Дом проблем
Шрифт:
Пытаясь убежать от этого общества, Ваха до зари, пока мать и дед не проснулись, бежал в горы, оставив записку «иду на Хиндойлам», чтобы не волновались.
Хиндойлам — это не гора, а горный хребет, расположенный не как остальные Кавказские горы — с востока на запад, а перпендикулярно им, то есть с севера на юг. Это уникальное природное творение высотою более трех тысяч метров над уровнем моря, с восточной стороны которого Макажойское нагорье и альпийские луга, и вдруг, резко, словно ножом провели, вот такой тектонический сдвиг пластов — двадцатикилометровая почти строго вертикальная отвесная стена высотою до километра, по которой смельчаки (есть тропа) иногда поднимаются, а вот спуститься по ней невозможно. А уникальность хребта в том (она и в названии), что этот хребет служит водоразделом. С запада на Макажойском нагорье речки маленькие и текут они на юг.
А Хиндойлам — это не только водораздел, этот хребет оказал влияние и на местный социум. Так, между Макажоем и Нохчи-Келоем, что разделены хребтом, по прямой всего километров десять-пятнадцать, но в горах прямых дорог нет, и доступ непростой, и, наверное, поэтому — села вроде соседние, а диалект все равно чувствуется. Да и о каком соседстве можно говорить, если не только на машине, но даже на тракторе-вездеходе из села в село не проехать, — только через Грозный, более трехсот километров (тоже вертикальные связи, как в России, — все через Москву), зато пешком можно. И, удивительное дело, чужой наверняка не поймет, а вот местные даже по виду узнают, кто с восточной стороны, то есть Макажойского нагорья, кто с западной — Аргунского ущелья. Макажойцы — люди с альпийских гор; здесь развито только животноводство, и пища, как у кочевников, — мясо, молоко, да и географически они издавна имеют связь с востоком, и есть в них что-то восточное, кочевое, планетарное. А вот аргунцы имеют не очень большие, но достаточные плодородно-равнинные земли. Их села до выселения 1944 года были многочисленны, так, в Нохчи-Келое проживало около десяти тысяч человек. У аргунцев сильно развито земледелие, сбор меда, они охотники, сильно привязаны друг к другу и к своей земле. Они естественным путем изолированы от внешнего мира. Здесь до сих пор и в архитектуре, и на кладбищах, и в ритуалах сохранены элементы язычества, христианства, а теперь и ислама. И внешне аргунцы более европейцы — в основном, очень светлые, даже рыжие, голубоглазые. И про себя нохчи-келоевцы говорят, что они смелее, чем макажойцы. И пример тому, случалось, что аргунцы за полдня прибывали на помощь в Макажой. А макажойцы день, а то и два думают, пока придут. И не посвященный не знает, что иного нет, на хребет Хиндойлам можно только взобраться, спуститься — невозможно, вот и приходится макажойцам хребет обходить. Вот такую задачу поставил перед собой Ваха Мастаев. В первый день обойти с севера хребет, дойти до Нохчи-Келоя, переночевать у друзей, а на второй день — покорить тропу, взойти на Хиндойлам и вершину хребта — Басхой-лам, что более трех тысяч метров, а затем вернуться в Макажой. Это он считает не только проверкой сил, соприкосновением и ознакомлением с родными местами, но главное, подзарядкой духа, ведь горы, тем более тропа Басхой-лам, покоряются не всем, а только смелым и отчаянным.
Все благоприятствовало его плану. Стояли безветренные, солнечные осенние дни, когда природа напоследок просто замирает перед осенне-зимней непогодицей. Воздух такой прозрачный, вкусный, легкий, что ледники Главного Кавказского хребта видно прямо как на ладони. И ему было так хорошо, что он, казалось, мог не то что на Басхой-лам, а и на пятитысячник Казбек взобраться.
Чем дальше он уходил от Макажоя, а значит и Грозного, это его приподнятое настроение становилось почти праздничным, ведь он поистине свободен. Как вдруг он услышал приближающийся рев мотора; сомнений не было — это вертолет. И он еще не увидел борт, а настроение его явно омрачилось, он еще мыслил побежать в лощину, там вдоль небольшого ручейка красножелтый густой кустарник, да было поздно, на вершине горы цепью вооруженные десантники, перед ними офицер с пистолетом в руке, он небрежно махнул рукой.
Ваха хотел было думать, что это не к нему, даже оглянулся — кругом ни души.
