Дом обезьян

Самолет еще только оторвался от земли, а Осгуд, фотограф, уже мирно похрапывал. Его место было в центре ряда между Джоном Тигпеном и женщиной в кофейного цвета чулках и удобных туфлях на низком каблуке. Осгуд кренился в сторону последней. Женщина опустила подлокотник и постепенно сливалась со стеной. Осгуд пребывал в счастливом неведении. Джон глянул в его сторону и почувствовал укол зависти. Их редактор в «Филадельфия инквайер» не любила оплачивать отели и настояла на том, чтобы посещение Лаборатории по изучению языка человекообразных обезьян заняло ровно один день. Поэтому, несмотря на то, что Джон, Кэт и Осгуд все вместе были на новогодней вечеринке, в шесть утра того же дня они уже летели в Канзас-Сити. Джон был бы рад прикорнуть на несколько минут, даже рискуя при этом прижаться к Осгуду, но ему надо было распечатать свои записи, пока детали не ускользнули из памяти.

Колени Джона не умещались в предоставленное пространство, и он развернул их в проход. Кэт сидела у него за спиной, так что о том, чтобы откинуть спинку кресла, нельзя было и мечтать. Он прекрасно представлял себе, в каком она настроении. В ее распоряжении оказался весь ряд — невероятная удача, — однако она только что попросила стюардессу принести двойной джин-тоник. Очевидно, трех свободных кресел недостаточно, чтобы компенсировать перенесенную травму, — вместо ожидаемого знакомства с шестью человекообразными обезьянами Кэт вынуждена была весь день изучать лингвистические тексты. Она, конечно, постаралась заранее справиться с симптомами простуды, а остаточные явления выдать за аллергию, но все напрасно — Исабель Дункан, ученый, которая их встречала, мгновенно все поняла и отослала ее на факультет лингвистики. Кэт пустила в ход свои знаменитые чары, которые придерживала для самых крайних случаев, но Исабель была непреклонна. У бонобо и человека девяносто восемь и семь десятых процента совпадений ДНК, сказала она, то есть они уязвимы для одних и тех же вирусов. И она не может рисковать, тем более что одна из бонобо беременна. К тому же на факультете лингвистики появились очень интересные данные о системе голосовых сигналов у бонобо. В результате больная, разочарованная и расстроенная Кэт провела день в Блэйк-Холле, пытаясь усвоить информацию о динамике формы и движений языка, в то время как Джон и Осгуд гостили у обезьян.

— Вы же все равно были за стеклом, так? — возмущалась Кэт в такси на обратном пути в аэропорт.

Она втиснулась между Осгудом и Джо; и тот и другой смотрели каждый в свое окно, тщетно стараясь избежать контакта с микробами.

— Не понимаю, как я могла чем-нибудь заразить их через стекло. Если бы она попросила, я бы встала в дальнем конце комнаты. Черт, да я бы противогаз надела. — Кэт сделала паузу, чтобы впрыснуть африн в обе ноздри, а потом мощно высморкалась в бумажный платок. — Вы хоть представляете, через что я сегодня прошла? — продолжила она. — Они щебечут на каком-то особом языке. Хватило одного «дискурса», чтобы сразу выбить меня из колеи. Дальше, насколько я помню, были то «пример неклишированного высказывания», то «морально допустимая модальность» и прочая бла-бла-бла.

На «бла-бла-бла» Кэт энергично взмахнула руками, причем в одной она держала бутылочку с африном, в другой — смятый носовой платок.

— Когда речь дошла до «системы лексических связей», я практически перестала их понимать. Будто слушаешь вонючего болтливого дядюшку. Да неужели же они рассчитывают, что я смогу превратить это в материал для газеты?

Узнав, как распределены места на обратный путь, Джон и Осгуд с облегчением переглянулись. Джон не знал, что именно вынес из сегодняшнего опыта Осгуд — они ни секунды не оставались наедине, — но сам он чувствовал, что нечто важное.

У него состоялся настоящий разговор с человекообразными обезьянами. Он говорил на английском, а они отвечали ему на американском языке жестов. Это было особенно примечательно, потому что из этого следовало, что они владеют обоими языками. Одна из обезьян, Бонзи, могла общаться с помощью компьютера, используя специально разработанный набор лексиграмм, стало быть, знала даже три. За одно посещение Джон не смог понять всю сложность природного языка обезьян, но они отчетливо продемонстрировали способность передавать голосом конкретную информацию. Например, сообщали о вкусе йогурта или о местонахождении спрятанных предметов, даже если не имели возможности видеть друг друга. Когда он смотрел им в глаза, у него ни на секунду не возникало сомнений, что перед ним понимающие, разумные существа. Это было совсем не похоже на рассматривание животных через прутья клетки в зоопарке, и это настолько глубоко изменило его восприятие мира, что он до сих пор не мог выразить это словами.

Одобрение Исабель Дункан было лишь первым шагом на пути к дому обезьян. После того как Кэт была отправлена в Блэйк-Холл, Осгуда и Джона отвели в административный офис, где пришлось ждать результата переговоров с обезьянами. Джон к тому времени уже узнал, что последнее слово остается за бонобо, и еще ему сказали, что те славятся непостоянством — за два года они разрешили войти к себе в дом только половине добивающихся этого визитеров. Учитывая все это, Джон постарался по возможности повысить свои шансы до максимума. В Интернете он изучил вкус каждой обезьяны и для каждой персонально купил рюкзак, куда сложил их любимые лакомства и игрушки — резиновые мячи, флисовые одеяла, ксилофоны, разборных человечков из серии «Мистер Картофельная Голова», всякие вкусности и все то, что, на его взгляд, могло показаться им забавным. Потом написал Исабель Дункан по электронной почте и попросил передать бонобо, что везет им подарки. Несмотря на эти приготовления, когда Исабель вернулась, проконсультировавшись с обезьянами, Джон почувствовал, что на лбу у него выступили капельки пота. Исабель принесла весть, что обезьяны не только позволили им с Осгудом зайти в гости, но даже настаивали на этом.

Потом она провела их в зону наблюдения, которая была отгорожена от зоны обитания бонобо стеклянной перегородкой. Исабель взяла рюкзаки, исчезла в коридоре и появилась по другую сторону перегородки и там передала рюкзаки обезьянам. Джон с Осгудом наблюдали за тем, как бонобо распаковывают их дары. Джон стоял так близко к перегородке, что буквально упирался лбом и носом в стекло. Он даже забыл о существовании перегородки, поэтому, когда на свет были извлечены «M&M» и Бонзи кинулась к нему с поцелуями, он чуть не рухнул на спину.

Джон уже знал, что у бонобо разные вкусовые предпочтения (например, излюбленным лакомством Мбонго был зеленый лук, а слабостью Сэма — горошек), но все равно был поражен, насколько они отличаются друг от друга, насколько они «по-человечески» разные. Бонзи, матриарх и неоспоримый лидер, была спокойной, уверенной и рассудительной, если не брать в расчет страсть к «M&M». Сэм, старший самец, — дружелюбен и харизматичен и абсолютно уверен в своем магнетизме. Джелани, молодой самец, оказался беззастенчивым хвастуном с неисчерпаемым запасом энергии, он обожал запрыгивать на стену, а потом кувырком лететь вниз. Макена, беременная бонобо, была без ума от Джелани, но ее любовь также простиралась на Бонзи. Любовь выражалась в продолжительных периодах чистки, она могла подолгу сидеть и тихо копаться в волосах старшей обезьяны, в результате чего растительности на голове Бонзи было заметно меньше, чем у остальных сородичей. Детеныш Лола была просто прелестна, но в то же время — самая настоящая хулиганка. Джон своими глазами видел, как, пока Сэм отдыхал, она выдернула у него из-под головы одеяло и тут же с криками: «Плохой сюрприз! Плохой сюрприз!» — бросилась под защиту к Бонзи. По словам Исабель, у бонобо покушение на порядок в чужом гнезде — наисерьезнейший проступок. Но существовало еще одно правило, совершенно непререкаемое, — в глазах матери детеныш бонобо не может совершить проступок в принципе. Мбонго, еще один взрослый самец, был меньше Сэма и с более чувствительной натурой. Он отказался общаться с Джоном, после того как тот ненароком неверно интерпретировал правила игры «Охота на монстров». Мбонго был в маске гориллы, а Джон, решив, что обезьяна демонстрирует акт устрашения, позволил ему себя преследовать. К несчастью, никто не предупредил Джона, а

ему и в голову не пришло, что Мбонго в маске, и когда тот в конце концов ее снял, он рассмеялся. Это настолько выходило за всякие рамки, что Мбонго повернулся к Джону спиной и с этого момента знать его не желал. Исабель удалось его все-таки развеселить, она-то играла правильно, но до конца визита Мбонго не шел ни на какой контакт с Джоном. У Джона осталось ощущение, будто он ударил ребенка.

— Простите.

Джон поднял голову и увидел в проходе человека, которому его ноги мешали пройти. Он придвинул ноги к Осгуду, тот недовольно хрюкнул. Когда человек прошел, Джон снова выставил ноги в проход, и тут его взгляд упал на сидящую через три ряда женщину. Женщина читала книгу. Джон узнал обложку и сразу почувствовал прилив адреналина. Это был дебютный роман его жены, правда, с недавних пор она запретила ему использовать это определение, поскольку все клонилось к тому, что первый роман будет и последним. Когда «Речные войны» только вышли в свет, а Джон с Амандой были полны надежд, они выдумали термин «наблюдение в дикой природе», он был заготовлен для случайного человека, обнаруженного за чтением книги Аманды. До сих пор такая возможность рассматривалась чисто теоретически. Джону хотелось бы, чтобы жена испытала это первой. Ей отчаянно нужна была поддержка, ее было необходимо подбодрить, а Джон уже готов был признать, что в этом вопросе он бессилен. Он поискал взглядом стюардессу, она оказалась в кухонном отсеке, тогда он быстро достал сотовый, привстал в кресле и сделал снимок.

Вернулась тележка с напитками, Кэт купила еще одну порцию джина, Джон заказал кофе, а Осгуд продолжал утробно храпеть, хотя человек, служивший ему подушкой, злобно на него зыркал.

Джон достал лэптоп и открыл новый файл.

Хоть Джон и знал кое-что об импульсивности бонобо, все же в первые минуты их частые сексуальные контакты, в особенности между самками, его шокировали. Быстрое поглаживание гениталий было для них таким же обычным делом, как рукопожатие среди людей. В какие-то моменты это было предсказуемо, например, перед тем как они делились едой, но в большинстве случаев Джон не мог понять ни причин, ни закономерности подобного поведения. Джон пил кофе и размышлял. Первым делом надо было записать интервью с Исабель, пока он еще мог вспомнить и откомментировать не выраженные словами детали — ее жесты и мимику и моменты неожиданные и милые, когда она переходила на язык жестов. Джон подключил наушники к диктофону и начал печатать.

И. Д.: Так, значит, сейчас мы будем говорить обо мне?

Д. Т.: Да.

И. Д. ( нервно смеется ): Великолепно. А мы не можем поговорить о ком-нибудь другом?

Д. Т.: Нет. Извините.

И. Д.: Этого-то я и боялась.

Д. Т.: Итак, что побудило вас заняться подобной работой?

И. Д.: Я училась вместе с Ричардом Хьюзом, это основатель нашей лаборатории. Он кое-что рассказывал о своей работе, и я почувствовала невероятный интерес к этому делу.

Д. Т.: Он недавно умер, не так ли?

И. Д.: Да. ( Пауза .) Рак поджелудочной железы.

Д. Т.: Примите мои соболезнования.

И. Д.: Спасибо.

