луизиане — хотя можно допустить, что этот человек мог приехать в Индиану с юга. Многоквартирное здание можно поджечь так же легко, как и дом. Здесь у меня хотя бы есть телохранители и крепость, которая, по словам мистера Бальфура, каким-то чудом являлась неприкосновенной.

В сумерках я вышла на балкон, чтобы понаблюдать за сменой охранников, затем Девлин прошёл мимо по дороге к гаражу. Я посмотрела на всех троих, гадая, когда это я превратилась в такой комок похоти, что наличие нескольких вариантов для моей постели и сопротивление им казалось практикой бесполезного самоистязания. Когда Девлин поднял взгляд на меня, с безошибочно читаемым приглашением в глазах, я попросила его выпустить Руфуса, небрежно кивнула и вернулась внутрь, чтобы обжираться единственными сладостями, которые я готова была себе позволить. Я ненавидела чувствовать утрату контроля и решительно настроилась вернуть себе господство над своими блудными мыслями.

Итак, настроившись на целибат до восстановления моей привычной компетентности и спокойствия, я провела ещё одну ночь под укрывающей и якобы «совершенно безопасной» крышей поместья Кэмерон, быстро уступив сну, где меня так же быстро охватили кошмары о пожарах и смертоносных лезвиях, грохочущих барабанах и ритмичных напевах, дверях, которые не открывались и не давали выхода, и о портретах в тёмных комнатах, которые смотрели со злобным намерением.

***

В девять утра четверга я стояла на первом этаже особняка, у входа в траурное северо-западное крыло, заглядывая во тьму запретного коридора. Приняв душ, одевшись и проводив Руфуса на развилку его хлебного дерева (без свежих жертв), я всё ещё располагала двумя часами до прибытия мистера Лагерти.

Я понятия не имела, почему меня так интриговало заброшенное крыло, но после завтрака, ни капли не приблизившись к решению «уехать или остаться» (кого я дурачила — я не уеду, это приравнивалось бы к бегству), я обнаружила себя у входа, с фонариком руке, не имея сознательного понимания, что я сделала выбор прийти сюда, словно обездоленное крыло особняка приманило меня сюда подсознательной песнью сирены.

Когда я сделала первый шаг в коридор, меня удивил прохладный порыв сквозняка. Этот коридор ощущался значительно холоднее, чем остальная часть особняка. Я гадала, может, они настроили кондиционеры в повреждённом крыле на более низкую температуру, надеясь ослабить едкий запах дыма. Расправив плечи, я пошла по коридору, светя лучом фонарика вверх, вниз и всюду по сторонам.