Дом среди сосен
Шрифт:
Стайкин тоже смотрел на танк, потом встретился взглядом со Шмелевым и кивнул.
Самые быстроногие немцы уже добежали до лощины и скрывались в ней. Второй подбитый танк продолжал гореть, внутри танка рвались снаряды, и он был совершенно бесполезен для того дела, которое задумал Сергей Шмелев.
— С пушкой умеешь обращаться? — спросил он.
— Зачем вы обижаете меня, товарищ капитан? Два раза горел. А потом плюнул на это дело. В пехоте веселее показалось.
— Иди, Стайкин.
— Один? — только и спросил Стайкин.
— Идите вдвоем. Бери кого хочешь.
Джабаров стоял в углу окопа. Он повернулся
— Возьми. Флягу дать?
— Оставь себе. На поминках пригодится. — Стайкин повертел головой, высматривая солдат в соседних окопах. — Эй, Проскуров, собирайся. Пойдешь со мной.
— Куда, товарищ старший сержант?
— На тот свет. Не забудь захватить котелок и ложку.
— Есть собираться, — отозвался Проскуров. — Я мигом. Только ремешок к каске подвяжу.
— Опять убежишь? — не то спросил, не то пригрозил Джабаров.
— От меня не убежит.
— Я никуда не бегал, — торопливо говорил Проскуров, подползая к окопу, — истинно говорю. Меня лейтенант с донесением послали: иди, говорят, донеси самому капитану, что я погибаю смертью героя, вину свою вчерашнюю искупаю. Так он сам говорил, ей-богу.
— Молчать, Проскуров! — бросил Шмелев.
— Эх, лейтенант, — Стайкин покачал головой. — Погиб в расцвете лет.
— Я готов, старший сержант. — Проскуров надел каску и привстал на колени. — Давай гранатки поднесу.
По саду бежал Севастьянов с катушкой в руках и с телефонным аппаратом на ремне. Он присел у окопа и тотчас затвердил: «Резеда, Резеда».
— Возьмите связь, — сказал Шмелев, и Проскуров повесил катушку через плечо.
— Если что — Эдуард Стайкин на проводе. — Стайкин вылез из окопа и посмотрел на Севастьянова. — Прощай, Севастьяныч. Храни мои заветы. — Стайкин неопределенно махнул рукой и побежал к шоссе. Через минуту Шмелев увидел, как он ползет по кювету в сторону взорванного танка. Проскуров полз следом, катушка темным горбом качалась и раскручивалась на его спине.
Вражеская пехота готовилась к новой атаке. Оставшиеся танки вернулись к лощине и открыли огонь по центру Устрикова, нащупывая минометные батареи.
Стайкин залез в башню немецкого танка и наблюдал в смотровую щель за немцами. Проскуров сидел на месте пулеметчика и возился с телефонным аппаратом.
Сергей Шмелев перескочил через плетень и пошел по саду на правый фланг, к Комягину. Он шагал, ступая по чужим следам, пока не увидел на снегу свежую кровь. Красная полоса извилисто тянулась по саду, заворачивала за угол старой покосившейся бани, и там, где полоса кончалась, сидел на снегу Шестаков, привалившись спиной к двери. Нижняя часть его тела залита кровью, красное пятно расползалось по снегу.
— Шестаков, — позвал Шмелев.
— Я тут, — спокойно и внятно ответил Шестаков. — Подойди ко мне.
Шмелев подошел к Шестакову. Тот поднял голову и посмотрел мутными невидящими глазами.
— Я здесь, Шестаков. Ты слышишь меня? — спросил Шмелев и опустился на колени.
— Вот как получилось. Не сердись на меня, я, видишь, сам через это пострадал. Ты не сердись, Юрий Сергеевич, я тебе неправду тогда высказал, — Шестаков говорил медленно и спокойно, глаза смотрели мимо Шмелева.
— Бредит, — сказал Джабаров.
— Я не брежу, — сказал Шестаков, а глаза у него становились все более мутными. — Я
Шмелев поднял его лицо за подбородок, посмотрел в глаза и убрал руку.
— Я возьму, товарищ капитан.
— Я сам. — Шмелев расстегнул полушубок, телогрейку и вытащил из кармана старый, потертый на сгибах бумажник и снял с груди ордена и медали.
— Он вас за своего лейтенанта принял, — говорил Джабаров. — Он ведь ординарцем был у Войновского. Они всю ночь под обрывом лежали. И померли вместе, в один час. — Джабаров говорил быстрым шепотом, стараясь не смотреть на Шестакова.
В бумажнике лежали сложенное треугольником письмо и две сторублевые облигации трудового займа третьей пятилетки. Во внутреннем кармане бумажника хранилось еще несколько бумаг. Шмелев развернул большой лист с синими водяными знаками — полис по страхованию на случай смерти и инвалидности. Страховой полис удостоверял, что Госстрах обязуется уплатить Шестаковой Дарье Кузьминишне десять тысяч рублей в случае смерти застрахованного Шестакова Федора Ивановича, если смерть наступит до 18 сентября 1949 года.
Шмелев положил письмо и облигации в бумажник и стал читать страховой полис. Особый параграф предусматривал различные варианты смерти и несчастных случаев. Каких только смертей здесь не было: «взрыв, ожог, солнечный удар, обмораживание, наводнение, утопление, удушение, отравление пищей или газами, падение с высоты какого-либо предмета или самого застрахованного, повреждение или болезнь внутренних органов, нападение злоумышленников или животных, действие электрического тока, удар молнии, трамвая, автомобиля и других средств сообщения или при их крушении, при пользовании машинами, механизмами, огнестрельным и холодным оружием и всякого рода инструментами...» — список казался бесконечным, и тот, кто составлял его, видно, здорово разбирался в человеческих смертях.
— Танки идут, — сказал Джабаров.
Шмелев ничего не слышал. Он перевернул страницу и прочел: «§ 11. Госстрах освобождается от выплаты страховой суммы в следующих случаях: если смерть застрахованного произойдет при совершении им преступления или вследствие умысла лица, назначенного для получения страховой суммы, или в результате боевых действий».
— Танки идут, товарищ капитан, — повторил Джабаров громче.
Шмелев сунул бумажник в планшет. Он хотел было прочесть письмо, но не успел: танковые атаки пошли одна за другой. Шмелев спрятал бумажник и побежал навстречу танкам.