Д. Т.: Но вернемся к вашей учебе. Что вы изучали? Лингвистику? Зоологию?

И. Д.: Психологию. Психологию поведения.

Д. Т.: И диплом защитили по этой теме?

И. Д.: Первый — да. Вообще-то вначале я думала, что это поможет мне понять моих родных… Подождите, это можно стереть?

Д. Т.: Что стереть?

И. Д.: Кусок о моей семье. Вы можете его убрать?

Д. Т.: Конечно. Без проблем.

И. Д. ( заметно, что испытывает облегчение ): Уфф, спасибо. Хорошо, так вот, сначала я была молоденькой первокурсницей совсем без мозгов, потом услышала о проекте с человекообразными обезьянами и заинтересовалась. А когда увидела их, я уже не представляла, что смогу посвятить свою жизнь чему-нибудь другому. Честно говоря, я не могу объяснить это толком. Я упрашивала, просто умоляла доктора Хьюза, чтобы он дал мне хоть какую-нибудь работу, любую. Я была готова мыть полы, чистить туалет, стирать, все что угодно, лишь бы быть рядом с ними. Просто они… ( Долгая пауза, задумчивый взгляд в пустоту ). Не знаю, смогу ли я это описать. Просто это… так. Я чувствую, я уверена, что мое место здесь.

Д. Т.: Значит, он принял вас на работу.

И. Д.: Не сразу. ( Смеется .) Доктор Хьюз сказал, что, если я за лето пройду полный курс лингвистики, прочитаю все его работы и вернусь, бегло владея языком жестов, он подумает.

Д. Т.: И вы все это сделали?

И. Д. ( кажется удивленной ): Ну да. Сделала. Это было самое трудное лето в моей жизни. С таким же успехом можно предложить человеку за четыре месяца выучить японский. Американский язык жестов — уникальный язык с уникальным синтаксисом. Обычно он контекстуально детерминирован, но, как и в английском, возможны варианты. Например, вы можете сказать (начинает жестикулировать) — вчера я ел вишню, или вы можете сказать — вчера ел вишню я. Но это не значит, что в американском языке жестов отсутствует жесткий порядок слов — подлежащее-сказуемое-дополнение. Просто в нем не используются глаголы длящегося состояния.

Д. Т.: Вы меня запутали.

И. Д. ( смеется ): Извините.

Д. Т.: Итак, вы вернулись, сразили его наповал, и он принял вас на работу.

И. Д.: Не знаю насчет сразила…

Д. Т.: Расскажите про обезьян.

И. Д.: Что вы хотите услышать?

Д. Т.: Сегодня я видел с ними вас, потом говорил с ними сам, а потом умудрился даже оскорбить одну из них, и это было для меня настоящим открытием.

И. Д.: Он вас простил.

Д. Т.: Нет, не простил. Но отдаете ли вы себе отчет, насколько все это странно для обычного, среднего человека? Сама мысль, что в процессе общения ты можешь оскорбить животное, и животное будет решать — прощать тебя или не прощать? И, возможно, решение будет отнюдь не в твою пользу. То, что ты можешь беседовать с обезьянами не на каком-нибудь, а на человеческом языке, и они общаются с тобой, просто потому что хотят этого?

И. Д.: Боже правый, кажется, вы поняли!

Д. Т.: Полагаю, я это заслужил.

И. Д.: Простите. Но именно в этом смысл нашей работы. Обезьяны овладевают языком через непосредственное общение и благодаря желанию контактировать с людьми, точно так же, как человеческие дети. Но я бы хотела пойти дальше.

Д. Т.: То есть?

И. Д.: У бонобо есть свой язык. Вы видели это сегодня — Сэм сообщил Бонзи, где спрятаны ключи, хотя они были в разных комнатах и не могли видеть друг друга. Бонзи не стала искать, а сразу пошла за ключами. Скорее всего мы никогда не сможем освоить их систему сигналов, так же как они не смогут пользоваться разговорным английским. У нас слишком разные речевые аппараты, и, как мы думаем, причина — в генной последовательности HAR1. Но я считаю — пришло время попытаться расшифровать язык бонобо.

Д. Т.: А секс?

И. Д.: Что — секс?

Д. Т.: Просто его так много. И они такие… виртуозы в этом деле. Понятно, что они занимаются этим не ради продолжения рода.

И. Д.: Абсолютно верно. Бонобо, а также дельфины и люди — единственные из известных нам животных, которые занимаются сексом ради удовольствия.

Д. Т.: Зачем они это делают?

И. Д.: А вы?

Д. Т.: Ох… Ладно, идем дальше.

И. Д.: Нет уж, простите. Это не пустой вопрос. Мы полагаем, что для них это способ снять напряжение, разрешить конфликт, так они подтверждают дружбу, при этом размер клитора у самок тоже имеет значение, как и то, что их сексуальная восприимчивость не зависит от периода течки. Формирует это или отражает культуру бонобо — по этому вопросу в ученом мире нет единого мнения, но известно несколько факторов, которые имеют отношение к их сексуальности. В ареале их обитания пища в изобилии, таким образом, самки не конфликтуют из-за того, чтобы накормить детенышей. У них формируются крепкие дружеские связи, а сами они организуются в группы, чтобы корректировать агрессивных самцов. Агрессивность уходит из генофонда бонобо, и самцы в отличие от самцов шимпанзе не практикуют детоубийство. Возможно, это происходит потому, что самец понятия не имеет, какой из детенышей его. А может, самцам, которых допускают к воспитанию потомства, это безразлично, и эта особенность передается следующим поколениям. А может, так происходит потому, что самки могут просто разорвать самца в клочья. Как я уже вам сказала, в ученом мире нет по этому поводу единого мнения.

Д. Т.: Как вы считаете, обезьяны знают, что они обезьяны, или они думают, что они люди?

И. Д.: Они знают, что они обезьяны, но я не считаю, что это означает то, что вы думаете.

Д. Т.: Поясните.

И.Д.: Они знают, что они бонобо, и знают, что мы люди, но это не предполагает ни превосходства, ни преимуществ, ни чего-нибудь еще в этом роде. Мы, все мы, сотрудничаем. Можно сказать, мы — семья.

Джон отключил диктофон и закрыл крышку лэптопа. Ему хотелось бы развить линию о семье Исабель, но коль скоро она сразу от нее отказалась, он не стал настаивать. Очень интересно, что позднее она назвала своей семьей бонобо. Может быть, в следующем интервью она будет откровеннее. Между ними определенно возникла какая-то связь, он даже сперва испугался, что эта связь перерастет во флирт, но с каждым пройденным вместе шагом это тревожило его все меньше. Вне всяких сомнений, Исабель была привлекательной женщиной — стройная и спортивная, длинные, почти до талии, прямые светлые волосы. Но при этом красота ее была естественной и совсем не легкомысленной — она не пользовалась косметикой, не носила никаких украшений, и Джону казалось, что она даже не осознает собственной привлекательности. Дружеское расположение, так можно было бы определить чувства, которые они испытывали друг к другу, и Джон надеялся, что когда-нибудь Исабель откроется и поведает ему сложную историю своей семьи. Читатели любят такого рода подробности, хотя даже в этом куске было достаточно многообещающих моментов. Исабель сделала еще один любопытный комментарий, когда надела маску гориллы и продемонстрировала Джону, как правильно играть в «Охоту на монстров». После того как она «поймала» Мбонго, они катались по полу, щекотали друг друга и смеялись. Ее смех звучал высоко и громко, смех бонобо больше походил на тихий свист, но на физиономии было ясно написано — он смеется. Они устроили такую свалку, что Джон был просто потрясен, он знал, что работа с человекообразными обезьянами — чрезвычайно опасное занятие. Конечно, он читал, что бонобо отличаются от других обезьян, но все равно не ожидал, что Исабель настолько близка с ними физически. Должно быть, его изумление не осталось незамеченным, потому что, когда игра закончилась, Исабель сказала: «С годами они становятся все ближе к человеку, а я — к бонобо». И в этот момент Джон ощутил нечто вроде понимания, ему как будто позволили на секунду подсмотреть что-то в щелку.

Исабель заглянула в дверной проем и издали обследовала тележки с обедом. Никто не обратил на нее внимания, только двухлетняя Лола кинула быстрый взгляд в ее сторону. Тоненькая, как все детеныши бонобо, она висела на Бонзи, ухватившись за ее шею и грудь, и то хватала материнский сосок губами, то позволяла ему выскользнуть.

Бонобо лениво развалились в сооруженных из одеял гнездах и смотрели «Грейсток: Легенда о Тарзане, повелителе обезьян».

Бонзи к построению гнезда относилась педантичнее всех, использовала она всегда ровно шесть одеял, складывала их в форме водоворота и подворачивала так, чтобы внешний край получился толстым и мягким. Исабель, которая сама была склонна к педантизму, любила наблюдать за тем, как Бонзи, прежде чем похлопать себя по груди раскрытыми ладонями и дать знак Лоле «иди ко мне, малыш», старательно укладывает и подтыкает одеяла.

Джелани и Макена голова к голове лежали на своих одеялах, в поисках воображаемых насекомых они длинными пальцами лениво обследовали физиономии и грудь друг у друга. Когда Джон Клейтон, седьмой граф Грейсток, обнял мисс Джейн Портер и полупрозрачная ночная сорочка соскользнула с ее плеч, они приподняли головы и томно поцеловались.

Сэм лежал на спине, положив руки под голову и закинув ногу на ногу, и покачивал ступней. Он только что закончил объедать арбузную корку и теперь выковыривал из зубов остатки сладкой мякоти. Мбонго устроил свое гнездо в противоположном углу комнаты. Его рюкзак увеличился в объеме, и он плотно обернул его одеялом, чтобы Сэм не заметил ничего подозрительного. Дело в том, что Мбонго, едва получив свой мяч, сразу его проколол и поэтому «позаимствовал» мяч у Сэма. Мбонго сверкал впечатляющего вида клыками и нервно поглядывал то на Сэма, то на укрытое под флисовым одеялом сокровище, потом он приподнял уголок одеяла, заглянул под него и сразу поскорее снова «замаскировал» раздувшийся рюкзак. Он так радовался своему секрету, что было ясно: пройдет еще немного времени — и Сэм все поймет.

Исабель не хотела мешать просмотру фильма и тихо, без слов, по одной укатила пустые тележки из комнаты в кухню. Там она выбросила из пластиковых мисок остатки фруктов и овощей в мусорное ведро, в то время как девятнадцатилетняя Селия, интерн с волосами цвета маджента, складывала их в стопки. Наконец, когда Исабель помыла руки, Селия спросила:

— Ну и как прошел визит больших гостей?

— Хорошо, — ответила Исабель. — Много разговоров, много фотографий. У фотографа была цифровая камера, так что частично я их просмотрела.

— Знакомые лица?

— Они из «Филадельфия инквайер». Кэт Дуглас и Джон Тигпен. Заканчивают серию репортажей о человекообразных обезьянах.

Селия фыркнула.

— Женщина-кошка и Мужчина-хрюшкен! Вот это да! Ну а как обезьяны к ним отнеслись?

— Я только Джона пропустила. Женщина оказалась простужена, так что я отослала ее к лингвистам.

— Дэвид и Эрик были в лаборатории? В Новый год?

— У них там появился новый анализатор диапазона, с ним никакой Новый год не сравнится.

— И как все прошло?

Исабель улыбнулась, глядя на тарелку, которую держала в этот момент в руках.

— Скажем так — теперь я у них в долгу. Эта женщина способна стать настоящей проблемой.

— Ха! А Мужчина-хрюшкен владеет языком жестов?

