Дом старого барона
Шрифт:
– Воришку?
– брезгливо спросила женщина. Наверное, она была графиней или даже принцессой, если судить по ее породистому лицу - в нем было что-то, напоминавшее хищную птицу. От нее пахло духами, но под верхним слоем запаха Матильда чуяла нечто другое, знакомое, непонятно волновавшее. Они встретились глазами, и даже сквозь боль и растерянность Матильда увидела, как лицо незнакомки дрогнуло.
– Бедное дитя, - совсем иным тоном сказала она, гневно посмотрела на слуг и топнула ногой.
– А ну-ка отпустите ее!
– Ее?
– заикнулся кто-то, но другой, по-видимому,
– Будет исполнено, ваше сиятельство, - испуганно забормотал он, и Матильда почувствовала под ногами пол.
– Мы выкинем ее за дверь, как вы прикажете.
– Вы, что, не поняли?
– спросила женщина, высоко подняв бровь.
– Отпустите ее и пусть она подойдет ко мне!
Матильду отпустили, и она, помедлив, хотела было сделать книксен, но вовремя спохватилась, вспомнив о мужской одежде. Она неловко поклонилась, щупая языком дырку в зубе, а затем послушалась графиню, перешагнув через упавшие и раздавленные колбаски.
Женщина достала кружевной платок и с материнской настойчивостью вытерла Матильде щеки.
– Согрейте воды, - скомандовала она слугам.
– И принесите, наконец, обед! Не бойся ничего, - совсем иным, мягким тоном произнесла графиня, обращаясь к Матильде.
– Я позабочусь о тебе...
Руди пришел в себя от монотонного скрипа телеги. Его мутило, хотелось пить, и соломинка, качавшаяся над его головой, невыносимо, до тошноты раздражала его. Выше нее было небо, голубое почти до прозрачности, но и оно мешало ему сосредоточиться и собраться с мыслями.
– Пришел в себя?
– над ним склонилась Магда. Она сунула ему в рот тряпку, пропитанную чем-то кислым, и он заворочался, стараясь выплюнуть ее. В плече и груди жгло, словно приложили кочергу. От кислого почему-то ослабла жажда, и он прекратил сопротивляться. Над головой зажужжал толстый бычий слепень, но Магда отогнала его тряпкой.
"Куда мы едем?" - хотел спросить Руди, но вместо голоса вырвалось какое-то сипение.
– Молчи уж, - посоветовала ему Магда, исчезнув с его глаз вместе с живительной прохладой. Он кое-как повернул голову. Она сидела рядом, сгорбленная и хмурая - в руках у нее был только плохо замотанный узелок, из которого торчало горлышко глиняного сосуда, заткнутого пробкой.
– А чего господину молчать?
– вмешался мужик спереди, наверное, возница. Его диалект резал Руди ухо.
– В деревне-то господин и не умолкал вовсе.
Руди удивленно поднял бровь, и Магда неохотно отозвалась:
– Мало ли чего человек в бреду наговорить может... Кто его знает, помешался, к примеру.
– Ну, ты его выгораживай больше. Сама на господина порчу навела, небось, а теперь испугалась!
Магда презрительно скривилась.
– Что ж ты не жалуешься на мазь, которую я тебе готовила, когда тебе спину схватило? Может, я и туда порчи навела, а?
– Все вы, ведьмы, один народ, - неуверенно пробормотал мужик, но притих.
– Вот и славно, - сварливо ответила Магда.
– И помалкивай, а то превращу тебя в жабу, раз я, по-твоему, ведьма.
– Чего это, "по-моему"! Все так говорят, - проворчал он после долгой
– Ты - ведьма, внучку свою отдала дьяволу, да и барона нечисть какая-то сменила, а мы-то его за человека держали... Деньги платили...
– А раз платили, значит, все вы дьяволовы пособники! И отлучат всю вашу чертову деревню от церкви, ясно?
– вызверилась Магда. Руди видел, как сузились ее глаза, и про себя призвал ее к осторожности. Что могло случиться в деревне? Как он сам мог что-то сказать? Так или иначе, ей стоило бы помолчать - он много раз видел, как темные люди принимали неосторожные слова на веру, и на этом строилось обвинение. Императорские законы были милостивы к заблудшим, но нетерпимы к грешникам. Он хотел поднять руку, чтобы остановить Магду, но не смог.
– Чтоб язык у тебя отсох, - испуганно пролепетал возница.
– Я к тебе со всей душой, а ты угрожать мне вздумала! На суде-то мне что говорить теперь?
– На что совести и ума хватит, - Магда взглянула на Руди и упрямо сжала губы. Он почти физически чувствовал ее неприязнь. Воцарилось молчание; она склонилась над своим узлом, будто над ребенком, и ее коса выпала из-под чепца. Руди показал взглядом, что хочет пить, и Магда - не сразу и неохотно - откупорила снова свой сосуд и промокнула серую тряпку, чтобы провести по его губам и выжать напиток ему на язык.
– Если бы один господин не приехал сюда, - с ненавистью шепнула она ему, - и не кинул бы дрожжей в нашу опару, ничего бы этого не случилось.
"Но дети пропали, - безмолвно ответил Руди.
– Я не виноват в том, что каждый из вас неумело скрывал".
– Где солдаты?
– наконец спросил он скрипучим голосом, когда ему показалось, что горло достаточно смягчилось.
– Часть ушла вперед, часть идет позади, - ответила Магда.
– Как же, надо следить с безопасного расстояния, не отравила ли ведьма их господина!
– Почему... ведьма?
– Потому что вытащила на себе ваше дородное тело, - прошипела она.
– А господин в бреду принялся твердить об оборотнях и о бароне, и добрые христиане решили, что дом сжег дьявол и его приспешники, и только ведьма, перепугавшись, вынесла прекраснодушного господина, воспользовавшись своими бесовскими силами! Вот добрые люди и взяли ведьму. И схватили. А семью ее прогнали прочь, поделив их вещи. И, слава Пресвятой Деве, а то бы и они ехали на костер вместе со мной!
– она неожиданно запнулась, но продолжила с не меньшей яростью: - И добрый господин, как оправится, будет сидеть рядом с судьей и давать показания о том, что ему привиделось...
– Нет!
– выплюнул Руди.
– Не знаете вы людей, - угрюмо отрезала Магда.
– И сидеть будете, и судить будете. Может, скажете что-нибудь: зачем жечь ведьму, она уже стара, пусть доживает свой век! И секретари запишут ваши слова, как благороднейший из поступков, и будут славить вас там и сям. А дровишки уже догорят к тому времени, и ничего от меня не останется, кроме углей. Оно ж известно: знатным людям и вместо камня пряник поднесут, а простым - и вместо корки камень.
– Значит... Рассказать правду.