— Товарищ Мастаев! Я вам, вам приказываю, — командирским голосом крикнул офицер. — Ко мне! — теперь он поманил его пальцем.
Такого Мастаев не только представить, даже понять не мог: в родных горах, где вроде и нога человека, тем более чужого, редко
— Выполняю приказ. Учения, приближенные к боевым. Вы, товарищ Мастаев, служили, наверняка, знаете, что во время учений три процента потерь, в том числе среди мирного населения, допустимы.
Важно вложив пистолет в кобуру, военный из планшета достал конверт — как он знаком Мастаеву:
— Так, — говорит майор, — это третье уведомление. Уверен, это послание-приказ вы уже не сожжете.
— Откуда вы знаете? — воскликнул Ваха.
— Наша задача — все знать. Распишитесь в получении. Теперь прочитайте.
20.10.1991 г. «Мне говорят» это способ запугивания, вы нас терроризируете». Смешно, с моей стороны, терроризировать старых революционеров (точнее председателей избиркома. — Прим. М. А. К.), видевших всякие испытания (в том числе и покорения горных вершин. — Прим. М. А. К.)… Оппозиция твердит, что появился национал-религиозный (Прим. М. А. К.) и полуанархический уклон (т. е. режим): партия быстро и решительно стала бы все это исправлять. Говорят, что нет выборов, демократии и прочее. Есть, выбор окончательный и бесповоротный — это диктатура пролетариата. (Бурные аплодисменты!) Товарищи! (Или господа! — Прим. М. А. К.) Не надо теперь оппозиций! Либо тут, либо там, с винтовкой (либо на штыке. — Прим. М. А. К.), а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте (зазря. — Прим. М. А. К.). Вывод: для оппозиции — теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций! (Аплодисменты…) Мы не учитываем прошлое, а настоящее, учитываем изменение взглядов и поведение отдельных лиц, отдельных вождей. (Из доклада генерала-преседателя чеченского народа.)
P.S. Тов. Мастаев! Ругаю ругательски. Срочно явитесь в Дом политического просвещения в «Общество «Знание», ул. Красных Фронтовиков. Руководитель наблюдательного Совета М. А. Кныш».
Мастаев бегло ознакомился с содержанием и попросил:
— Можно я еще раз перечитаю письмо?
— Да хоть десять раз. Хоть съешь. Ха-ха, только на борту, — двое солдат схватили Ваху за руки.
— Мне надо деда предупредить! — попытался воспротивиться Ваха.
— А дед уже в курсе, — все так же доволен офицер. — А если хочешь, с борта помаши рукой.
Вскоре они действительно закружились над Макажоем. Сквозь открытую дверь бешеный вихрь, а военный орет:
— Помаши рукой, вон твой дед.
Деда Ваха не видел, правда, он особо и не высовывался, боялся, что сдует, а еще более, что столкнут, а офицер доволен:
— На, кинь яблочко старику. Ну, давай, я сам кину. Ха-ха, вот это да, прямо в лоб. Ну все, закрывай. Скажи пилоту, пусть ровнее курс держит, — приказывает командир. — А то стаканы упадут.
На маленьком столе разложили еду, приборы; острый, неприятный запах из фляжки.
— После успешной операции, как после бани, надо выпить.
— Нет-нет, я не пью, — отпрянул Мастаев. — Мне нельзя.
— Всем нельзя, да нужно. Пей!
Очнулся Ваха в чуланчике, на вонючем, с потрескавшейся кожей старом диване. От малейшего движения болели голова и все тело. Он не мог понять, как здесь очутился и как давно, прямо в одежде, лежит. Ему было стыдно перед матерью, да она выручила:
— Иди быстрее в Дом политпроса, тебя уже спрашивали.
В ванной его вырвало, стало полегче. И уже через полчаса, как всегда, надев самое лучшее из своего скудного гардероба, он вышел на проспект Победы.
После безлюдья гор, многолюдный шумный город угнетал. И почему-то ему показалось, что это уже не прежний зеленый, спокойный, мирный Грозный. Много чужих лиц, и даже облик этих людей иной; это не просто приезжие, которые ведут себя тихо, озираются, стараются не привлекать к себе внимания, то есть ведут себя сдержанно и строго, даже робко… Нет, этого нет. В Грозном чувствуется новое, доселе неведомое веяние, его привнесли новые люди, и они не хотят быть приезжими, гостями, они хотят быть хозяевами, видимо, они хотят жить здесь, а не в горах и не в степях. Им выпал шанс, и они не могут его упустить.