— Его зовут Джон. Нет, не владеет. Я переводила ему их ответы. — Исабель выдержала паузу и добавила: — Почти все.

Селия приподняла одну из украшенных пирсингом бровей.

— Мбонго назвал его «грязный плохой туалет», — пояснила Исабель. — Пришлось это немного перефразировать.

Селия рассмеялась.

— И чем же он это заслужил?

— Игра в «Охоту на монстров» прошла просто ужасно.

Селия вертела в руках пластиковую тарелку и разглядывала ее под разными углами, пытаясь определить — помыта она или вылизана.

— Мужчина-хрюшкен и не мог хорошо играть через стекло.

— Все было гораздо хуже. Но мы показали ему, как это делается, — сказала Исабель. — «Охоту на монстров», «Ужасную щекотку», «Поиски яблок» — все показали. Фотограф был счастлив.

— Питер сегодня приходил?

«Вот так поворот», — подумала Исабель и украдкой взглянула на Селию.

Девушка смотрела на раковину, уголок губ чуть приподнялся в усмешке. Видимо, за прошедшие сутки в какой-то момент доктор Бентон стал для интерна Питером.

— Нет, я его не видела, — осторожно ответила Исабель.

Накануне на новогодней вечеринке Исабель, что было совсем на нее не похоже, быстро «вышла из строя». Виной тому были ужин (четыре крохотных кубика сыра) и три крепких коктейля. «Это «Гленда Бенда»!» — пояснил хозяин вечеринки и муж Гленды, передавая ей бокал с ледяной голубой жидкостью. Обычно Исабель не пила — на самом деле в этот вечер она, чтобы не идти в гости с пустыми руками, купила свою первую бутылку водки, но это была первая после смерти Ричарда Хьюза вечеринка коллектива Лаборатории по изучению языка человекообразных обезьян, и все старались изобразить веселье. Это было мучительно. Исабель пыталась держаться, но, когда она забрела в туалетную комнату и увидела в зеркале свое раскрасневшееся от алкоголя лицо, впечатление было сильнее, чем предполагаемый ужас от маски гориллы в «Охоте на монстров». Она увидела раннюю версию собственной матери. Исабель не привыкла пользоваться косметикой и умудрилась размазать по щеке губную помаду. Волосы, которые раньше были аккуратно зачесаны назад, распались на отдельные пряди. Чтобы не пасть еще ниже, она выплеснула остатки третьей «Гленды Бенды» в раковину, смыла голубоватые кубики льда водой из крана. Питер, который был не только преемником доктора Хьюза, но еще и женихом Исабель, обнаружил ее в коридоре. Босая, она медленно оседала по стене на пол, а туфли на высоком каблуке болтались в руке. Увидев Питера, она расплакалась.

Он присел на корточки и приложил ладонь к ее лбу. Взгляд у него был озабоченный. Потом ушел наверх и вернулся с мокрой холодной салфеткой. Этой салфеткой он промокнул ей лицо.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросил он позже, помогая ей сесть в такси. — Давай я поеду с тобой.

— Все в порядке, — заверила она и тут же высунулась из машины.

Ее вырвало. Водитель с тревогой наблюдал за происходящим в зеркало заднего вида. Питер поддернул брюки и осмотрел свои ботинки, потом пристально посмотрел на Исабель. Брови его сошлись к переносице, лоб наморщился. Он помолчал и пришел к решению.

— Я еду с тобой, — заявил он. — Подожди, только за пальто схожу.

— Нет, правда все в порядке.

Исабель порылась в сумочке в поисках платка. Ей было не по себе от того, что он видит ее такой.

— Оставайся, — настойчиво попросила она и махнула рукой в сторону вечеринки. — Со мной все будет хорошо. Оставайся и позвони в новом году.

— Ты уверена?

— Абсолютно, — она шмыгнула носом, кивнула и расправила плечи.

Он какое-то время молча смотрел на нее, а потом сказал:

— Пей больше воды. И прими тайленол.

Исабель кивнула. Даже под действием алкоголя она видела, что он колеблется — целовать ее или нет. Она сжалилась и захлопнула дверцу, прищемив при этом подол своего платья, и махнула водителю, чтобы тот ехал.

Исабель и представления не имела, что происходило на вечеринке после ее отъезда. Вечеринка не была романтической, но определенная траектория все же чувствовалась. Завуалированная печаль, неисчерпаемые запасы алкоголя плюс недовольство некоторых назначением Питера создавали странную и непредсказуемую атмосферу. Питер работал в лаборатории всего год, и некоторые считали, что этот пост должен занимать человек, связанный с проектом гораздо дольше.

Прошло уже около двадцати часов, а Исабель все еще мутило. Она прислонилась животом к раковине и еще раз украдкой взглянула на Селию. Несмотря на то что стоял январь, девушка, как ни странно, ходила в оранжевом вязаном жилете, через который просвечивал ярко-красный лифчик, и весь ее роскошный татуаж от плеча до кисти был выставлен напоказ. Исабель бы нисколько не удивило, если бы Селия предприняла на вечеринке маневры определенного свойства. Немного танцев, немного флирта, возможно, даже попытка под конец одарить Питера полуночным поцелуем.

Исабель вздохнула. Они с Питером еще не обнародовали свои отношения, и она не могла рассматривать это как что-то личное. Прошло всего несколько дней с тех пор, как Питер сделал ей предложение. Этому предшествовал лишь краткий период ухаживаний. Никогда еще Исабель не сдавала свои позиции так быстро и так бесповоротно, но по разным причинам, включая его жестокую битву за опеку над детьми с бывшей женой и беспокойство по поводу того, как это воспримут коллеги, Питер считал, что до тех пор, пока они не съедутся, не стоит афишировать отношения. Кроме того, и Селия, конечно, об этом не знала, Питеру она не нравилась.

Селия перестала очищать раковину от овощных шкурок.

— Что? — спросила она и оглядела свою руку.

Исабель поняла, что стоит, уставившись на татуировку Селии. Она перевела взгляд на посуду.

— Ничего, просто голова болит.

Из-за угла появилась Бонзи и, ступая на все четыре лапы, приблизилась к ним. Верхом на ней в позе жокея, вцепившись тоненькими пальцами в мамины плечи, сидела Лола.

Селия глянула через плечо и крикнула:

— Бонзи, ты пробовала поцеловать гостя?

Бозни счастливо улыбнулась, села на попу и, оттолкнувшись от пола ногой, крутнулась вокруг оси. Потом прикоснулась пальцами к губам, к щекам, после чего скрестила руки на груди и знаками показала: «Целуй, целуй, Бонзи любит».

Селия рассмеялась.

— А Мбонго что? Он тоже полюбил гостя?

Бонзи подумала немного, потом почесала подбородок, опустила руку и показала: «Грязно плохо! Грязно плохо!»

— Мбонго думает, что гость — тупая задница? — продолжала выспрашивать Селия, складывая чистую посуду в стопки.

— Селия! — перебила ее Исабель. — Следи за языком!

Именно по этой причине Питер совсем не обрадовался, когда доктор Хьюз из полудюжины достойных кандидатов выбрал именно Селию и приветил ее в интернатуре. Его беспокоила ее невоздержанность на язык. Если кто-то из бонобо выучит эти оскорбительные словосочетания и необходимое число раз употребит их в правильном контексте, они войдут в их лексикон. Одно дело, когда бонобо по собственной воле выдает оскорбление типа «грязный плохой туалет», и совершенно другое, когда заимствует оскорбление «тупая задница» у человека.

Бонзи разговаривала с Селией, но теперь напряженно посмотрела на Исабель. На ее физиономии появилось выражение беспокойства.

«Улыбнись, обними, — показала она. — Бонзи любит гостя, поцелуй, поцелуй».

— Не волнуйся, Бонзи. Я на тебя не сержусь, — сказала Исабель, одновременно показывая слова жестами.

Она многозначительно посмотрела на Селию, а потом снова обратилась к Бонзи:

— Ты не хочешь досматривать кино?

«Хочу кофе».

— Ладно, могу тебе сделать.

«Хочу сладкий кофе. Исабель идет. Быстро дает».

Исабель рассмеялась и притворилась, будто обиделась.

— Тебе не нравится мой кофе?

Бонзи села на корточки и робко посмотрела на Исабель. Лола забралась ей на плечо и растерянно заморгала.

— Туше. Мне тоже не нравится, — сдалась Исабель. — Ты хочешь карамельный маккиато?

Бонзи возбужденно вскрикнула.

«Вкусно. Дает быстро».

— Хорошо. Хочешь сверху алтей? — спросила Исабель, используя термин бонобо для описания сладкой пены на кофе.

«Улыбка, улыбка, обнять, обнять».

Исабель перекинула влажное кухонное полотенце через плечо и вытерла все еще скользкие руки о бедра.

— Хочешь, я схожу? — вызвалась Селия.

— Конечно. Спасибо. А я пока тут закончу.

Предложение Селии было сюрпризом для Исабель, и, принимая во внимание головную боль, она была ей даже благодарна — формально смена интерна закончилась четверть часа назад.

Селия подождала, пока Исабель выстроит тележки вдоль стены, и тихонько кашлянула.

— Что? — спросила Исабель.

— Можно я возьму твою машину? Моя в магазине.

Тайна разгадана. Исабель чуть не рассмеялась. Селия хотела смотаться домой под конец вечера.

Исабель похлопала по карманам, пока не звякнула связка ключей.

«Сделай картинку», — сказала Бонзи.

— Не забудь видеокамеру, — напомнила Исабель и предельно точно перебросила ключи Селии. — Только точно закажи кофе. И не забудь про молоко.

Селия кивнула и поймала ключи.

Все бонобо, а Бонзи в особенности, любили смотреть видео, где люди выполняли их просьбы. Раньше бонобо в некоторых случаях выезжали вместе с сотрудниками лаборатории, но два года назад этому был положен конец. Тогда Бонзи вздумалось порулить, и машина чуть не врезалась в фонарный столб. Бонобо вдруг взяла и схватилась за руль. Исабель успела затормозить до столкновения, но с дороги все же съехала. А меньше чем за неделю до этого, когда машина доктора Хьюза медленно ползла в очереди от окошка «Макдоналдса», шофер микроавтобуса, который маячил перед ними, углядел в зеркало заднего вида Мбонго, сидевшего на переднем сиденье с желанным чизбургером в руках. Через минуту и дети, и взрослые облепили машину доктора Хьюза и, пытаясь засунуть руки в окно, орали: «Обезьяна! Обезьяна!» Мбонго в результате нырнул под заднее сиденье, а доктор закрыл все окна в машине. Это был первый звоночек, затем последовал водительский порыв Бонзи, и это уже был похоронный звон по выездам бонобо из лаборатории.

Бонобо тосковали по контактам с внешним миром (хотя, когда их спрашивали, они выражали абсолютную уверенность в том, что двойное электрическое ограждение игрового двора и ров за ним служат для того, чтобы не впускать к ним людей и кошек, а не наоборот), так что с некоторых пор Исабель и другие сотрудники приносили им внешний мир на видео. Владельцы местных магазинов не имели ничего против того, чтобы их снимали на радость соседям-обезьянам.

— Постарайся раздавить по пути парочку протестующих, — сказала Исабель.

— Снаружи сейчас никого, — ответила Селия.

— Неужели? — удивилась Исабель.

За воротами уже около года каждый день собиралась толпа манифестантов. Они не кричали, а просто держали плакаты, на которых было изображено, каким чудовищным процедурам подвергаются человекообразные обезьяны. Но поскольку протестующие явно не были в курсе, чем занимаются в лаборатории, Исабель старалась их игнорировать.

Селия открыла видоискатель, щелкнула переключателем и проверила батарейки.

— Лари-Харри-Гари и фрик с зелеными волосами болтались там до обеда, но, когда я выходила покурить, их уже не было.

— Фрик с зелеными волосами? И это говорит девушка с ярко-розовой шевелюрой?

— Какой же это ярко-розовый, — возразила Селия и потеребила эльфийский завиток возле уха. — Это фуксия. И я не имею ничего против цвета его волос. Я просто думаю, что он сам — жопа с ручкой.

— Селия! Придержи язык!

Исабель быстро оглянулась и с облегчением обнаружила, что Бонзи вернулась в комнату досматривать фильм и, стало быть, упустила шанс обогатить свой словарный запас.

— Тебе следует быть более осмотрительной. Выбирай выражения, я серьезно.

— А что такого? — Селия пожала плечами. — Они же меня не слышали.

Исабель поймала себя на том, что снова разглядывает Селию. Татуировки девушки одновременно завораживали и отталкивали. Обнаженные тела и русалки спускались по ее плечам, резвились на предплечьях, их волосы и грудь обвивали чешуйчатые конечности каких-то адских существ. То тут, то там были вытатуированы подковы и черепа с маргаритками в глазницах. И все это исполнено в красном, желтом, фиолетовом и могильном сине-зеленом тонах. Исабель была всего на восемь лет старше Селии, но ее собственный юношеский бунт ограничился тем, что она с головой зарылась в книги и постаралась как можно скорее умчаться подальше от дома на поезде образования.

— Ладно. Я отчаливаю, — заявила Селия и сунула под мышку видеокамеру.

Исабель вернулась к посуде. Через несколько секунд она услышала, как открылась входная дверь. Исабель резко развернулась и крикнула:

— Подожди! А у тебя есть права…

Дверь захлопнулась. Исабель какое-то время смотрела в сторону двери, потом взяла под мышку бутылочку с «Лубридермом» и пошла смотреть окончание фильма. Сэм уже вернул себе право владения мячом, а Мбонго в одиночестве дулся в своем гнезде. Он надел на плечи свой новый рюкзак, объем рюкзака выдавал отсутствие мяча. Мбонго ссутулился и скрестил руки на груди. Исабель присела рядом и положила руку ему на плечо.

— Сэм забрал свой мяч обратно? — спросила она.

Мбонго скорбно смотрел прямо перед собой.

— Тебя обнять? — спросила Исабель.

Сначала он не ответил, а потом быстро-быстро показал: «Целовать, обнять. Целовать, обнять».

Исабель подалась вперед, взяла голову Мбонго в руки и поцеловала его в сальный лоб, а потом расправила его длинные черные волосы.

— Бедный Мбонго, — сказала она и обняла его за плечи. — Вот что я тебе скажу, завтра я принесу тебе новый мяч. Только не таскай его в зубах. Ладно?

Бонобо перестал обиженно выпячивать губы, улыбнулся и с готовностью кивнул.

— Тебя помазать маслом? Дай-ка я проверю твои руки, — сказала Исабель.

Мбонго послушно протянул ей ладони. Исабель взяла одну его руку и провела пальцами по ладони. Несмотря на то что зимой увлажнители воздуха в лаборатории работали постоянно, он не шел ни в какое сравнение с воздухом в родном для бонобо бассейне реки Конго.

— Так я и думала, — сказала Исабель.

Она выдавила на ладонь шарик «Лубридерма» и втерла его в длинную и узкую кисть бонобо.

Все бонобо одновременно повернулись в сторону входной двери.

— Что такое? — удивилась Исабель.

«Гость», — показала Бонзи.

Остальные бонобо не двигались и смотрели в одном направлении.

— Нет, это не гость. Гости уехали. Гостей нет, — сказала Исабель.

Обезьяны продолжали смотреть в одну сторону. Волосы у Сэма встали дыбом. У Исабель возникло ощущение, будто у нее по шее и по голове забегали крохотные паучки, она встала и приглушила звук телевизора.

Наконец и она услышала тихое шуршание.

Сэм вытянул губы и закричал:

— Уав! Уав! Уав!

Бонзи подхватила Лолу под мышку. Из стены на разных уровнях выступали платформы. Бонзи свободной рукой ухватилась за пожарный шланг и запрыгнула на самую нижнюю. Макена прыгнула следом, она цеплялась за других самок и нервно улыбалась.

Шуршание прекратилось, но все — и человек, и обезьяны — продолжали смотреть в сторону коридора. Вскоре вместо шуршания послышалось тихое позвякивание. Сэм настороженно раздул ноздри, повернулся к Исабель и показал: «Гость, дым».

— Нет, это не гость. Это, наверное, Селия, — сказала Исабель, но тревогу в голосе ей скрыть не удалось.

Селия не успела бы за такое короткое время купить кофе и вернуться. Кроме того, Селии незачем было возиться у дверей, она бы сразу вошла. Сэм встал на задние лапы.

Самки перебрались выше и прижались спиной к стене. Мбонго и Джелани на четырех лапах выскочили из комнаты и скрылись за углом.

Исабель прошла за перегородку, которая отделяла внутреннее помещение бонобо от остальной лаборатории, остановилась и убедилась, что дверь за ней закрылась. За восемь лет работы в лаборатории она еще никогда не видела, чтобы бонобо так себя вели. Их возбуждение передавалось, как инфекция.

Исабель включила свет. В коридоре не было ничего странного. Шум, откуда бы он ни исходил, стих.

— Селия? — неуверенно позвала Исабель.

Ни звука в ответ.

Она прошла к двери, которая вела на парковку. Оглянувшись, она увидела, как мимо входа в групповую комнату галопом проскакала черная мускулистая фигура. Это был Сэм.

Исабель потянулась было к двери, но отдернула руку. Вся подалась вперед, ее лоб едва не касался двери.

— Селия? Это…

Взрыв целиком вырвал дверь из коробки. Пока дверь несла Исабель спиной вперед по коридору, она успела осознать, что движущей силой является стена клубящегося огня. В голове было ясно, она как будто по кадрам просматривала видео. Времени сделать что бы то ни было не было, оставалось только фиксировать происходящее.

Врезавшись в стену, она отметила, что череп перестал двигаться до того, как перестал работать мозг. Когда дверь зафиксировала ее в вертикальном положении, она отметила, что левая сторона ее лица, та, которой она прижималась к двери, приняла на себя удар. А когда перед глазами вспыхнули искры и рот наполнился кровью, она заархивировала эти факты на будущее. Не в силах что-либо предпринять, она наблюдала за тем, как огненный шар с шипением покатился в сторону, где обитали бонобо. Когда дверь наконец упала вперед, перестав прижимать ее к стене, Исабель рухнула на пол. Она не могла дышать, но не горела. Ее взгляд переместился в сторону дверного проема.

Смутные фигуры в черных костюмах и масках-балаклавах проникли в коридор и разошлись в стороны. Они двигались молча, и это особенно пугало.

Монтировки разбивали стекла, но люди сохраняли молчание. Так продолжалось до тех пор, пока один из них не опустился на одно колено рядом с ее головой.

— Вот дерьмо! — выругался он.

Исабель его не слышала, но смогла прочитать ругательство по приплюснутым прорезиненной тканью губам. Она все еще не могла дышать. Но пыталась держать глаза открытыми и боролась с невероятной тяжестью, навалившейся на грудь.

Черно-белое мерцание, жужжание миллионов пчел пробивались под ее дрожащие веки. Мимо пробежали чьи-то ноги в ботинках. Исабель лежала на спине, голова была повернута вправо. Она пошевелила распухшим, как морской слизень, языком и вытолкнула из уголка рта сначала один, потом второй, потом третий зуб. Снова мерцание, на этот раз более продолжительное. Потом ослепительная вспышка и невыносимая боль. Она задыхалась. Глаза ее медленно закрылись.

Она не знала, как долго пролежала в таком положении, потом кто-то дернул ее за плечо. Чей-то едкий латексный палец проник ей в рот, яркий луч фонарика осветил внутреннюю сторону ее век. Она резко открыла глаза.

Над ней склонились какие-то люди и напряженно о чем-то переговаривались. Их голоса доносились до нее, как сквозь шум морского прибоя. Руки в перчатках разрезали ножницами ее футболку и лифчик. Кто-то собрал вместе ее рот и нос и накрыл их маской.

— …респираторный дистресс. Слева дыхание не прослушивается.

— У нее трахеальное смещение. Вставляйте трубку.

— Вошел. Есть крепитация?

Чьи-то пальцы массировали ей грудь. Внутри что-то скрипело и лопалось, как пузырчатая упаковка.

— Крепитация установлена.

Исабель попыталась вдохнуть, но смогла только сипло прохрипеть.

— С вами все будет хорошо, — сказал голос, который принадлежал руке, удерживающей кислородную маску. — Вы понимаете, где находитесь?

Исабель попыталась вдохнуть, и боль, как тысяча ножей, пронзила ей грудь.

Над ней появилось мужское лицо.

— Сейчас вы почувствуете холод на коже. Мы должны ввести иглу, чтобы вы смогли дышать.

Ледяной мазок антисептиком, длинная игла взлетела вверх и вонзилась ей в грудь. Боль была мучительной, но в то же мгновение наступило облегчение. Воздух с шипением прошел через иглу и наполнил легкие. Исабель снова задышала. Она с такой жадностью хватала ртом воздух и всасывала его в себя, что маска прилипла к лицу. Она попыталась ее сорвать, но рука удержала маску. Исабель обнаружила, что маска, несмотря ни на что, продолжает поставлять ей кислород. Маска пахла поливинилхлоридом, как дешевые занавески для ванной или игрушки, которые она старалась не покупать для бонобо. Когда-то она прочитала, что такого рода игрушки при поломке выделяют искусственные эстрогены.

— Положите ее на спинодержатель.

Руки подхватили ее с боков и под голову и переложили на спину. Где-то на заднем плане бормотала рация.

— У нас пострадавшая женщина. Двадцать пять — тридцать лет, жертва взрыва. Пневмоторакс, на месте проведена декомпрессия. Лицевая и челюстная травмы. Травма головы. Неустойчивое сознание. Готовы к эвакуации, расчетное время прибытия — семнадцать минут.

Исабель позволила себе закрыть глаза, и снова зароились пчелы. Весь мир закружился, к горлу подкатил ком. Когда морозный воздух ударил ей в лицо, она резко открыла глаза. Каталка вздрагивала от движения по гравию.

На парковке сверкали фотовспышки и выли сирены. Ремни на липучках не давали Исабель повернуть голову, поэтому она перевела взгляд в сторону стоянки. Селия кричала, плакала и умоляла пожарных пропустить через ограждение. Она все еще держала в руках поднос с большими карамельными маккиато. Когда она увидела каталку, поднос и кофе полетели на землю. Видеокамера качалась на ремешке у нее на запястье.

— Исабель! — душераздирающе закричала она. — О господи! Исабель!

И только тогда Исабель поняла, что с ней произошло.

Когда колеса каталки соприкоснулись с фургоном и сложились под ней, Исабель заметила в кроне дерева темный силуэт, потом еще один, потом еще и еще. Она замычала сквозь маску. По крайней мере, половине бонобо удалось спастись.

На месте звездного неба возник потолок салона «Скорой помощи», и глаза ее закрылись. Кто-то поднял ей сначала одно веко, потом другое и посветил в глаза. На фоне интерьера «Скорой» она видела лица, униформу, руки в медицинских перчатках, пакеты с жидкостью для внутривенных вливаний и путаницу прозрачных трубок. Гудели голоса, шипела рация, кто-то звал ее по имени, но она была не в силах преодолеть уносящее ее течение. Исабель старалась оставаться с людьми — это было бы вежливо, учитывая, что они знали, как ее зовут, — но не могла. Голоса людей становились все тише, она проваливалась в пропасть, которая была по ту сторону шума и непроглядной черноты. Это было абсолютное отсутствие чего бы то ни было.

