Дом последней надежды
Шрифт:
– Здесь пятнадцать золотых лепестков, – сказал он, протянув узкую шкатулку. – Этого хватит? У нее есть два кимоно и три красивых пояса…
Мацухито оказалась молчаливой и слезливой. Плакала она и днями, и ночами, изрядно раздражая Иоко этой своей привычкой.
Может, поэтому разговора не вышло?
Кэед привез отец. Он вел серого ослика, на спине которого боком, как и положено невесте хорошего рода, восседала Кэед. Рядом ступал слуга с бумажным зонтом, чье желтое лицо было сморщено, как печеное яблоко. Казалось, он вот-вот разрыдается.
А Кэед была спокойна.
Она смотрела прямо перед собой и улыбалась.
Мила.
Кротка.
Воспитана, как и подобает хорошей невесте.
Ее бабушка, помнившая свои корни, некогда замотала их бинтами. И теперь стопы Кэед были столь малы, что ходила она с трудом, а каждый шаг причинял муку. Но она улыбалась.
Всегда улыбалась.
Когда слуга обмахивал веером ее лицо.
Или когда отец, раскрыв шкатулку, торговался, то и дело размахивая руками, отчего делался похожим на старого облезлого петуха. И, глядя на безмятежную эту улыбку, Иоко не уступала. Она кланялась. Соглашалась с доводами любезного Нануки, уважаемого купца, который плакал, расставаясь с любимейшей дочерью, но не уступала ни медяшки… а заодно уж вытягивала еще одну простую историю.
Кэед появилась на свет в первом браке, который Нануки-купец заключил, будучи совсем еще юным и не слишком богатым в отличие от родителей невесты. Они дали хорошее приданое.
Очень хорошее.
И видят боги, эти деньги Нануки сохранил и приумножил. А его супруга, толстая и ленивая, обладавшая грубым голосом и на редкость дурным нравом, ни в чем не знала отказа. Смерть ее в родах – лишь милость богов, освободивших Нануки от тяжкого груза…
Нет, то были вторые роды…
Первыми она произвела на свет Кэед, крохотную девочку, которая тогда казалась воплощением всех возможных достоинств. К сожалению, сам Нануки не мог заниматься воспитанием дочери, дела его торговые требовали внимания, да и где это видано, чтобы мужчина тратил свое время.
Сорок пять лепестков, госпожа.
Кэед тиха и неприхотлива. Она не доставит проблем…
Ее растила мать жены, а уж у нее имелась мечта – сделать внучку наложницей Императора, и, быть может, не только наложницей… У Нануки теперь много денег, но это все одно не значит, что он готов их бросать на ветер. Сорок шесть цехинов?
Она и удумала эту глупость с бинтованием ног.
И что вышло?
Теща в прошлом году померла, примите боги душу ее смятенную… страшная женщина была, по правде, будто родич самого Сусаноо [11] ! Ей и супруг-то, когда жив был, не смел слова поперек сказать, что уж говорить о Нануки… вот и учила девочку всяким глупостям… на шелке рисовать… темари [12] … слышали, госпожа? Кумихино [13] … или вот еще кинусайга [14] … конечно, картины у нее получаются изрядные, но сколько уходит на шелка…
11
Бог грозы в синтоистской мифологии.
12
Искусство расшивать шелком шары.
13
Традиционное искусство плетения шнурков.
14
Искусство, объединившее в себе несколько техник: вышивки, резьбы и прочего.
Не о том речь.
Теща-то померла, а Кэед осталась.
Нануки вновь женился. Он бы и раньше, да опасался… жену взял простую… он-то
Сорок семь цехинов золотых, госпожа… и в год еще пять… она шелками шить умеет, главное – построже с нею… картины ладные выходят, за одну прошлым разом целых три монеты он выручил.
При этих словах губы Кэед кривятся.
Это гримаса презрения?
Боли?
В остальном она делает вид, будто вовсе не слышит этого разговора, для нее унизительного.
Он честно пытался найти ей мужа. Но кому из знакомых его нужна жена, не способная до рынка дойти или в доме прибраться? Для уборки она слишком хороша.
А еще лицо.
Взгляните на ее лицо… за рисовой пудрой не видно, но…
Его знакомые – люди простые, и тратиться на рисовую пудру, чтобы этакое уродство скрыть… нет уж, госпожа… забирайте и без торговли… никто не скажет, что Нануки бросил свою старшую дочь. Да только вот и в доме ее оставить не может. Будь она норовом поспокойней, он бы, конечно, еще подумал, а так… то глянет так, что у самого сердце обмирает, то слово бросит будто невзначай, словно в самую душу плюнет…
Что до брака ее, то сваха запросила двадцать лепестков, а жених, стало быть, вдесятеро потребует, а то и еще больше. Откуда такие деньги у простого торговца? Разориться, чтобы потакать прихотям умершей тещи? Нет, если госпожа сумеет найти жениха, согласного, скажем, на сорок лепестков, то Нануки заплатит их, а если нет, то пусть на то будет воля богов.
Она и вправду оказалась тихой и редко покидала свою комнату, пусть Иоко и приказала натянуть по дому веревки, да все одно каждый шаг для ножек, обутых в шелковые башмачки, давался с трудом.
Третья пришла сама.
Ее кимоно, пошитое из темно-синего шелка, украшенное колесами и черепахами, явно знавало лучшие времена. А сама она была крупна, сердита, и набеленное лицо с пятнами рисованных бровей казалось маской, и отнюдь не прекрасной.
– У меня осталось тридцать пять лепестков, – сказала она, вытащив из рукава шелковый сверток. – Их пока не отобрали… возьми меня, я крепка, я умею работать.
Ее звали Шину, достойная.
Она и вправду была достойной дочерью достойных родителей. Она родилась в маленьком рыбацком поселке и с юных лет помогала родителям.
Вышла замуж.
Родила двоих сыновей. И не ее вина, что боги оборвали нити их жизней во младенчестве. Она искренне горевала, но не позволяя горю вовсе ослепить себя.
Муж ее много работал, а она во всем была опорой ему, как и положено доброй жене. Он ушел подлунною дорогой в почтенном возрасте семидесяти семи лет.
Да, так уж вышло… и Шина была не первой его женой.
Она схоронила супруга и сделала это так, что никто из соседей не упрекнул бы ее в скупости.
А спустя неделю появились его сыновья.
Они и прежде наведывались. Редко. И всякий раз случались ссоры, ибо были сыновья вовсе не такими, какими желал их видеть старый Мицу. Ссоры эти печалили Шину, но разве смела она давать мужу советы? И ныне приняла пасынков, как и полагается, приветливо. Да и дело ли… ей ли лавку держать?
Где это видано, чтобы женщина сама дела вела?
Нет, она многое знала.
Многое умела.
Но это неправильно.
– Сперва эти паскудники вели себя тихо. – Шину сидела на циновке, подогнувши ноги, и пила чай неспешно. Движения ее были плавны, и пусть не обучена она была тонкостям чайной церемонии, как и вовсе застольному этикету, держалась она легко и непринужденно. – А после началось… сперва пропали деньги, которыми надо было за товар рассчитаться, и сам товар… и вещи… или вот еще…