Дом проблем
Шрифт:
05.03.1923 г. «Строго секретно. Лично. Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделано против жены и считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
91
В. И. Ленин. ПСС. Т. 54, док. № 519. — С. 329–330.
18.11.1923 г. «Из протокола Особого заседания Политбюро ЦК РКП(б).
Слушали: 1) «Интернационал». 16) Вопрос комиссии Политбюро по международным
92
Брандер Генрих (1881–1967), в 1921–1922 гг. — один из руководителей ЦК компартии Германии, член ВКП(б). В 1933 г. эмигрировал во Францию. В 1948 г. вернулся в Западную Германию.
93
РГАСПИ. Фонд 71. Опись 162. Дело 1–2.
15.10.1925 г. «Из протокола Особого заседания Политбюро ЦК РКП(б).
Слушали: «Интернационал». 2) О Китае, помощи китайским коммунистам. Постановили: а) Одобрить в основном предложение киткомиссии. 3) обсудить возможность использования части оружия, изъятого в Чечне, Ингушетии и Осетии, для передачи Китаю». [94]
15.12.1923 г. Существует два рода демократизма: демократизм партийных масс, рвущихся к самодеятельности и к активному участию в деле партийного руководства, и «демократизм» недовольных партийных вельмож, видящих существо демократизма в смене одних лиц другими. Партия будет стоять за демократизм первого рода, и она проведет его железной рукой. Но партия отбросит прочь «демократизм» недовольных партийных вельмож, ничего общего не имеющий с действительной внутрипартийной рабочей демократией.
94
РГАСПИ. Фонд 17. Опись 162. Дело 2.
95
И. В. Сталин. Сочинения. Т. 5 — М., 1952. — С. 382.
16.01.1931 г. Тов. Сталин!.. Положение без преувеличения — катастрофическое. Так хозяйствовать нельзя!
Это только часть тезисов из первоисточников, на которые выпускник курсов Академии общественных наук Мастаев Ваха сделал ссылки в основной части своей дипломной работы. А вот что он написал в части «выводов и предложений»: а) почти три четверти века спустя после Октябрьской революции невозможно точно сказать, оторвалась ли компартия Советского Союза от масс, зато точно можно сказать, что массы оторвались от партии. Пример тому наглядный. В общежитии АОН при ЦК КПСС «Красный уголок» круглосуточно открыт, и там в свободном доступе почти вся литература марксизма-ленинизма. И дело не в том, что сегодня в этом «Красном уголке» днем никого не бывает, а по ночам — свет не включить — занято, — думал, времена ныне иные. Так дело в ином: сочинения И. Сталина, изданные с 1946 по 1953 г., видимо, когда-то читали, поизношены, хотя сколько уже прошло лет, а пыль последние лет десять даже не убирали. А вот сочинения Ленина, за исключением нескольких томов, и полностью сочинения Маркса и Энгельса вряд ли кто когда-либо открывал, а с издания минимум тридцать лет прошло. (Какой напрашивается вывод?); б) что касается основной темы работы «Борьба Ленина-Сталина с голодом в первые годы Советской власти». Судя по документам, особой борьбы с голодом не было, зато была борьба за власть, за господство над людьми не только в России, но и во всем мире. Ибо «большевизм-коммунизм» — это некая новая форма религии, религии без Бога, хотя, следуя тем же документам первоисточников, сам Ленин в особо тяжкие моменты все же обращался с мольбами к Богу, да и Сталин, окончивший духовную семинарию, видимо, в Бога верил. По крайней мере, несмотря на все зверства тирана, земля его приняла: в отличие от вождя, Сталина все же похоронили по-человечески; в) сам голод в некой степени был спровоцирован гением Ленина, ибо он так и пишет: «Только тот, кто ничего не имеет и кому нечего терять, — наша опора, поддержка и тот базис, с помощью которого мы перевернем мир». Вождю вторит и Сталин: «Имущие — не надежные, малоимущие (единственно пригодные для красноармейской службы); г) в историческом плане Ленин велик, и он, безусловно, должен быть зачислен в плеяду фараонов, Дария, Македонского, Чингисхана, Тимура, Наполеона, Гитлера; д) и, наконец, голод. Спустя семьдесят три года после Великого Октября, как такового голода, может быть, и нет, но продовольственные и непродовольственные
96
Шолохов М. А. (1905–1984) — русский, советский писатель, академик АН СССР (1939), Герой Социалистического Труда (1967, 1980), лауреат Государственной (1941), Ленинской (1960) и Нобелевской (1965) премий.
97
Цитата перефразирована из «Манифеста коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса.