Джон открыл дверь в свой дом и встал как вкопанный. Его выбил из колеи запах «Пайн-Сола».

Девять недель назад смерть кота столкнула его жену в пропасть, откуда, казалось, ей уже не выбраться. Но это был итог долгого пути, а началось все больше года назад, еще до того, как Джон получил работу в «Инквайере» и они из Нью-Йорка переехали в Филадельфию.

Джон понимал, что для Аманды переезд будет трудным делом. Она еще не отошла от почти одновременной потери контрактов на две свои книги и утраты агента. То, что прежде эвфемистически называлось экономическим спадом, превратилось в селевую лавину и без следа смыло ее издателя. На агента Аманды это произвело столь ошеломляющее впечатление, что она бросила этот бизнес и открыла бутик одежды из натуральных тканей и оставила ее в буквальном смысле сиротой.

Джон как мог старался вселить в жену оптимизм. Кто устоит перед кухней, красотами и архитектурой Филадельфии? Но Аманда устояла. Она скучала по своим друзьям. Скучала по Нью-Йорку. Она даже с тоской вспоминала об их квартире на шестом этаже в доме без лифта, при этом, казалось, она напрочь забыла о том, что на лестнице постоянно сновали мыши. Джон надеялся, что в их новом доме в Квин-Виллидж с садиком и аллеей Аманда почувствует прилив энергии и воспрянет духом. Это и произошло, она так отчаянно хотела вырвать победу из пасти поражения, что сразу приклеилась к своему лэптопу и с головой ушла в завершение второго романа. Аманда работала в полной изоляции, у Джона было ощущение, что она выбрала добровольное заточение. Он надеялся, что жена обзаведется новыми знакомыми и друзьями, но она с внушающей тревогу стремительностью всей душой влюбилась в кота.

Это существо звали Магнификэт, но на самом деле это был старый одноухий мейн-кун весом двадцать три фунта, с неисправимо изогнутым хвостом. Еще у него была петехиальная сыпь, из-за чего у него там и сям встречались шелушащиеся проплешины, с чем можно было бы смириться, не упорствуй он в своем стремлении спать вместе с хозяевами. Он вытягивал свою «великолепную» тушу между их подушками и бодался, если они недостаточно его гладили. Аманда не понимала, почему Джон так нервничает из-за какой-то горстки перхоти на подушке. А он не мог объяснить, что в принципе

ожидал, что она заведет какого-нибудь питомца, но рассчитывал, что это будет маленький детеныш, а не жуткая зверюга со слезящимися глазами и постоянно высунутым языком, потому что зубов, чтобы держать язык там, где положено, у него не осталось. И все же, когда через восемь месяцев у Магнификэта отказали почки и они вынуждены были его усыпить, Джон горевал не меньше Аманды. Тогда они целых двадцать минут сидели в машине и, обнявшись, плакали над опустевшей кошачьей клеткой, и только тогда Джон более-менее успокоился, чтобы вести машину. Дома Аманда задернула шторы, забралась в постель и пролежала там три дня. Это просто убивало Джона, он не мог видеть ее в таком состоянии. На сто миль вокруг у нее не было ни одного друга, карьера ее рухнула, кот умер, а он ничем не мог ей помочь. Когда он предложил завести другого кота, она посмотрела на него в ужасе, как на последнего предателя. Предложение Джона проконсультироваться у врача было встречено еще хуже, хотя даже он видел, что у нее самая настоящая депрессия.

Аманда практически ничего не ела. Она не могла спать, хотя для того, чтобы встать с постели, ей требовалось все больше и больше времени. Но даже встав, она не одевалась, а просто перебиралась с кровати на диван и устраивалась там с лэптопом на коленях. Шторы всегда были задернуты, комнату освещал только голубой свет монитора.

До тех пор, пока это не началось, Джон даже не представлял, какой объем домашней работы выполняла Аманда. В его ящике больше не появлялись чистое белье и носки. В углу шкафа скапливались грязные рубашки и лежали там горой, пока Джон не относил их в прачечную. Жирная паутина ползла по плинтусам и грозила схватить своими серыми щупальцами нижние части мебели. Стол в холле практически исчез под грудами счетов, каталогов и предложений кредитных карт. Джон до определенной степени поддерживал порядок на кухне, но в раковине всегда стояла грязная посуда, да и на столе тоже. На этом этапе Аманда ограничивалась только тем, что прыскала лимонным «Пледжем» в туалете и, если появлялась угроза прихода гостей, переворачивала полотенца.

Увы, но «гостями» всегда были его родители. Обдумывая переезд, он как-то не учел близость их проживания, и это упущение дорого им обходилось.

Почти год после их переезда Патриция и Пол Тигпен старались заманить Джона и Аманду в свою церковь. Если бы это делал кто-то другой, Джон мог бы посчитать, что они задались целью познакомить их с новыми людьми. Но он даже представить себе не мог, что его родители будут мелькать пусть и на периферии их с Амандой круга общения. Казалось, что старики Тигпены сдались, но теперь они заявлялись в полдень каждое воскресенье, чтобы пересказать проповедь и поведать о том, какими милыми и восхитительными были дети. Скорбные вздохи и напряженные паузы доводили Джона до такого состояния, что он готов был свернуться калачиком и взвыть. Аманда терпела их с равнодушным благородством. Смирилась она или чувствовала себя выше, Джона это не волновало. В семье Аманды было принято разрешать конфликтные ситуации при помощи битья посуды, поэтому он в любом случае был ей благодарен.

По мере того как дом приходил в упадок, Патриция все чаще поджимала губы и недовольно сверкала глазами. Воскресенье за воскресеньем Джон смотрел, как она пытается испепелить Аманду взглядом. Он знал, что должен как-то защитить жену, но его роль в семье не предполагала, что он сможет среагировать на обвинения матери по поводу того, кто виноват в том, что в доме бардак и нет детей, и не вызвать при том ее неудовольствия. Дело в том, что если мужчины в семье Тигпен и выступали единым фронтом, то их девизом было: «Нельзя расстраивать маму». Его братья даже не представляли, как им повезло, что они живут на других континентах. А может, как раз и представляли.

И вот Джон, держась рукой за притолоку, еще раз с опаской принюхался. Помимо «Пайн-Сола» он уловил аромат свечей, жареной говядины и пены для ванной. Он взял себя в руки, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Аманда была в гостиной, она склонилась над кофейным столиком и укладывала на блюдо с колотым льдом вскрытые устрицы. Тут же стояли две бутылки «Перрье Жуэ» и два хрустальных фужера, а на фарфоровой тарелке из их свадебного сервиза возвышалась аккуратная горка черной икры. Аманда стояла босиком на чистом полу, на ней был подаренный Джоном на Рождество шелковый халат. Этот подарок — исполненный надежды и отчаяния жест, неуклюжая попытка побороть ее возрастающее нежелание покидать постель. Насколько Джону было известно, она надела его впервые. Он вдруг почувствовал легкое головокружение. В последний раз, когда он пришел домой и попал в такую же обстановку, Аманда продала «Речные войны». Что теперь? Нашла другого агента? Кто-то купил ее вторую книгу?

— Ух ты, — сказал он.

Аманда обернулась к нему и улыбнулась.

— Я не слышала, как ты вошел.

Она схватила со стола бутылку шампанского и подошла к Джону. Ее волосы — густые непослушные кудри цвета, который он называл «золотой Боттичелли», а она — «оранжевый Макдоналдс», — были забраны в небрежный узел на затылке. Маникюр был молочно-розового цвета, в тон шелку халата, на веках поблескивали тени.

— Потрясающе выглядишь, — заметил Джон.

— В духовке говядина «Веллингтон», — отозвалась она.

Аманда поцеловала Джона и передала ему шампанское. Он снял фольгу, скатал ее в шарик на ладони, а потом освободил горлышко от проволоки.

— Что случилось?

Аманда кокетливо улыбнулась, как будто робея.

— Сначала про тебя. Как прошла поездка?

Вспышка радости заставила забыть о первоначальных опасениях. Джон засунул холодную бутылку под мышку и выудил из кармана сотовый.

— Вообще, — сказал он, водя пальцем по экрану, — это было потрясающе…

И с видом триумфатора выставил перед собой телефон.

— Та-да-да-да!

Аманда прищурилась и подалась вперед, потом вскинула голову и спросила:

— Что это?

— Подожди.

Джон снова развернул к себе телефон и увеличил фото незнакомки из самолета, которая читала «Речные войны».

— Вот.

Аманда наконец-то поняла, на что смотрит, и выхватила у Джона телефон.

— Наблюдение в дикой природе! — радостно улыбаясь, провозгласил Джон.

Он открыл шампанское и выжидающе посмотрел на Аманду.

Она держала телефон обеими руками и без малейшего намека на ликование смотрела на экран. Улыбка Джона погасла.

— Все в порядке?

Аманда шмыгнула носом, вытерла уголок глаза и кивнула.

— Да, да, все хорошо, — сдавленным голосом ответила она. — Вообще-то у меня есть для тебя новости. Давай сядем.

Джон прошел за ней к дивану. Аманда сидела с прямой спиной, сцепив руки. Он, ничего не понимая, разглядывал ее профиль. Не было никаких сомнений — Аманда приготовилась отметить какое-то событие, но в то же время он видел, что она готова расплакаться. Беременна? Вряд ли, если к шампанскому приготовила два фужера. Джон постарался не обращать внимания на появившийся во рту металлический привкус страха и, наклонившись вперед, разлил шампанское по фужерам. Фужеры он трогать не стал, а вместо этого взял ее руку в свою. Пальцы у нее были холодными, ладонь — влажной. Аманда упорно смотрела на край стола.

— Милая, — сказал он, — в чем дело?

— Я нашла работу, — тихо ответила она.

Джон поморщился. Просто не смог сдержаться. Он старался дышать ровно и сохранять спокойное выражение лица. Было неясно, как реагировать — притвориться, что рад такой новости, или попытаться ее разговорить? Писать книги — вот чего всегда хотела Аманда, и она только что закончила «Рецепт несчастья», так что сейчас было совсем не время сдаваться. Но, с другой стороны, работа — повод вставать по утрам, а это было бы для нее полезно. Вместо того чтобы сидеть дома и получать письма с отказами из разных редакций, она могла начать контактировать с внешним миром и завести новых друзей.

Аманда ждала его ответа.

— Где? Какую? — наконец спросил он.

— Ну, это самое сложное, — сказала она. — Работа в Лос-Анджелесе.

— Где-где? — переспросил Джон, ему показалось, что он ослышался.

Она придвинулась ближе и крепко сжала его руки.

— Знаю — это может показаться безумием. Я понимаю. И знаю, что сначала ты захочешь сказать «нет», но, пожалуйста, не отвечай сразу. Может, даже лучше подожди до утра. Хорошо?

Джон выдержал паузу в несколько секунд и ответил:

— Хорошо.

Аманда напряженно смотрела ему в глаза. Потом сделала глубокий вдох и продолжила:

— Мы с Шоном написали синопсис сценария. На прошлой неделе он уже побывал на предварительной встрече с представителями Эн-би-си. Сегодня нам дали зеленый свет. Выпустят четыре эпизода. А там видно будет.

Комната «снялась с якоря». Потолок закружился, как вода в унитазе. Джон уперся ногами в ковер и напомнил себе, что он никуда не плывет. Что еще за Шон? И что такое «синопсис»?

Аманда все разъяснила. В чате для писателей она познакомилась с одним человеком. Его зовут Шон. Они переписывались несколько недель. Джон не должен ни о чем волноваться — она прекрасно знает об опасностях общения в онлайн-чатах и открыла ящик для почты под вымышленным именем. Они с Шоном начали обмениваться реальной информацией, только когда она убедилась, что он не врет о себе. Шон уже не один год работает в Сети, подбирает сценаристов для разных телевизионных проектов. На этот раз проект его собственный, и он хочет взять ее в команду. Шон читал «Речные войны», и ему очень понравилось. Он считает, что роман незаслуженно обойден вниманием прессы, потому что, если бы это случилось иначе, любое другое издательство оторвало бы ее второй роман с руками. У нее сложилось самое хорошее впечатление об этом проекте, она убеждена, что сюжет зацепит огромную зрительскую аудиторию — сорокалетние или около того женщины свободных нравов занимаются беспорядочным сексом. (Очевидно, поколение бэби-бумеров предпочитает думать о себе как о сорокалетних, а не шестидесятилетних.) Они вместе работали над синопсисом, и если в Эн-би-си после первых четырех серий решат продолжить работу над проектом, она будет получать по пятнадцать тысяч за серию. Она не рассказывала об этом раньше, потому что не хотела его обнадеживать.

В какой-то момент Джон понял, что Аманда уже не говорит, а пристально смотрит ему в глаза и ждет ответа.

— Ты не хочешь, чтобы я этим занималась, — наконец сказала она.

Он пытался выдавить из себя какой-нибудь ответ, чтобы выиграть время на осмысление полученной информации.

— Я этого не говорил. Просто это слишком неожиданно, вот и все.

Аманда ждала, что он скажет дальше.

— А как же «Рецепт несчастья»?

— Мне отказали сто двадцать девять агентов.

— Но они не соглашались, чтобы ты прислала им книгу. На самом-то деле ее же никто не читал.

— Это неважно. Никто и не прочитает. Скорее всего.

— Объясни, почему ты хочешь связаться с этим проектом.

— Я хочу писать. Это тоже способ писать.

— Книги. Ты хотела писать книги.

— И мне отказали все агенты, профессионально работающие в этой области.

Джон резко встал и начал мерить шагами комнату. Что, если она права? Он гнал от себя мысль, что Аманда когда-нибудь откажется от своего призвания, но, с другой стороны, упорство в определенный момент может перерасти в мазохизм.

— Давай все как следует обдумаем. Чем я буду заниматься в Лос-Анджелесе? В газетах для меня там места нет. Придется найти другую работу. Мне повезло, что хоть эта есть.

— Вот об этом и поговорим.

Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы он понял — то, что она собирается сказать, ему не понравится.

— Тебе не обязательно ехать прямо сейчас. Ты можешь остаться работать здесь. Ну, знаешь, до тех пор, пока мы не будем уверены, что они возьмутся за шоу.

Целых три секунды Джон беззвучно шевелил губами и только потом смог выговорить:

— Ты хочешь поехать в Лос-Анджелес без меня?

— Нет-нет, — горячо возразила Аманда. — Конечно, нет. Мы будем летать друг к другу на выходные.

— Через всю страну?

— Можно летать по очереди. Один уик-энд — я, другой — ты.

— Как мы будем оплачивать все эти перелеты? А твои расходы? Тебе понадобится квартира. Машина.

С каждой фразой голос Джона звучал все громче.

— Мы можем залезть в наши сбережения…

Джон затряс головой:

— Нет. Категорически — нет. А что будет, если в Эн-би-си решат продолжать снимать ваш сериал? Так и будем жить порознь?

— Тогда ты переедешь ко мне. Если решат снимать, я буду получать достаточно, чтобы хватило на нас обоих, пока ты не найдешь работу.

— А как с авансом?

Аманда опустила глаза.

— Без аванса?

— Сериалы по сценарию стоят очень дорого, у них проблемы с финансированием…

— Ты издеваешься?

— Пойми, это для реалити-шоу производство практически ничего не стоит по сравнению с тремя миллионами за эпизод для сериала по сценарию. Раньше они выпускали дюжину драм или комедий в надежде, что одна сможет выстрелить. Теперь выпускают всего пару, а остальное время заполняют тупыми шоу для идиотов. В надежде найти настоящую любовь герои там каждый вечер под камеру занимаются сексом в ванной с разными партнерами. Я уверена — мне заплатят. Но если я сейчас откажусь, найдется тысяча писателей, которые готовы умереть, лишь бы им дали такой шанс.

Джон всплеснул руками и хлопнул себя по бедрам. Ему хотелось, чтобы все это оказалось сном. В погоне за голливудской химерой, которая, насколько он понимал, явилась к ней в виде спама, жена предлагала ему жить в разных концах страны. В этих писательских чатах сидят одни неудачники, некоторые из них озлоблены, а Аманда сейчас очень уязвима. Ему стало интересно, заплатила ли она что-нибудь этому Шону. Все, абсолютно все в этой затее очень скверно попахивало.

Молчание затянулось, тишина уже грозила стать невыносимой, и тут зазвонил мобильник Джона.

Трубку взяла Аманда.

— Да? — она протянула телефон Джону. — Твой редактор.

Джон провел ладонью по лицу и потянулся за трубкой.

— Привет, Элизабет. Нет, все нормально. Да, правда. — Он вытаращил глаза. — Что? Вы шутите? Господи Иисусе. А как?.. Как она? Угу… Конечно. Хорошо.

Джон закончил разговор и прикрыл глаза, потом повернулся к Аманде:

— Мне придется вернуться в Канзас.

— Что случилось?

— Лабораторию взорвали.

Аманда поднесла ладонь ко рту.

— Ту самую? С бонобо?

— Да.

— О боже. Кто же мог это сделать?

— Не знаю.

— Обезьяны не пострадали?

— Не знаю, — сказал Джон. — Но женщина, у которой я брал интервью, серьезно ранена.

Аманда взяла его за руку.

— Мне очень жаль.

Джон кивнул, он почти ее не слышал. В голове у него мелькали картинки посещения лаборатории, где он только что был. Вот следом за Исабель он идет в зону наблюдения, волосы Исабель раскачиваются в такт ее шагам. Вот с восхищением наблюдает за тем, как бонобо вытаскивают сувениры из своих рюкзачков, словно дети, которые достают из чулка рождественские подарки. Вот он в офисе Исабель, она нервно поглядывает на диктофон, а он отмечает про себя, что испытывает к ней физическое влечение и чувствует себя последним негодяем. Мбонго в маске гориллы. Бонзи целует стеклянную перегородку. А вот славная малышка с озорной искрой в неотразимых глазах. А теперь Исабель в критическом состоянии, а бонобо… о них у Элизабет не было никаких сведений, но Джон мог представить самое ужасное…

— Мы не можем пойти на это, — отрезал Джон. — Это невозможно. Пожалуйста, скажи мне, что ты поняла — этого не будет.

Аманда смотрела на Джона до тех пор, пока он не опустил глаза. Потом прошла мимо него и поднялась на второй этаж. Спустя несколько секунд дверь в их спальню захлопнулась.

«Я чертов чурбан», — подумал Джон, усаживаясь на пол возле кофейного столика.

Он подцепил устрицу и смотрел, как она подрагивает внутри раковины. Потом мрачно взглянул на икру. Учитывая, сколько она стоит, ее следовало поставить в холодильник. Он представлял, как Аманда лежит наверху в постели, укрывшись с головой одеялом, и понимал, что ему надо подняться к ней. Вместо этого он взял за горлышко одну из бутылок и начал пить, то опрокидывая ее, то ставя на колено, и вскоре колено было все в мокрых кругах.

Этот сериал — слишком большая удача, чтобы быть правдой, но вдруг все-таки правда? Его собственная карьера состоялась по чистой случайности. Джону суждено было пойти по стопам отца и стать адвокатом, если бы он не попал на практику в «Нью-Йорк газетт». Ему было всего двадцать один, и атмосфера издательства его опьянила. Все, кто его окружал, были такими остроумными, такими искушенными и совершенно нестандартными людьми, им были неведомы ни смущение, ни растерянность. Он должен был встречаться с важными людьми, задавать им вопросы, какие захочет, а потом ему платили за это деньги. Писать за деньги? Он уже был не маленький, а ему и в голову такое не приходило. Каждый день был не похож на другой, он встречал новых людей, слышал новые истории, он мог либо написать что-то интересное, либо вытащить на свет то, что следовало показать. «Дело газетчика — успокаивать страждущих и не давать покоя благоденствующим». Этот афоризм любил повторять их босс. Конечно, сейчас и сами газеты вошли в разряд пострадавших. Но кто он такой, чтобы отказывать другому в непредвиденной возможности схватить удачу за хвост?

Узнать, реальна ли эта затея, достаточно просто, подтверждением послужит письмо с предложением контракта. Но что дальше? Все знают — супруги, живущие на расстоянии друг от друга, в конце концов расходятся. Почти половину своей жизни Джон был женат, и во многом именно Аманда определяла его жизнь. Ему было страшно даже представить, как он будет жить без нее. А мысль, что ее будут окружать хищные самцы, пугала еще сильнее. Она была красива, а сейчас еще и уязвима, точно совсем без кожи.

Джон взял маленькую ложечку с тарелки с икрой и внимательно ее оглядел. Перламутровая. Наверное, Аманда купила ее по случаю. Он подцепил ложечкой немного икры и положил в рот. Глотать сразу такой дорогой продукт, которого к тому же так мало, показалось ему неправильным, поэтому он некоторое время держал икру во рту и лопал икринки языком о нёбо. Ощущения были просто восхитительные, и Джон понял, что все делает правильно. Он зачерпнул еще немножко, потом еще.

На четыре серии не может уйти много времени. Не пройдет и полугода, как она вернется домой. Не то чтобы он хотел ее провала, Аманда заслуживала признания больше всех, кого только он знал.

Почти все время после окончания университета (с отличием) и до их переезда в Филадельфию Аманда была занята тем, что писала каталоги для онлайн-продаж уличной спортивной одежды. Написав блестящую диссертацию «Последствия индустриальной революции в произведениях Элизабет Гаскелл», она по восемь часов в день в муках сочиняла оригинальные описания достоинств маклаков и всесезонных парок. «Высокие ноты «Угги» и капелька «Пайперлайм» гарантируют стопроцентное отсутствие кошачьего меха!» Аманда шутила, что ей еще повезло — ее лучшая подруга и первая студентка на их курсе, Жизель, вынуждена была красить стены в новых квартирах, а недавно вышла замуж за человека, который учит исцелению звуком группу сыроедов, но Джон понимал, что она просто делает хорошую мину при плохой игре. В свободное время Аманда работала над своим первым романом, правда, она слишком этого стеснялась и, пока писала, ничего не показывала Джону.

Наконец она дала Джону почитать свой труд. Он листал роман, и с каждой страницей в нем нарастало беспокойство. Джон искренне, всей душой надеялся, что ошибается, в конце концов, он втайне увлекался творчеством Дэна Брауна и Майкла Кричтона, и все же он не мог избавиться от ощущения, что в романе Аманды не хватает чего-то очень существенного. Аманда писала прекрасным языком, увлекала, но, когда Джон дочитал до конца, в нем так ничего и не взорвалось. Не было ни автокатастроф, ни убийств, ни тайных братств, ни всемирной чумы. Это была литературная, психологическая проза. Джон понимал, что есть люди, которым нравятся такие книги, но сам не принадлежал к их числу, более того, ему не повезло — его жена написала именно такую книгу и хотела услышать его мнение. Молчание могло вызвать подозрения, и Джон сквозь зубы наврал.

Пока рукопись путешествовала по издательским домам Нью-Йорка, его Аманда — его стойкая, сильная, непотопляемая Аманда — постепенно шла ко дну. У нее началась бессонница. Она откусывала кутикулы, пока они не начинали кровоточить, готовила все более изощренные блюда и практически ничего не ела, начала жаловаться на головную боль и, впервые за все время, на свою работу. «Что плохого в хохолке скунса? Они хотят поострее, я даю им поострее. Откуда мне было знать, что это действительно был скунс? А если и был, к чему вся эта секретность?»

Прошло четыре с половиной месяца. Начали понемногу появляться отказы в сопровождении радиомолчания. А потом, в тот день, когда Аманде исполнилось тридцать четыре, позвонил агент. Издатель сделал предложение на «Речные войны» и на еще не написанную вторую книгу Аманды.

Аманда получила скромный аванс, но он позволил ей распрощаться с каталогами. К черту китайский мех! Если не считать того, что от нее потребовали печататься по псевдонимом, Джон никогда не видел жену такой счастливой.

«Никто не купит книгу Аманды Тигпен, — уверял редактор. — То ли дело Аманда Лару, например…»

В тот вечер, когда продалась книга, в их доме впервые появилась черная икра, и тогда все казалось возможным — список бестселлеров, зарубежные издания, контракты с кино. Никогда еще Джон не был так счастлив ошибиться.

Если подготовка к выходу «Речных войн» была порой волнений и страхов, то недели после были просто разрушительны.

Не было никаких посвященных выходу книги вечеринок. Оглядываясь назад, Джон сознавал, что, возможно, ему стоило организовать нечто подобное. Не было никаких отзывов в печати, ведь книга вышла не в твердой обложке, а в мягкой. Джон и Аманда не до конца понимали, в чем разница, но чувствовали, кто-то должен объясниться. «Писательский тур» Аманды состоял из трех дней подписывания книг для читателей.

На первое отвозил ее Джон. Аманда так психовала, что просто не могла вести машину, а когда он потянулся к ней через коробку передач, она так в него вцепилась, что у него на руке остались следы ее ногтей. На парковке, прежде чем выйти из машины, Аманда проделала упражнение на глубокое дыхание, и руки у нее при этом тряслись так, что она засомневалась, сможет ли подписывать книги.

В книжном магазине для нее поставили маленький столик, а напротив него полукругом расставили складные стулья. На столике рядом со стопкой книжек Аманды лежали два фломастера «Шарпи», стояло блюдце с печеньем в шоколадной крошке и бутылка минеральной воды. Аманда села за стол и принялась ждать.

По прошествии получаса выделенного ей времени какой-то мужчина ленивой походкой прошелся по залу и расположился на одном из стульев напротив Аманды. Джон болтался поблизости и видел, как она сначала побледнела, потом покраснела, а потом улыбнулась и приготовилась что-то сказать. И как раз когда она собралась с духом, мужчина вытянул ноги, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Еще несколько секунд — и он задремал. Кровь отлила от лица Аманды. Джон еле сдержался, чтобы не подойти к этому человеку и не вылить ему на брюки горячий кофе. Вторую половину часа координатор магазина бесстрашно хватал посетителей за шиворот и волок их к столику Аманды. «Пленники» брали в руки книгу и притворялись, будто читают оборотную сторону обложки. Они мялись и явно чувствовали себя неловко, пока наконец им не удавалось разорвать зрительный контакт с Амандой, и они шли к выходу. К концу часа печенье исчезло, книги остались. Аманда была белая как мел.

Она настояла на том, что на оставшиеся два подписания поедет самостоятельно.

«О, прекрасно», — сказала она, когда Джон поинтересовался, как прошло второе.

Но улыбка продержалась на ее лице всего две секунды, Аманда разрыдалась.

После третьего она стала прагматичнее. Тогда она спокойно констатировала: «Я в заднице», — и налила себе в тамблер водку пополам с апельсиновым соком.

Спустя несколько месяцев «Речные войны» купили два зарубежных издательства. (Книга Аманды мелькнула на втором месте в тайваньском списке бестселлеров, что было удивительно, так как она не появилась ни в одном списке в Штатах.) А потом вдруг исчезли и агент, и издатель. Это было как гром среди ясного неба. Аманда прекрасно понимала, что в этом нет ее вины, но все равно изводила себя размышлениями о том, что могла бы все сделать иначе. Если бы она печаталась под своим именем, а не под псевдонимом Лару, «Речные войны» разместились бы на книжной полке где-то между Полом Теро и Диланом Томасом. (В писательских чатах в Интернете любили порассуждать о том, что Джошуа Феррис неплохо продается из-за своей «близости» к Джо Нейтану Сафрану Фойеру.) Она могла бы отправиться в реальный тур, вооружилась бы джи-пи-эс и подписала бы каждую копию своей книги на всем Восточном побережье. Могла бы создать интерактивный веб-сайт, затеять полемику, начать вести блог. А потом это самобичевание кончилось — так же внезапно, как и началось. Аманда позвонила своему бывшему шефу, вернулась в свою нишу для удаленной работы и снова начала восхвалять достоинства гортекса. Вскоре Джон потерял работу, так что для них это оказалось финансовым спасением.

В отличие от Аманды для Джона увольнение не стало неожиданностью. Практически все основные газеты переживали массовые увольнения, а в «Нью-Йорк газетт» ситуация была хуже некуда. Руководство объявило о планах на четверть сократить новостной отдел, и это после того, как все, чтобы именно этого избежать, пошли на так называемое «зарплатное соглашение». В жизнеутверждающем меморандуме их уверяли, что, если они сплотятся, они «смогут сделать больше меньшими силами». В следующем меморандуме их заклинали «трансформировать бизнес» и «генерировать содержание». (Джон тогда удивлялся — чем еще, по мнению руководства, заняты репортеры?) И сконцентрироваться на «подаче». Схемы! Наглядность! Дизайн! За этим будущее. Какой-то шут из администрации даже заявил, что безупречно оформленная страница может заставить читателя пролить кофе. Услыхав такое, Джон затосковал по временам, когда всем заправлял Кен Фолкс. Но Фолкс, медиамагнат с кривой улыбкой и пшеничными волосами, уже давно перебрался на более тучные пастбища порнобизнеса. Джону не особенно нравился этот тип, насколько он помнил, у Фолкса были наклонности Чингисхана, но он хотя бы держал компанию на плаву.

После нескольких месяцев поисков Джон устроился в штат «Филадельфия Инквайер» или, как ее называли сами сотрудники, «Инки». Работа была отличная, просто великолепная, но получил он ее благодаря тому, что его отец попросил об одолжении своего приятеля по Мусс-Лодж, и это было для Джона смерти подобно. Он был приставлен к Элизабет, которую возмущал сам факт его присутствия в редакции, в то время как другие сотрудники «Инки» увольнялись под давлением руководства.

При других обстоятельствах то, как он работал, реабилитировало бы его: Джон расследовал пожар в доме обезьян в зоопарке на Рождество две тысячи восьмого года и вскрыл факты вопиющей халатности: пожарная тревога не работала, меры приняты не были; люди чувствовали запах дыма и никак не отреагировали; спринклерная система отсутствовала. Сообщалось, что двадцать три животных погибли, включая целую семью бонобо. Неделю назад, в годовщину пожара, один малыш забрался на стену и с высоты двадцати четырех футов упал в новое огороженное место обитания горилл. Единственная выжившая во время пожара горилла, чей малыш задохнулся от дыма, ринулась через толпу других любопытных обезьян, подхватила ребенка на руки и отнесла к выходу, где и передала его служителю зоопарка. Этот поразительный акт сочувствия был снят на видео и разошелся по всей стране. Некоторые умники с правым уклоном трактовали поведение гориллы как результат обычной дрессуры. Джон тогда не мог понять — какой еще дрессуры? Неужели они полагали, что сотрудники зоопарка, чтобы отработать у горилл нужную реакцию на такого рода случай, время от времени бросали им за перегородку муляжи детей? Для Джона такая реакция людей была не менее поразительна, чем реакция гориллы. Они считают, что сопереживание — это то, на что способны только люди? Имеет ли это отношение к эволюции? Все эти вопросы привели к тому, что Джону предложили написать материал о когнитивных исследованиях в Лаборатории по исследованию языка человекообразных обезьян. И тут Элизабет вдруг решила, что он должен выступить в соавторстве с Кэт Дуглас. Она ничего не объясняла, но у Джона были две версии на этот счет. Либо Элизабет до сих пор злилась из-за того, что ее вынудили принять его на работу, и поэтому решила «приковать» к самой несносной женщине на планете, либо хотела связать своего звездного репортера с серией материалов, которая потенциально тянула на Пулитцеровскую премию. (На заре своей карьеры Кэт поймала на лжи репортера — обладателя Пулитцеровской премии — и стала чем-то вроде знаменитости в журналистских кругах. Потом и сама получила премию за этот материал. Кроме того, поговаривали, что она, притворившись, будто испытывает романтические чувства к репортеру-конкуренту, рылась в его файлах, оставшись одна в его квартире.)

Джон вдруг понял, что съел все икринки до единой. В бутылке еще оставался глоток шампанского, но ему не хотелось расставаться со вкусом икры, поэтому он провел пальцем по тарелке и облизал его.

Потом он с усилием заставил себя подняться с пола и закрыл входную дверь. В коридоре он заметил, что на домашнем телефоне мигает огонек непринятых вызовов. Фрэн, его теща, оставила кучу сообщений, и каждое следующее по накалу превосходило предыдущее. Видимо, Аманда блокировала ее сообщения. Джон не мог повести себя более приветливо. Их с Амандой матери были полными противоположностями, но вынести что одну, что другую было одинаково нелегко. Там, где Патриция погружалась в ледяное молчание, Фрэн поднималась на второй этаж и начинала перебирать твои носки. Она маскировала злорадство под желание помочь, злость под заботу, а сама тем временем собирала информацию для своего клана. Для Фрэн не существовало запретов.

Джон стер все ее сообщения.

Было уже два часа ночи, когда Джон вспомнил о говядине в духовке. Да и вспомнил-то только потому, что ему показалось, что в доме начался пожар. Едва запахло дымом, он сразу открыл глаза. Аманда крепко спала.

Джон слетел вниз по лестнице в кухню. Дым шел изо всех щелей духовки. Джон перекрыл газ, открыл окно и заднюю дверь, потом схватил кухонное полотенце и, размахивая им, как плащом матадора, постарался выгнать дым из дома.

Говядина «Веллингтон» превратилась в обугленный кирпич и крепко пригорела к противню. Веточка плюща, которую слепила из теста Аманда и расположила наверху говядины, подгорела меньше всего, Джон оторвал один листок и съел. Он оценил работу Аманды — каждый вылепленный из теста листок насчитывал ровно по шесть зарубок, а стебель извивался, как и положено идеальному кудзу.

Когда они только начали жить вместе, Аманда в результате экспериментов с консервированными супами одарила их обоих кампилобактериозом. Раскаяние ее было так велико, что сравнить его можно было только с последующим за отравлением заявлением — она решила стать настоящим кулинаром. Тогда Джон не придал этому значения, но, оглядываясь назад, понял, что это было первое проявление силы ее воли. Она скупила все книжки Джулии Чайлд, проштудировала их от корки до корки и неукоснительно следовала всем ее советам в рецептуре. («Если Джулия говорит, что надо почистить брокколи, значит, ты чистишь брокколи», — застенчиво пояснила она, когда Джон впервые застал ее за этим занятием. Он тогда расхохотался, но, попробовав то, что получилось в результате, больше никогда не подвергал сомнению кухонные ритуалы, какими бы странными они ему ни казались.)

