Дом проблем
Шрифт:
Здесь по-прежнему вывеска — «Коммунистическая партия Советского Союза. Грозненский горком КПСС». Вход охраняют милиция и какие-то обросшие молодые люди, видно, вооружены.
Впервые он предъявил свое удостоверение и даже не ожидал такого внимания.
— Иностранный корреспондент, агентство «Рейтер», — передали по коридору.
— Пропустите к председателю.
— Мне не к председателю, мне к генералу, — попытался объяснить Ваха.
— Теперь он председатель, — объяснили ему.
После учебы в Москве Ваха мало чему может удивиться, да очень странно, что для восставших людей, точнее,
По сравнению с обкомом — здесь явное столпотворение, грязь, курят, и все кучкуются вокруг кабинета председателя, куда свободно входят и выходят.
— Ба! Так это лучший выпускник Академии, — так приветствует председатель Мастаева, он в генеральской форме советского офицера. — Как зовут?.. Оставьте нас одних — важное интервью зарубежной прессе.
По-чеченски генерал говорит плохо и по-русски, видно, не Ленина, а более Устав армии читал. Но внушает доверие и силу: прямолинеен, лаконичен, физически очень крепок, выправка, и главное, чего не было в обкоме, — блеск в глазах.
Хотя и пришел сюда Мастаев по вызову, а вот общаясь с генералом, то есть председателем, он все больше и больше попадал под его обаяние, никакой заготовки нет, и речь правильная, нужны свободные, равноправные отношения со всеми, нужно новое общество, где нет образцовых и не образцовых, где действительно будет превалировать ленинский принцип — всем по труду, и генерал на это делает акцент, подтверждая, что он член КПСС, измены и для себя не потерпит.
От этих искренних, пламенных речей сам Мастаев уже заразился независимостью, и в нем мысль, как искры, он тоже завтра должен выступить на митинге в поддержку генерала. Вот только одно плохо — здесь равноправие понимают в прямом смысле, и погоны генерала, и его приказы не помогают — все равны, посему какое-то необузданное панибратство, так что любой, в любое время в этот кабинет может войти. Беседа, точнее важное интервью, постоянно прерывается, мысль пропадает. Пришлось скрыться в соседней комнате и запереться на ключ.
Вот здесь, в спокойной обстановке, за чаем, Мастаев был полностью покорен по-ленински выверенными идеями переустройства чеченского общества, когда под конец раздался звонок — Ваха уже знает — это не простой аппарат:
— Здравия желаю, товарищ командующий. Есть! Есть!
Разговор был короткий, а по окончании Мастаев со своей непосредственностью спросил:
— А кто у вас командующий?
Что-то сразу же поменялось в облике председателя, он явно стал не просто генералом, а словно летчиком-истребителем, так исказилось его лицо; и какой был вопрос — такой же прямой ответ:
— Главнокомандующий у нас один! — он больше не сел, и Ваха понял — прием окончен.
Когда Ваха вышел из горкома, было уже темно. О митинге «непокорных» напоминали лишь костры на набережной Сунжи, и оттуда веяло некой романтикой. А город жил прежней жизнью. У ресторана «Кавказ» много машин, гремит бесшабашная музыка, слышны возбужденные голоса, пьяные выкрики.
К ночи стало более чем прохладно — все же осень на дворе. И Мастаев,
Находясь под этим впечатлением, он почти до полуночи писал и вновь и вновь переделывал интервью с генералом. Самое трудное — концовка, он должен правду сказать, вот только телефонный разговор он хочет показать как позитив, все-таки к генералу позвонил сам главнокомандующий, ведь это патриотизм, а не национализм, тем более религиозный.
Довольный собою, он только поставил точку в первом в жизни интервью, как в этот поздний час услышал шаги за стеной в подъезде, потом перед чуланчиком. Осторожно открыв входную дверь, он выглянул во двор. Перед центральным подъездом, где вывеска «Образцовый дом», свет не горит, какая-то тень оттуда пересекала двор. «Наверное, Кныш», — подумал Мастаев и отчего-то не удержался, побежал за ним, а когда вышел на соседний проспект Революции, кто был — узнать невозможно. Даже в этот поздний час в городе много прохожих, особенно праздной молодежи. Весь город в огнях и звуках музыкальных клаксонов машин.
За истекшие насыщенные событиями сутки Мастаев здорово устал и надо было возвратиться домой, да любопытство толкнуло: если это Кныш, то он пошел в свою обитель — Дом политпросвещения, туда и двинулся он, и не светлыми улицами, а дворами, и у самой цели он увидел, не эту тень, здесь очень темно, а сигареты огонек, и он повел его не к парадному входу, а к воротам со двора. Все закрыто, ничего не видно, зато слышно — что-то загружают.
Ваха стал искать хотя бы щель в заборе, чтобы заглянуть, и тут кто-то до ужаса его напугал, ткнул под ребра.
— Хм, раз пришел, может, поможешь? — только знакомый голос Кныша дал ему спокойно вздохнуть.
— А-а-а вы что, эвакуируетесь? — что на языке, выдал Ваха.
— Мастаев! — вот теперь, наверное, впервые Ваха услышал военно-командные нотки в голосе Кныша. — Я думал, ты наивный простак, а ты действительно псих и дурак. Возомнил из себя! Салага!
— А что я сделал?
— В обкоме, в горкоме — генералам хамишь. На офицера руку поднял. А табельное оружие — в реку! Хм, хренов революционер. Свободу почувствовал. Засадим в тюрьму. А пока прочь!
Обескураженный Мастаев двинулся, оказывается, не в ту сторону.
— Ты куда? — остановил его Кныш.
— Домой.
— Нет у тебя дома, есть служебный чуланчик, беги туда и чтоб в девять утра был здесь.
Не бегом, да, как было велено, торопясь, Ваха дошел до чуланчика, а здесь, то ли он не прикрыл, в общем, дверь приоткрыта, темно. Первым делом он бросился на кухню — мать спокойно спит. Вернулся в комнату — все на месте, только его интервью с генералом со стола исчезло. «Да пошли вы все к черту», — в сердцах сказал Ваха. Он устал, лег спать и, как казалось, только заснул, как его грубо разбудила милиция. Было уже утро, жители «Образцового дома» шли на работу, а на Ваху под слезы и причитания матери надели наручники, отвезли.