Дом среди сосен

Злобин Анатолий Павлович

— Спит, — ответил Марков. — Всю ночь ворочался. Под утро заснул.

— Переживает, — добавил Чашечкин.

— Как там? — спросил Марков. — Дают подкрепление?

— Дадут и еще прибавят, — ответил Чашечкин за Васькова. — Что в мешке-то принес? Не гостинцы?

— Все еще лежат? — спросил Васьков. — Не взяли?

— Там, наверно, и не осталось никого, — сказал Чашечкин. — Поддержки огневой нет.

— Молчат, — подтвердил Марков. — Каждый час вызываю. Видно, с рацией что-то случилось.

— А что докладывать, если лежат. Только нервы трепать.

— На войне надо докладывать, — сказал Марков.

— Это нам за лето наказание, — Чашечкин

вздохнул. — Все лето рыбу жарили. Теперь искупаем.

Рясной осторожно потянулся за стаканом, который стоял на табурете. Поясницу обожгло болью. Рясной вскрикнул. Голоса за дверью тотчас смолкли. Потом дверь тихо приоткрылась, и в нее просунулась бритая голова.

— Давай вставать, Чашечкин.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — крикнул Чашечкин с порога. Он распахнул дверь, вернулся в сени и вошел в избу с тазом в руках, с полотенцем через плечо. Следом вошел Васьков, поздоровался с полковником, прошел в угол за печку, где стоял его стол.

Чашечкин снова сходил в сени, принес два котелка с водой. Кряхтя и охая, Рясной сел на кровати, Чашечкин подсунул ему под спину подушки, поставил таз на колени Рясному, принялся поливать воду.

В избе становилось светлее. Ставя на пол пустой котелок, Чашечкин задул коптилку. Васьков сидел за столом в печном углу, затачивая карандаши. В сенях Марков включил радиостанцию, начал вызывать «Луну».

Рясной вытер руки, уселся поудобнее на кровати, облегченно и глубоко вздохнул. Чашечкин вставил пустые котелки один в другой, положил котелки в таз, поднял таз и вышел в сени.

— Принеси утюг, — сказал Рясной вслед. — Да погорячее.

Васьков вышел в сени, вернулся обратно с мешком в руках. Пройдя за печку, бросил мешок в угол. Рясной молча наблюдал за ним.

— Васьков, — позвал он.

Васьков вышел из-за печки и встал против лежанки.

— Рапорт передал?

— Так точно, товарищ полковник.

— Кому?

— Адъютанту начальника штаба.

— Он спрашивал, о чем рапорт?

— Так точно, спрашивал.

— Что сказал?

— Сказал: вряд ли можно рассчитывать, что нам дадут подкрепление. Сказал: командующий очень сердит, что мы до сих пор не взяли Устриково, и очень ругал полковника Славина.

— Откуда узнал про это?

— Его раненого привезли при мне. Еще вечером.

— Что говорил еще?

— Сказал, что он все-таки доложит и передаст ответ телефонограммой.

За дверью Марков бубнил безжизненным раздраженным голосом.

— Где был еще? — строго спросил Рясной.

— В отделе кадров, — сказал Васьков и посмотрел за печку.

— У Глущенко? — переспросил Рясной. — Что принес в мешке?

— Так, товарищ полковник, ничего особенного.

— Я спрашиваю: что в мешке? Покажи.

— Там ничего нет, товарищ полковник, честное слово. Бланки взял у писарей.

— Дай мешок! — С испуганным лицом Васьков скрылся за печкой, вынес оттуда мешок, пересек избу, положил мешок на стол.

— Разрешите идти, товарищ полковник? — спросил он, глядя на печку.

— Стоять! Положи сюда. — Рясной показал рукой в ноги, лицо исказилось от боли.

Васьков положил мешок и жалко топтался перед кроватью, стараясь не смотреть, что делает полковник Рясной, но глаза его сами собой притягивались к мешку. Рясной развязал мешок, поднял его за нижние углы и тряхнул.

