Дом подруги
Шрифт:
В одном углу столовой красовалась исполинских размеров гранитная статуя, прихотливо истыканная высверленными тут и там отверстиями и, на мой взгляд, сильно смахивавшая на огромную окаменелую морскую губку.
— Как она вам? — поинтересовался Чарльз, заметив, что я не могу оторвать от нее глаз. Как раз в этот момент мы двигались вдоль огромного обеденного стола, читая расставленные возле тарелок карточки с именами гостей.
Он наклонился над столом и быстрым движением незаметно поменял две карточки.
— Тут какая-то ошибка. Вы сидите рядом со мной. Беатрис, — окликнул он женщину
Мы с Чарльзом уселись в дальнем конце стола. Чарльз с лукавым смешком поставил карточку с моим именем возле моей тарелки. Лицо Беатрис вспыхнуло яростью, и она с такой силой встряхнула салфетку, словно отгоняла ос. Смутившись, я отвернулась и заметила, что Чарльз украдкой наблюдает за мной.
— Знаете, похоже, теперь эта женщина возненавидит меня до конца дней своих, — пробормотала я, тщетно пытаясь выдавить из себя улыбку.
— Да, меня бы это нисколько не удивило. Говорят, Беатрис — весьма заметная фигура в местных кругах. Но ведь вы же тоже достаточно известная особа, так что вас это не должно особенно волновать.
— Меня это не волнует в первую очередь потому, что в понедельник я возвращаюсь к себе в Оксфорд. Так что пусть себе злится на здоровье.
— Неужели? Как жаль. Кстати, вы так и не ответили мне. Помните, я спросил, что вы думаете по поводу той гранитной глыбы.
Я оглядела скульптуру придирчивым взглядом. Честно говоря, на мой вкус она была никакой — ни красивой, ни уродливой, ни даже сколько-нибудь интересной.
— Знаете… как-то не очень.
— Отлично. Рад, что вы не пытались солгать — даже из вежливости. Я бы сказал, что она просто ужасна. Она называется Пассендаль [9] .
9
Битва при Пассендале — одно из известных сражений Первой мировой войны.
— Неужели? Господи помилуй, интересно, почему?
— Наверное, художники воображают, что, если они пишут картину или ваяют скульптуру, особенно, используя какую-нибудь серьезную тему, это придает их работе некое значение. А что может быть серьезнее, чем воспоминание об ужасах мировой войны?
— По-моему, звучит несколько цинично.
— Да, верно. И в любом случае это несправедливо. Но я покупаю подобные вещицы, потому что потом, когда они начнут цениться — лет этак через двадцать — тридцать, — я смогу избавиться от них без малейших угрызений совести. Честно говоря, я едва замечаю их — для меня это те же обои. Только обои, в отличие от этих штук, все же имеют какую-то ценность. Подождите, после обеда я покажу вам пару по-настоящему стоящих вещиц.
— Мин говорила, вы разводите скаковых лошадей. В Южной Африке вы занимались тем же самым?
— Нет. Нам принадлежал участок земли, а потом, лет двадцать назад, там обнаружили залежи угля. Пришлось мне в спешке учиться горному делу. Ни на что другое просто не оставалось времени. Но моей мечтой всегда было вернуться
— Вам тут нравится?
— Представьте, да. В основном — да. Англия маленькая, но я потихоньку начинаю привыкать.
— В географическом смысле, вы имеете в виду?
— Да, и в этом смысле тоже. Наверное, я подвержен ностальгии — это, так сказать, наследственное. Однако мне нравится жить в деревне. И я люблю этот дом. Мне нравятся англичане… такие, как Мин, к примеру. Они эксцентричны, и при этом даже не подозревают об этом.
— Это Мин-то эксцентрична? Вот уж никогда бы не сказала!
— Да, так мне кажется. Она такая искренняя, такая чистосердечная… не стесняется быть самой собой. Посмотрите, вон она как раз беседует с мужем Беатрис. Бедняга даже не понимает, о чем она говорит. Взгляните, как он разрывается между скукой и неприятным сознанием собственной неполноценности. Зато Мин нисколько не интересуется тем впечатлением, которое она производит, — ей куда важнее высказать то, что она думает. Очень необычно, вы не находите? Я бы назвал это эксцентричностью. Ну и конечно, она весьма привлекательная женщина… хотя сегодня от нее несет какой-то дрянью вроде средства от насекомых.
— Стало быть, насколько я могу судить, вам не нравятся женщины вроде этой Беатрис? И тем не менее… — Я помялась, гадая, как бы поделикатнее высказать свою мысль.
— И тем не менее я бы не прочь ее соблазнить — вы это хотели сказать? Да, конечно. А почему бы и нет? Даже ее муж согласился бы, чтобы я спал с его женой, если это откроет ему доступ в мою ложу на скачках. Да и Беатрис совсем не прочь стать моей любовницей.
Его слова меня поразили. Самодовольство, почти надменность, с которой это было сказано, неприятно резали слух.
— Очень вкусно, — пробормотала я, желая перевести разговор в русло, по моим представлениям, более подходящее для званого обеда. Чарльз откинулся на спинку стула.
— Мне хотелось бы получше узнать вас. Мин, когда звонила в пятницу, сказала, что вы старые подруги, только она не видела вас с тех пор, как вы окончили Оксфорд. Честно говоря, меня это немножко напугало — я вообразил себе этакий «синий чулок». Ну, вы понимаете — жилистую, похожую на лошадь особу в старомодных туфлях, словом, типичный «ученый сухарь».
В нескольких словах я рассказала ему о себе, постаравшись сделать это как можно короче. Так же, как перед этим Мин, я особо не вдавалась в подробности. Чарльз слушал молча, не отрывая глаз от моего лица и не перебивая. Когда я закончила, он нахмурился. Лицо его стало задумчивым.
— Звучит как-то очень гладко — так, словно ваша жизнь была продумана заранее, — наконец проговорил он.
— Не поняла — вам это не нравится?
— Нет, нет, что вы! Ни в коем случае. Просто я несколько удивлен, знаете ли… такая жизнь достойна восхищения… правильная, строго подчиненная однажды выбранной цели, успешная и вместе с тем полная удовольствий и красоты, которая доставляет вам радость. Ни одного неправильного шага! Или, может быть, вы просто не хотите говорить о своих ошибках? Впрочем, с чего бы вам это делать?