В этот вечер Аманда оставила возле разделочной доски комки сырого слоеного теста и лепные листики, которые не прошли контроль качества. По столешнице были разбросаны крошки вареных яиц и скорлупы, шелуха от чеснока и обрывки вощеной оберточной бумаги для масла. По полу рассыпана мука. Аманда оставила каждый предмет посуды на том самом месте, где перестала им пользоваться.

Джон открыл кран и подождал, пока нагреется вода. Он, конечно, устал, но ему все-таки хотелось, чтобы утром Аманда увидела кухню чистой.

Исабель то погружалась в бурлящий поток, то выныривала на поверхность. Это был не сон — она сознавала, что происходит вокруг, слышала людские голоса, но не могла разобрать, о чем они говорят. Какая-то сила со свистом проносила ее по цветным тоннелям, то по оранжевому, то по зеленому, то по синему. Чьи-то руки манипулировали с ее лицом и телом, временами она испытывала неприятные ощущения от уколов. Но ей не приходило в голову как-то реагировать или шевелиться, и это было даже хорошо, потому что она не могла сделать ни того, ни другого. Наконец цвета и шум утонули в благодатной черной пустоте.

Сигнал зуммера на высоких нотах и прерывистый свист нарушили ее покой и начали выталкивать из черных глубин. Исабель попыталась не обращать на них внимания, как если бы это была муха, но они были не менее назойливыми, и в конце концов она вынырнула на поверхность.

Она поморгала и поняла, что смотрит на потолок из белой плитки. Ее собственное распухшее лицо мешало ей видеть, что происходит по бокам.

— Смотрите, кто проснулся.

Над ней появилось улыбающееся лицо Питера. Под глазами у него были темные круги, подбородок зарос пучками щетины. Он придвинул к кровати стул и протянул руку между планками поручней.

— Сестра сказала, что ты очнулась.

Рука Питера была теплой и узнаваемой — когда он работал над дипломным проектом в Рокуэлле, Оклахома, одна шимпанзе откусила ему две фаланги на левом указательном пальце. Исабель попыталась сжать его руку, но у нее не хватило сил. Питер протянул к ней другую руку и погладил.

Исабель что-то пробормотала, но рот ей не подчинялся. Язык двигался, а челюсти — нет.

— Не пытайся говорить. Тебе поставили шины.

Исабель подняла одну руку и увидела зажим на пальце и внутривенные трубки, тогда она высвободила из рук Питера вторую и осторожно обследовала лицо. Ее пальцы ощупывали марлевые повязки, пластырь, бинты, мягкую распухшую губу, проволоку брекетов, которые крепились к оставшимся зубам.

Она перевела взгляд на Питера и знаками показала: «Расскажи».

— У тебя сломана челюсть, ты контужена, чтобы наполнить воздухом легкие, тебе в грудь вставили трубку, твой нос…

«Не про меня. Про бонобо», — неловко показала Исабель, говорить на языке жестов одной рукой было не так просто.

— Понял, — сказал Питер.

«Питер?»

— С ними все хорошо, — он попытался улыбнуться, но глаза его выдали.

Из скованного проволочной шиной рта Исабель вырвался слабый крик.

«Они пострадали?»

— Нет. Не думаю. Но мы не знаем наверняка. Они все еще сидят на деревьях. На парковке. Не хотят спускаться.

«Все?»

— Да, — Питер погладил ее по руке. — Все стараются им помочь. Там пожарная команда, представители из Общества охраны животных. Я постоянно туда езжу.

Исабель перевела взгляд на потолок, потом на окно. Дождь со снегом стучал по подоконнику, черное стекло залепляли снежные кляксы. Глаза Исабель наполнились слезами.

— Все будет хорошо. Обещаю, — сказал Питер.

Он прерывисто вздохнул и прислонился лбом к перилам кровати.

— Слава богу, ты очнулась. Я жутко испугался…

«Отвези меня туда. Прошу тебя. Слишком холодно. Они погибнут».

Сигнал кардиомонитора стал набирать скорость.

— Исабель, я не могу.

«Макена беременна».

— Я знаю, даю тебе слово — я прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.

«Кто это сделал? Почему?»

— Экстремисты. Эти подонки заявили, что они дали свободу обезьянам. Подожди, увидишь на видео. Точно как Аль-Каида.

Питер сжал челюсти и уставился в невидимую точку где-то за стеной больничной палаты. Потом как будто вдруг понял, что за ним наблюдают, и постарался расслабиться.

— Извини, я просто…

Питер замолчал и опустил голову. Через секунду Исабель поняла, что у Питера вздрагивают плечи. Он плакал.

Спустя какое-то время он взял себя в руки и вытер слезы тыльной стороной ладони.

— Когда будешь готова, с тобой хотят поговорить из полиции.

Исабель глазами дала знать, что согласна.

— Я должен сказать тебе еще кое-что. Селию допрашивали.

Исабель широко открыла глаза.

«Нашу Селию? Ее арестовали?»

— Нет, не арестовали, но, как они говорят, она считается заинтересованным лицом. По всей видимости, в прошлом она была связана с активистами Общества охраны животных. Не могу сказать, что это меня удивило.

Исабель прокрутила в голове лабораторную деятельность Селии. Ее, как и Питера, коробило от лексикона Селии, но у нее и сомнений не было в ее преданности бонобо.

«Нет. Они ошибаются. Никогда не поверю».

Питер с тоской наблюдал за ее руками. Исабель закрыла глаза, слезы текли по ее щекам.

Наступившую тишину нарушал только стук града по подоконнику. Где-то на парковке в кронах деревьев прятались бонобо. Исабель открыла глаза и обнаружила, что Питер не отрываясь смотрит на нее. Он вздохнул и провел рукой по волосам.

«Покажи».

Питер неохотно кивнул.

— Ты уверена? — спросил он.

«Да».

Питер оглядел палату, заглянул в ванную, а потом вышел в коридор и спустя несколько минут вернулся с ручным зеркальцем. Он стоял возле кровати и прижимал его к свитеру отражающей стороной.

— Все еще слишком свежее, ты же понимаешь? В твоем распоряжении лучшие пластические хирурги города. С твоим лицом все будет в порядке. С тобой все будет хорошо.

Исабель ждала.

Питер откашлялся, протянул руку с зеркалом и наклонил его так, чтобы в нем отразилось ее лицо.

Исабель увидела совершенно незнакомого человека. Голова и щеки забинтованы. Нос расплющен, под кислородными трубками, чтобы впитывать вытекающую из ноздрей кровь, прилеплена нелепая марлевая салфетка. Посиневшее, распухшее лицо все в малиновых пятнах. Глаза превратились в щелки, а белок одного стал ярко-красным. Рядом с лицом появились трясущиеся пальцы. Эти пальцы, несомненно, принадлежали ей. Зеркало исчезло.

Исабель потребовалось время, чтобы переварить увиденное. В поисках поддержки она посмотрела на Питера, но он продолжал все так же напряженно сжимать челюсти.

«А волосы? Что, их больше нет?»

— Пока да. У тебя на голове пятьдесят с чем-то швов.

«Зубы?»

— Ты лишилась пяти… кажется. Потом поставишь импланты. А все швы за линией роста волос. Когда волосы отрастут, шрамов не будет видно. Поверь, все могло быть гораздо хуже. Ты могла сгореть.

Тикали часы, стучал град.

«Ты звонил моей матери?»

— Звонил.

«И?»

Питер молча потянулся к ней, взял ее руку, поднес кончики пальцев к губам.

— Ах, милая. Мне так жаль. Мне правда очень-очень жаль.

Полицейские явились в тот же день. Двое. В ветровках поверх штатских костюмов. В ожидании переводчика с языка жестов они стояли в некотором отдалении от кровати Исабель и явно чувствовали себя неловко. Исабель вспомнила свое отражение в зеркале и поняла причину их сдержанности.

Когда наконец прибыл переводчик, Исабель сорвала с пальца зажим пульсоксиметра и начала быстро и возбужденно жестикулировать.

Переводчик наблюдал за ее руками, а потом заговорил:

— Обезьяны все еще на деревьях? У них есть вода и еда? Для них сейчас слишком холодно. Они очень нежные. Предрасположены к пневмонии. К гриппу. Одна из них беременна. Кто за ними смотрит?

Детективы переглянулись. Старший из них обратился к переводчику:

— Не могли бы вы сказать ей, что нам необходимо получить ответы на некоторые вопросы?

Переводчик кивнул в сторону Исабель.

— Говорите, — сказал он.

— Ладно, — согласился детектив.

Он заставил себя повернуться к Исабель. Она смотрела на него и ждала. Детектив откашлялся и буквально заорал, делая паузы между словами.

— Сколько… человек… ворвалось… в лабораторию… после… взрыва?

«Я не глухая, — ответила Исабель, немного подумала и добавила: — Четверо, может, пять».

— Вы сможете кого-нибудь из них опознать?

Лоб копа блестел от пота, взгляд метался от переводчика на Исабель и обратно. Он явно не мог понять — смотреть ему на руки, которые показывают слова, или на рот, который их произносит.

«Нет. Они были в масках».

— Это правда, что Селия Хонейкатт покинула лабораторию прямо перед взрывом? — подал голос второй коп.

«Да».

— В ее поведении было что-нибудь странное?

«Нет».

— Она нервничала?

«Нет. Ничего такого».

— Те, кто вошел после взрыва… Кто-нибудь что-нибудь говорил?

«Не могла слышать. Взрыв».

— Вы ничего не слышали и ничего не видели…

«Не могла дышать. Не могла слышать».

— Доктор Бентон сказал нам, что возле лаборатории постоянно собирались члены Общества защиты прав животных. Кто-нибудь из них был в лаборатории вчера вечером?

«Не знаю. Они были в масках. Я уже говорила».

— Что вам о них известно?

«Почти ничего. Одного парня зовут Харри, Лари или Гари. Среднего возраста. Высокий. Одет прилично. Еще парень с зелеными волосами. Один с татуировками, несколько с дредами и в грязных пончо. Два похожи на выпускников частных школ. Большинство смахивает на обычных студентов».

— Они вам когда-нибудь угрожали?

«Нет. Только размахивали плакатами, когда мы проезжали мимо».

— Они позиционировали себя как членов какой-нибудь организации?

«Не знаю. Я с ними не разговаривала».

— Вы не слышали, они когда-нибудь упоминали организацию «Лига освобождения Земли»?

«Нет».

— Вчера вечером вы не заметили ничего необычного?

«Что-то помимо того, что меня взорвали?»

Детектив поскреб лоб короткими пальцами.

— До того. Вы видели или слышали что-нибудь странное?

«Нет. Но бонобо — да. Они почувствовали, что кто-то стоит у дверей. Почуяли дым. Спросите их, когда они спустятся».

— Что? — Детектив замер, авторучка уперлась в страничку блокнота. — Нет, ничего.

Он со вздохом убрал блокнот и ручку в карман рубашки и потер виски.

— Хорошо, спасибо, что уделили нам время, — сказал он, обращаясь к участку стены между Исабель и лысоватым переводчиком. — Надеюсь, вы скоро поправитесь.

«Спустите обезьян с деревьев, — сказала Исабель. — Поговорите с ними».

Исабель с обидой наблюдала за тем, как полицейские поблагодарили переводчика и вышли из палаты. Она знала, что копы и не подумают говорить с обезьянами, хотя очевидно, что обезьяны знают о взрыве больше других. Они считают, что она сумасшедшая. Исабель сталкивалась с такой реакцией бессчетное количество раз, но никогда, никогда не испытывала такого отчаяния.