Дом одиноких сердец
Шрифт:
– Я тоже начинаю жалеть, что не был знаком с вами в другое время и в другом месте.
– Да, – согласилась она, – из нас получилась бы хорошая пара. Хотя по возрасту вы годитесь мне в сыновья. Можно, я задам вам один очень неприличный вопрос?
– Можно, – кивнул он, улыбнувшись.
– Только честно.
– Максимально честно.
– Когда вам было двадцать или тридцать лет, у вас была женщина, которая была бы намного старше вас? Только откровенно, как обещали.
– У меня были женщины, которые были старше меня, – признался
– Вот видите, – победно сказала она, – я сразу почувствовала в вас человека с хорошим вкусом. Все зависит от образования и прожитой жизни. От опыта общения, если хотите. Если у вас были подруги старше вас, то они могли многому вас научить. Ведь мужчина на самом деле до сорока лет всего лишь неопытный щенок. А женщина по-настоящему чувствует после тридцати. Но, уверяю вас, что по-настоящему женщина раскрепощается после сорока, когда уже ничего не страшно. Когда все позади и вы можете наслаждаться жизнью, уже не опасаясь ненужных осложнений, случайной беременности или непонимания с партнером.
– Да, – улыбнулся он, – похоже, вы правы. Но для того чтобы понять вашу правоту, нужно прожить первые сорок или пятьдесят лет. В молодости всего этого просто не понимаешь, а любовь даже сорокалетних кажется старческим безумием.
– Удачи вам, – пожелала Шаблинская, – и если сможете, заходите еще. Я с удовольствием с вами побеседую.
– Договорились, – кивнул Дронго, – я все равно хотел зайти и переговорить с вашей соседкой. До свидания.
Она протянула ему руку. И он снова ее поцеловал.
– Этот жест может оказаться «холостым», – заметила она, – здесь никого нет, и никто не узнает о вашей галантности. Разве только если вы делаете это для меня или для себя.
– Я это делаю для себя, – искренне ответил он и откланялся.
Глава 12
В коридоре он едва не столкнулся с молодой женщиной, которая вышла из соседней палаты. Она была без белого халата, в джинсах и темном пуловере. Симпатичная запоминающаяся внешность, характерные скулы, тонкие губы, волосы, разметавшиеся по плечам. Только лихорадочно блестевшие голубые глаза выдавали ее состояние. Она взглянула на Дронго. Он вежливо поздоровался.
– Вы новый врач? – спросила она, – хотя нет. Вы, наверно, тот самый приезжий из Башкирии. Правильно?
– Да, я приехал к вам оттуда, – кивнул он, – а вы, наверно, Эльза Витицкая.
– Удивляюсь, как поставлена у нас информация, – пробормотала она, – но вы не ошиблись. Хотя я спала весь вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь и не могла знать, что у нас происходит. Говорят, что собаки выли ночью еще раз.
– Да, – сдержанно подтвердил Дронго, – в реанимационной палате скончалась одна из пациенток вашего хосписа.
– Санубар Идрисова, – она не спрашивала, это было утверждение. Здесь все знали, кто и когда должен уходить.
– Да, именно
– Нет, почти не знала. Извините, я иду за минеральной водой для моей соседки.
– Как она себя чувствует? – спросил он.
– А как может чувствовать себя женщина, дочь которой должна выйти замуж, а она не может даже обнять ее и порадоваться за свою дочь? – зло спросила Витицкая. – Не задавайте дурацких вопросов. Она чувствует себя очень плохо. Воет, как собака, по ночам в подушку. Вы удовлетворены?
Она едва не толкнула его, проходя мимо. И он сделал то, чего не делал никогда раньше в жизни, – схватил молодую женщину и прижал ее к стене.
– В меня несколько раз стреляли, и я выжил только чудом. А вообще за свою жизнь я попадал в столько переделок, что имею право спрашивать у любого и про его жизнь, и про его смерть, – прошипел он ей в лицо.
– Пустите, – испуганно сказала она, – вы делаете мне больно.
– Извините, – он отпустил ее, пытаясь успокоиться, – я просто не выдержал.
– Это вы меня извините, – попросила она, – я после вчерашнего укола все еще не пришла в себя. У меня голова кружится. Разрешите, я пройду.
Он посторонился, и она прошла. Дронго проводил ее долгим взглядом, затем решительно направился к кабинету завхоза, где его ждали Евсеев и Вейдеманис.
– Когда за Витицкой приезжал ее брат, у нее случился очередной срыв, – сказал Дронго. – Я хочу точно знать, делали ли ей в тот вечер успокоительный укол. У вас наверняка делают записи о введенных пациентам препаратах. Мне это нужно знать точно.
– Я сейчас уточню, – быстро сказал Евсеев и вышел из кабинета.
– Что-нибудь выяснил? – уточнил Вейдеманис, когда они остались одни.
– Судя по словам Шаблинской, погибшую все не любили. Но она категорически утверждает, что никто из пациентов не мог совершить подобного преступления. Ни женщины, ни мужчины. Самое интересное, что, когда я вышел из палаты, сразу наткнулся на Витицкую. У нее поразительная реакция на успокоительные уколы – она становится еще более агрессивной. Когда Степанцев рассказывал о больных, он как-то пропустил Витицкую. Возможно, мы просто не понимаем ее реакцию на происходящие события.
– Здесь любой мог сорваться, – сказал Эдгар, – это место, где может произойти все, что угодно. И невозможно даже обижаться на этих людей, в таком жутком состоянии они находятся.
– Зато я сорвался, – признался Дронго, – уже на второй день. Даже не представляю, что будет дальше. Я чуть не покалечил Витицкую. Невозможно выносить все это без внутреннего ожесточения. В таких случаях обижаешься на всех. На самого себя, за то, что такой здоровый и сильный, за судьбу, которая так страшно посмеялась над этими людьми, на случай, который привел сюда одних и спас других, на врачей, которые делают вид, что это их обычная работа… Словом, на весь мир. Становишься богохульником и дикарем.