Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
Какая угроза вынесла их в поход, под такую жару? Гигантские гориллы? Брахак рисовал вроде обезьян.
После часа пути устроили привал. Подбежала девушка, полезла на слона, как мальчишка на крышу. Володька доложил, что больной спит. Тарас Бульба с хрюканьем накидал кучу всякой еды, и слон первым протянул хобот и взял оранжевое яблоко, но есть не стал — загнул хобот на затылок, угостил погонщика.
Колька тоже не стал есть. Выпил три зеленые штучки кряду. Прилег. Стало малость получше. Все это было очень похоже на сон. В Новосибирске сейчас… Да–да, что–то сейчас и в Новосибирске. Сей–час. Сейчас прошли сутки. Под багровым небом, на коленях, подняв веснушчатое отекшее лицо, академик Большаков орет громыхающим басом: «Радж–тааммм, го–о–ониа–а, Колюня».
— Колюня, вставай, вставай. Дальше поедем на лошадях. Устал?
…Он
Последующий путь был виден смутно и не отложился в памяти. Что–то гнало их вперед, и они гнали слона, гнали лошадей. Изредка останавливались, ополаскивались в ручье, слон из хобота поливал свою спину вместе с Рафаилом и девушкой. Они проезжали поперечные просеки, поляны, перешли вброд быструю мелкую реку. С последними лучами солнца стал слышен шум многих голосов, музыка. Закачались в сумерках зеленые стены. Колька помог снять Рафаила, затащить его и уложить, и сам рухнул и уснул.
Глава 7
Он проснулся от боли в холодных ногах. Помнилось, что ночью было свежо. Посмотрел на часы, завел их, послушал — тикают звонко, девять часов, как и вчера. Тик–так, тик–так, не стучите громко так… В той же позе спал Бурмистров, те же зеленые, слабо светящиеся стены. Напротив, на лежанке, огибающей хижину, лежали аккуратно свернутые вещи Ахуки — конечно, он тоже вчера пришел сюда.
Колька не стал будить Володю. Морщась от боли в икрах, принялся подробно исследовать жилище. Он все еще надеялся отыскать каркас, обрешетку, хоть что–нибудь рукотворное — тщетно. Установил, что стена состоит из трех слоев зелени: внутри мелкие, гладкие, светящиеся листья, затем войлокообразная серо–зеленая путанка, и снаружи, почти в метре от внутренней поверхности, нащупались крупные листья, чешуей.
Похоже было, что все три разновидности листьев сидят на общих стволах и ветках. Довольно неприятное открытие: внутренний войлочный слой был сплошным муравейником. Здоровенные крупные муравьи сновали, прятались от света, когда Колька раздвигал листья. И каждый раз напротив его рук оказывалась лупоглазая крапчатая лягушка — сидела на войлоке, растопырив пальцы с круглыми присосками… Почему–то муравьи не трогали лягушек. Симбиоз! Внизу, под основанием лежанки, проходил туннельчик. Стоило заглянуть в него, как с двух сторон выпрыгивали крысы, таращились на Колькины руки, а в самой глубине кто–то что–то грыз, похрюкивая… Наконец, Колька обнаружил муравьиный город под травяным ковром на полу; а на потолке — сотни, если не тысячи зеленых богомолов, а между ними еще лягушек, сине–зеленых, под цвет листьев. Вот так зоопарк! Сразу зачесалось все тело, будто по нему ползают насекомые. Он осмотрел себя, лежанку — нет, наружу муравьи не выползают… И тут обнаружились еще штучки: иод колчаном Ахуки находилась подзорная труба, серьезное сооружение с трехдюймовым, по меньшей мере, объективом! Не решаясь без хозяина ворошить вещи, Колька разглядывал окуляр и объектив, присаживался на корточки. Стекла были отличной шлифовки, оправы — полированные, серебряные. Несомненно, работа не европейская…
Проснулся Володя, окликнул — появился Ахука. Взбудораженный, очень решительный. Взволнованно стреляя глазами, промассировал Володе икры. Колька оценил это мероприятие и тоже занялся массажем. После завтрака был еще сюрприз — явился Брахак. Свежий, подбритый, поглаживал круглую седую бородку. Как–то он ухитрился их догнать? Он чопорно покосился на неизменного Тараса Бульбу, который сидел за спиной Ахуки и делал вид, будто ищет у него в голове. Ахука быстренько спровадил лохматого приятеля на дерево, за писчим материалом — мел у него и у Брахака был при себе.
Воистину, они были мастера на все руки! Первым делом Брахак растолковал, что Рафаил будет спать сутки, а потом встанет на ноги: солнце описало полукруг на листке и вновь поднялось над линией горизонта и над изображением спящего. Тут же Брахак показал мимически: Рафаил поднимается и идет неуверенно, хромая… На лице Брахака были характерные Рафаиловы складки — от носа по щекам.
Колька улыбался, кивал. Насчет Рафаила надо решать с девушкой, это он
Разыгрывалась очередная сцена. Брахак величественно изобразил любопытство и стал как бы расспрашивать Володю, показывая на очки. Тот пожимался и хмыкал — опять очки… Брахак принялся за пистолет, потом за голубого жука Ахуки — у меня, мол, красный. И хлопал себя по уху — не понимаю и не понимаю. Игра была виртуозная, но чувствовалась некоторая принужденность, что ли. «Неохота ему Ваньку валять, не тот возраст», — невольно приходило в голову. И правда, дело пошло веселей, когда подключился Ахука. «Каспу!» — воскликнул он, указывая на свою голову. «Каспу, каспу», — подтвердил Брахак. Так они назвали части тела, дерево, обезьяну, крысу. Колька успел кое–что запомнить, но первым понял их намерения Володя.
— Николай, это по твоей части. Предлагают изучить язык.
Эх, разве успеешь? Даже с гипнопедией двух недель не хватает, чтобы мало–мальски начать объясняться… Колька поджал губы — пустое дело. Ахука страстно перехватил лист и летящими, торопливыми движениями нарисовал Рафаила, встающего со своего одра, и тут же Володю, беседующего с ним, Ахукой. Для убедительности он затушевал солнце оранжевым мелком. Володе и себе придал вид глубокомысленный и заинтересованный. Бурмистров показал на изображение солнца, обвел над головой полукруг и поднял один палец — правильно, дескать, я вас понял? Одни сутки? Брахак любезно покивал. Правильно, правильно!
Брахак был любезен дипломатически, Ахука сверкал раскаленными очами и только что не тянул гостей за собой. Ему не стоило большого труда убедить Кольку, что Рафаил спит, очень крепко спит, и прежде надо пойти учиться, а после к больному. Кольку подхватило и понесло ожидание чуда…
Карпов Николай, двадцати шести лет, аспирант, третий член экипажа баросферы «Пространство–1», был человеком увлекающимся, как бы в противовес флегматической внешности — массивному телу, пшеничным волосам, особенно светлым в бороде, и бледно–голубым эмалевым глазам. В детстве он увлекался хулиганством, в университете — парашютным спортом, дзю–до, горными лыжами. Занявшись языком для кандидатского минимума, неожиданно увлекся лингвистикой, научился читать прилично на трех. языках и кое–как на четвертом, испанском. Однажды шеф сказал ему: «Правильно, Карп. Обязан человек рыдать от некоммуникативности этого мира. Рыдать и преодолевать». Он тоже верил в чудеса. Ах, как это хорошо, отлично — верить в чудеса! Колька из последних сил старался удержаться в роли человека с пистолетом, временного капитана экипажа, ответственного за безопасность. «Анализ, внимание к каждой мелочи, пусть даже подозрительность», — напоминал он себе. Грубейшая, в сущности, ошибка — отдаляться от Рафаила… «Да, но что мы увидим, сидя рядом с больным?»
Они пошли, конечно. Успокоились рассуждением, что хозяева, пожелай они устроить подвох, так же легко управятся с двумя здоровыми, как и с одним раненым. Пошли на восток, по извилистым аллейкам. Впереди Брахак, они двое, и позади Ахука. Здешний лес просматривался насквозь. Разделенные небольшими интервалами, стояли круглые, сужающиеся к крышам зеленые дома. Казалось, необозримое стадо черепах расползлось по лесу и замерло, притаившись. Травяные дорожки петляли между домами, из–за метровой зеленой брони не доносилось ни звука — тишина… Под пальмами — гигантские, с ровными краями тени. Еще, и еще, и еще дома, одинаковые, группами, кучками, как замаскированные перед атакой танковые полки. Колька шел и думал, что в земном лесу эти зеленые холмы непременно оказались бы танками, и под броней, глубоко, скрывались бы напряженные и печальные танкисты. Курят, и смотрят вверх, в люки, в умирающую зелень масксетей… Да, очень тих был этот город. Шуршали шаги редких прохожих, и еле слышно доносилась музыка — струнная или духовая, не разберешь. По окраине их ведут, что ли?
Ахука посмеивался тонким, кудахтающим смехом. Вдалеке взлетели тоненькие женские голоса — выпевали что–то жалостное. Охотник с голубым амулетом, владелец подзорной трубы, смеялся, тряс клочковатой бороденкой.
Запал проходил. Кольке становилось жутко.
— Эх, Бурмистров… Не сваляли мы с тобой дурака?
Володя казался совершенно умиротворенным. Сосредоточенно надув губы, он вертел очками во все стороны, чтобы ничего не упустить из вида. Он выглядел удивительно дико в этой обстановке — толстый, очкастый, неуклюже переваливающийся на белых ногах. Пальцы, которыми он прижимал очки, были тонкие, мягкие, словно без костей.