Если не считать Галины Деревяко, то Мастаев значительно моложе всех однокурсников по Академии. Есть и еще один, официально не озвучиваемый, да явно немаловажный фактор — статус. По этому показателю Мастаев тоже одинок — единственный рабочий, а остальные — даже по виду важные дяди, и, наверное, поэтому, а еще потому, что эти люди всегда обеспеченные, — словом, никто из них, как Мастаев, уверен, дипломную не писал. За определенную мзду методисты и преподаватели сами выдавали им прошлогодние работы, где надо было лишь дату и фамилию обновить. Однокурсники Мастаеву намекнули, что нечего зря трудиться — все очень просто. Но Ваха никогда взяток не давал, он не мог себе этого позволить — в общем, над дипломом он хорошо потрудился, так что о нем уже анекдоты в общежитии ходили. О последнем он не знает, как у учащегося — совесть у него чиста, видя, что все, не дожидаясь официальных отметок, уже пакуют чемоданы, и он купил билет домой, как вечером на его кровати записка, почерк Кныша:
«Ругаю тебя ругательски. Ты не тупой, но дурак. Зато я в тебе не ошибся. Ты сам себе приговор написал.
P.S. Помочь ничем не могу. Прости».
Озадаченный, слегка испугавшись, вновь перечитывая записку, Ваха только успел присесть на кровать, как без стука в комнату вошли трое:
— Гражданин Мастаев? Ваши документы, — отобрали паспорт. — И удостоверение слушателя. А где авиабилет? — они так, для видимости, глянули в его чемодан, шифоньер, ванную. — Вам до особого распоряжения запрещено покидать комнату.
Лишь когда ночь основательно сгустилась и только ядовитый свет неоновых фонарей с улицы подавал жизнь, и даже в общежитии все замерло, Мастаев наконец-то посмел подойти к входной двери. Дернул — прочно заперта снаружи. А следом, к своему ужасу, он обнаружил — его комната обесточена, вода отключена, и даже радио молчит. Бросился к окну, холодный ветер, снежинки прохладой освежали лицо, да это девятый этаж, и он эту свободу сам закрыл. Ему кажется, что и отопления в его комнате нет. Только сон, глубокий сон человека с чистой совестью дал ему некий покой, как вдруг включился свет и во всю мощь динамика зазвучал Гимн СССР. Он вскочил, спросонья не сразу сообразил — где радио. А когда нашел, то оказалось, звук не уменьшается. Он так и простоял по стойке смирно, а потом вновь тишина, он повалился на кровать, заснул. А когда проснулся — за окном уже довольно высоко блеклое, зимнее солнце и в комнате светло. В тревожном ожидании он кое-как осилил этот день. А вот вечером стало невмоготу: хочется есть, жажда мучит, даже снег с подоконника собирал.
Правда, к ночи стало полегче, в соседней комнате слышался раскатистый густой бас, почти все слышно, там пьют, едят, тосты говорят, а о нем ни слова, будто его и нет. И тогда Ваха не выдержал, постучал в стенку:
— Ребята, мужики, это Мастаев, Ваха, помогите!
Наступила тишина, чуть погодя скрип паркета и потом гробовая тишина.
С другой стороны жила Деревяко, и Ваха слышал, что она у себя, но он не хотел ее беспокоить. Свернувшись калачиком, он пытался забыться во сне, да тревожные мысли и голод не давали уснуть. Он все думал и не понимал, в чем его вина и что от него хотят, как ровно в полночь вновь вспыхнул свет и во всю мощь «Интернационал». Он вновь встал по стойке «смирно». И лучше бы музыка еще звучала, а то опять тьма, голодно, холодно, он не может заснуть. Далеко за полночь, со стороны Деревяко едва слышимый стук:
— Мастаев! Ваха! Слышишь меня? Открой окно.
На улице холодный ветер, вновь крупными хлопьями идет снег, словно весь мир в белизне. И на этом фоне, как змея, приползла тень — на конце швабры увесистый пакет, в нем еда, вода, сигареты и даже полбутылки водки, так что на гимн не встал, полез под подушку, а когда было совсем светло, его разбудили.
Один верзила стоял в дверях. Второй, импозантный, в очках, уже разложил бумаги на столе и что-то писал:
— Так, гражданин Мастаев, — он глянул поверх очков, — если бы вы были в партии, то исключили бы, и конец. А вы были кандидатом в члены КПСС, и тогда идеологическое вредительство, не приняли. А сейчас.
— А-а-а, что я сделал? — подал голос Мастаев.
— Гм, понимаете, эти дипломные никто не читает. Мы читаем Ленина и Маркса. Но вы ведь не член КПСС и пошли не как все, а против течения, вот и стало интересно, что может самостоятельно слушатель Академии сочинить. Вот, так сказать, и досочинялись на свою голову. А нам, как вы написали, «оппозиция ни к чему».
— Это не я — это Ленин.
— Вот именно — Ленин. А то мы этого не знали, если бы Мастаев не напомнил, — он стал что-то записывать, а Ваха не выдержал: