Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
И вот настал день, когда все наконец было готово. В верхней гостиной собрались оба Мэшема, дон Федерико, муж, сыновья. Пришли Сесилия и Мари-Лус, выглядывали из-за дверей Эдан и Флавия. Все разглядывали меня.
А я стояла у зеркала и тоже разглядывала себя, и, черт возьми, все на свете, я себе нравилась.
Платье светло-сиреневого шелка с лиловыми разводами плотно обтягивало верх, приподнимая бюст, и высоко открывало грудь и плечи, а внизу сыпалось каскадом бесчисленных оборок и складок на двойной непрозрачной юбке. С шеи в несколько рядов спадали жемчуга – благо места для них было много. Жемчуга мерцали в подвесках серег, светились
Нет, клянусь Йемоо: то, что я видела в зеркале, мне нравилось.
– Касси, – сказал сэр Джонатан, – ах, если бы я мог обменять пару десятков прожитых лет на лишние полтора фута роста!
А потом была Гавана.
Мы туда прибыли на "Смутьяне" – потому что "Леди Эмили" Мэшем отправил дальше в рейс, как только старушку разгрузили, а "Смутьяна" задержал "ровно настолько, насколько понадобится", как объяснил он озадаченному капитану.
Прибыли всем семейством и с большой помпой. Высаживались с клипера, стоящего на якоре, на двух шлюпках: Мэшемы, сеньор Суарес, Энрике, Сесилия с детьми и нянькой, Факундо и Филомено, с азартом грузившие чемоданы и сундуки; а после всех – я во всем великолепии и Флавия, в переднике и кружевной наколке горничной, ибо такой важной особе, какую я изображала, путешествовать без горничной было дело немыслимое.
Поскольку с нами был дон Федерико, таможню прошли без задержки. После этого оба англичанина с камердинерами и мы с Флавией отправились в гостиницу "Колониаль", а все остальные – в особняк сеньора Суареса.
Гостиница "Колониаль" до сих пор довольно чопорное место, а тогда – нечего и говорить: королевские чиновники, богатые испанцы, не успевшие выстроить свои дворцы, важные иностранцы – чистая публика. И вот среди этой публики плыву я, поглядывая свысока – с высоты своего роста – на всех встречных мужчин и ослепляя женщин блеском драгоценностей. Сзади Флавия, обливаясь потом, тащит два саквояжа, а впереди Санди громким голосом требует у конторщика три самых лучших смежных номера. Конторщик с испуганной рожей что-то ему шептал на ухо, но мистер Александр оставлял его страхи без внимания и настаивал на своем.
А я в это время стояла под взглядами со всех сторон, словно под ружейным огнем, поигрывала веером, посверкивала кольцами и была довольна: начиналось удачно.
На другое утро – было еще совсем рано – приехал дон Федерико и сообщил:
– Кузен здесь, в городе. О черной красотке в семь футов роста и с целым состоянием на шее уже поползли первые слухи. Завтра о ней будет говорить полгорода, а нам пора делать дело.
Мужчины уехали – им надо было поспеть к алькальду и к губернатору. А я после завтрака в номере, снарядившись при помощи Флавии, в ее же сопровождении спустилась вниз и вышла на улицу.
Апрель в Гаване тогда был прохладнее, чем
Гостиница "Колониаль", на третьем этаже которой мы расположились, была выбрана не случайно. С фасада это было очень приличное и даже чопорное заведение, – очень респектабельное, кого попало туда не пускали. Но на втором этаже, над ресторацией, располагались помещения полулегального карточного клуба, а в левом крыле здания, где селили слуг приезжих, находилось несколько уютных комнаток, где жили чистенькие, опрятные девушки, числившиеся горничными, но слишком красивые для грубой работы. Все тихо, прилично и без нескромных посторонних глаз.
Там не очень-то придерживались уровня ставок, принятого в городских карточных клубах, и дон Фернандо Лопес был известен там более чем хорошо. Приезжая в Гавану, мой бывший хозяин останавливался в небольшом собственном доме на улице Агуакате и принимался веселиться. Если игра шла плохо, вскоре уезжал обратно, если хорошо – задерживался, иногда надолго, но заканчивал всегда тем, что, проигравшись, возвращался в поместье. Он играл и в других местах, но клуб в гостинице "Колониаль" был его любимым.
Там же, в тот же день, я его и встретила – у высокой входной двери, разговаривал с каким-то кабальеро, держа его за пуговицу, и вид имел помятый, несмотря на безукоризненное платье и свежайшее белье. Само лицо выглядело помятым то ли с недосыпа, то ли с перепоя, то ли от того и другого вместе.
Проходя мимо, я намеренно задела его краем подола и нарочито громко попросила прощения.
Он уставился на меня дикими, непонимающими глазами, буркнул что-то, снова перевел было взгляд на своего собеседника, потом, словно спохватившись или вспомнив что-то, снова на меня уставился снизу вверх. Я ему улыбнулась одной из улыбок мадам Шарнье, – ее отмеряют, точно дозу пороха в заряд (ровно столько – ни больше и ни меньше), прикрылась веером и проплыла в дверь.
Он меня несомненно узнал. Если только не подумал, что все примерещилось с похмелья.
Флавии я сказала:
– Жди, скоро придут тебя расспрашивать.
Часа два, однако, прошло, прежде чем она явилась с докладом.
Сначала пришел черный слуга – не иначе, как спросив у коридорного, где ее искать. Поскольку Флавия двух слов по-испански сказать не могла, а слуга точно так же знал английский, то через несколько минут явился сам сеньор, вертя в пальцах золотую монету.
Что сказать, моя невестка знала.
– Мистера Александра Мэшема, сэр, служанка в его доме на Ямайке. Мистер Санди привез ее из Англии. Кто? Откуда знать бедной горничной, где он ее взял, но он с ней носится, как с куклой, сэр. Имя? Кассандра, сэр. Да, говорят, что ведьма, ничуть не удивляюсь, хозяин от нее без ума. Поговорить с ней? Право, сэр, это дело безнадежное. С мистером Санди не оберешься неприятностей. Если он что-то узнает… нет, нет, ни за какие деньги! Передать записку? Упаси бог! Если она скажет хозяину – мне не поздоровится. Откуда мне знать, где она научилась по-вашему?