Дом последней надежды
Шрифт:
– Думаешь продолжить его дело?
– Не его. – Иоко точно знала, что будет делать, и это знание наполняло ее силой. – Свое. И клянусь собственным именем, я больше не буду тревожить тебя просьбами.
Матушка согласилась.
Значит, это мастерская, точнее, жилая ее часть. Память услужливо подсказала, что дом разделен на две половины. И мастерская ныне заперта, туда не заглядывали давно – без надобности сие, Иоко даже подумывала о том, чтобы переделать ее, но что-то да останавливало.
Три сундука с нарядами.
Два – с посудой, которая
Дерево Лю в кадке.
И мешочек с монетами, который она благоразумно спрятала в железном сундуке, благо секрет его, отцом показанный, она помнила.
Надеюсь, я тоже вспомню.
А пол теплый. Ласковый, будто шелковый. Надо будет убрать циновки, зачем они, если пол такой. Доски выглажены, цвета темного, шоколадного.
Прошение в канцелярию Наместника и три золотых монеты секретарю, который не позволит прошению этому затеряться средь иных бумаг.
Томительное ожидание.
Ответ.
Свиток на толстом шелке с пятью печатями… один вид их внушает трепет, и значит, Иоко была права: ей дозволено открыть дом Покинутых жен.
Это случилось в год три тысячи четыреста двадцатый от Сотворения мира.
Была война.
И воины с алым драконом на стягах мелким гребнем прошлись по Островам. Не осталось ни камня, ни пяди земли, которых не коснулись кожаные их сапоги. А Великая стена, опоясывавшая остров Нихоцагу, рассыпалась пылью, когда Ми-Циань, прозванный Драконом в честь предка, от которого якобы пошел его род, протянул к ней руку и сказал Слово.
Иоко не знала, что это было за слово.
Да и никто не знал.
Быть может, только мудрецы страны Хинай, потому как они, говорили, знали все, даже количество звезд на небосводе. Однако речь не о них, но о Соро, прозванной Печальною.
Муж ее пал, встречая врага.
И сыновья полегли на полях Цэдуми, кровью своей наполнив родники. С тех пор воды их красны и почитаются целебными.
Не стало армии.
И даже великий Маорха, написавший трактат о Войне, вынужден был вскрыть себе живот, смертью спасаясь от позора. В тот день, когда Ми-Циань во главе орды своей подошел к Белому городу, Соро вышла навстречу. Она обрядилась в белые траурные одежды, а волосы распустила.
Она не стала красить лицо.
И шла босой по пустым улицам. И жители стенали, зная, что никогда больше не увидят ту, которую недавно именовали Прекраснейшей, ибо была Сора столь красива, что простые смертные лишались разума, взглянув в ее лицо.
Но, верно, враг не был простым смертным.
– Мне говорили, что ты прекрасна, – обратился он к женщине, которая протянула ему шкатулку с Большой имперской печатью. – А я вижу перед собой лишь жалкую старуху.
И слова его слышал каждый.
Это было оскорбительно.
– Возьми, – сказала она. – Это теперь твое…
– Мне говорили, что ты улыбаешься, а голос твой подобен пению горных ручьев. Но я вижу кривой рот и слышу воронье карканье… почему так?
– Моя красота принадлежала
– Ха, – отвечал ей Ми-Циань. – Если думаешь, что твои стенания меня разжалобят, то ошибаешься… я думал посадить Прекраснейшую подле себя, но вместо этого велю погнать прочь из города…
И приказал содрать траурные одежды.
– А печать… – Ми-Циань повертел ее в руках и бросил в пыль. – У меня будет своя…
В тот же вечер стяги с Алым драконом вознеслись над стенами города Нара, чтобы продержаться там семь дней и семь ночей… столько времени умирала великая армия.
Почему-то в Хрониках обходили этот момент стороной. Была армия и не стало. И уничтожила ее Прекраснейшая, не пощадив при том и жителей.
На седьмой день она вошла в ворота.
И подняла печать, которая так и лежала в песке.
Она отправила гонцов к некоему Тэцуго, жившему в рыбацкой деревушке, с тем, чтобы явился он исполнить долг крови. Ему она и вручила что печать, что дворец, что разоренную войной страну. А сама попросила себе право жить в небольшом доме, куда принимала осиротевших женщин.
Так появился первый Дом.
Войны случались часто.
И не только они. Чужая память подсказывала мне, что постепенно в Дома стали отправлять женщин родичи, предпочитавшие единожды заплатить Хозяйке, нежели постоянно нести траты и ответственность за тех, кто стал вдруг лишним.
Это было… прилично?
Пожалуй, именно так.
Сложный мир.
И память сложная. Все мне никак не удается с нею поладить.
В моем доме пятеро.
Это немного.
И немало.
За каждую женщину, согласно указу Императора, мне платят три серебряных лепестка в месяц. Это немного, но и не мало… голодать мы не должны.
Хватит и на хворост для очага.
Зимы здесь прохладные…
На второй день, когда стало очевидно, что болезнь моя окончательно отступила, я велела оннасю приготовить купальню. И пусть девочка старательно отирала мое тело влажными полотенцами, но это было не то. Не покидало ощущение грязи, да и выйти из комнаты своей хотелось.
Иоко вот предпочитала одиночество, но…
Почему она ушла из тела?
Еще одна загадка.
Если бы тогда, когда жив был подонок, именовавший себя ее мужем, это было бы понятно. Или позже, когда кредиторы растаскивали жалкие крохи былых богатств. Или когда пришлось умолять матушку о милосердии… но нет, она преодолела все.
И умерла.
От банальной, как полагаю, простуды.
Истощились жизненные силы? Или Иоко так привыкла выживать, что разучилась просто жить? Не знаю. Мне жаль ее, но это не совсем искренняя жалость, ведь ее смерть, неизвестно как, дала мне еще один шанс. Не его ли я хотела?