— Так вот что ты принес, — говорил он, задыхаясь от ярости, — вот что, вот что...

На одеяло, на пол, на табуретку просыпались широкие бланки, переплетенные в одинаковые серые книжицы.

Одна из книжиц стукнулась корешком и раскрылась. Стал виден чистый лист, разграфленный в линейку и обведенный густой черной рамкой. На этом листке в линейку и рамку пишется фамилия, имя, отчество, потом добавляется — где, когда, при каких героических обстоятельствах, где захоронен, а может, без вести пропал, еще несколько слов соболезнования, и бланк почти готов. Потом полковник берет в руки черный, остро оточенный карандаш и расписывается, потом писарь ставит число и год и круглую печать с номером полевой почты — и бланк готов совсем. А потом истошный бабий вопль у околицы на всю деревню. Вскрикивает, замертво падает женщина на пятом этаже большого каменного дома. А прохожие спешат по улице и не видят вдовьих слез. А потом сгибаются плечи и волосы покрываются пеплом. Горькие голоса несутся над опустевшими селами, над затемненными городами, и как только утихает один голос, тотчас начинается другой; скорбный стон стоит над русской землей, и русские жены сохнут от слез — ни думой не подумать, ни очами не повидать, — тоска-печаль льется по земле русской, и жены русские, невесты, матери стенают в слезах уже который год: и на кого ж ты нас покинул, куда же ты ушел, мой ненаглядный, возлюбленный мой, желанный мой, защитник мой, любовь моя бесценная, кормилец ты мой, изумрудный ты мой и ласковый, зачем закрылися навек твои оченьки, зачем оставил ты сиротинушек, лучше бы я сама в землю легла. И будь она проклята, будь они прокляты, будьте все вы прокляты, кто затеял эту войну; как только затихает один тоскующий голос, тотчас возникает другой, и вторит, вторит бесконечная боль-печаль.

Они напечатаны на плотной бумаге, рамка сделана аккуратно, почерк у писаря четкий — и без устали работают печатные машины, и сыплются, сыплются из мешка, падают на пол из дрожащих рук сотни, тысячи бланков, и нет тут виновных, а есть только страждущие.

Рясной судорожно встряхивал мешок и уже не чувствовал боли. Мешок был пуст. Серые книжицы рассыпались по кровати, по полу.

— Луна! — закричал радист истошным голосом.

Чашечкин вбежал в избу, размахивая утюгом. Глаза у него блестели от жара.

— Ответили. Обстановку докладывают.

В раскрытую дверь было видно, как Марков подался вперед, прижимая руками наушники. Потом начал повторять срывающимся голосом:

— Докладывает Обушенко. Взяли берег. Дорога перерезана. Фрицы бегут, много фрицев. Продолжаем выполнение боевой задачи. Как понял?.. Понял, понял! — закричал Марков.

— Живы. — Васьков посмотрел на бланки, рассыпанные у ног.

— Пехота-матушка, — сказал Чашечкин, вытирая мокрые глаза. — Царица полей.

— Передай, — крикнул Рясной, — пусть закрепляются, немцы контратаковать будут! Нет, это нельзя открытым текстом. Передай: прибудет офицер, связи с распоряжением.

— К вам прибудет офицер связи. Ждите офицера связи. Как понял? Я — Марс, прием.

— Чего стоишь? — сказал Рясной. — Собирай.

Чашечкин подошел к кровати, держа в руках утюг с углями. Ручка утюга была обмотана прожженным полотенцем. Рясной подвинулся, принимая утюг, и застонал от боли.

Васьков ползал по полу, обеими руками запихивал в мешок рассыпанные книжицы.

ГЛАВА II

Когда немцы побежали из деревни, стало видно, как много их сидело там. Они выскакивали из окопов, выбегали из блиндажей, выпрыгивали из домов, — вся деревня была полным-полна бегущими немцами.