Дом темных загадок
Шрифт:
У меня открывается второе дыхание.
— София, так кто этот человек на фотографии?
— Это очень старая фотография моего отца. — Она начинает тихо плакать. — Он ненавидит ее, потому что там он с сигаретой. Я выбрала ее только потому, что хотела позлить его. А теперь они отправят наше видеообращение. Это наверняка убьет маму. — Она всхлипывает громче.
Я не знаю, все ли правильно поняла.
— Твой отец? Это невозможно, — запинаясь, произношу я. — Человек на этой фотографии давно мертв.
Я нащупываю скованными руками цепочку, открываю зубами медальон и показываю
— Это же… такая же фотография, — говорит она и, судя по ее виду, чувствует то же, что и я. Она совершенно огорошена. — Эмма, это действительно мой отец.
Филипп растерянно смотрит то на меня, то на Софию, то на медальон.
— Эмма, откуда у тебя снимок?
— От матери. Она говорила, что это мой отец, — шепчу я. — Шарль-Филипп Шевалье. Он умер до моего рождения, выполняя поручение от «Врачей без границ». — Я тяжело вздыхаю.
Все трое озадаченно глядят на меня, а до меня постепенно доходит, что все это значит.
Мой прошлый мир разлетается на тысячи частей, теперь его нужно собрать заново. Они оба живы. Моя мать и мой отец!
Глава 30
— Но тогда вы были бы сестрами по отцу! — Филипп высказывает то, что мне даже на ум не приходило.
Но он все же прав. И внезапно у меня с глаз словно падает пелена. Я понимаю, почему мне София кажется знакомой: мы же похожи. Об этом можно сказать не с первого взгляда, у нее слишком круглое лицо, но есть у нас и общие черты.
— И как это нам поможет? — Том на взводе, я вижу, что он едва сдерживается. — Что это нам дает?
Я закусываю губу:
— Том, Филипп, вы помните, что я вас спрашивала, как вы сюда попали?
Оба кивают.
— Хорошо, тогда слушайте.
Настал момент, когда я должна рассказать им о причине своего появления здесь. Больше не могу удерживать в себе гору информации.
Набираю побольше воздуха в легкие и выкладываю все. Про несчастный случай, про пакет с альбомом, про снимки. Ничего не упускаю, даже свои подозрения по поводу остальных. Сообщаю о находке в комнате Николетты, газетной вырезке о Себастиане и студентке, которая покончила с собой в клинике, где работала моя мать. Я почти закончила, хочу рассказать самое страшное — о комнате с мониторами и Николетте, но в последней момент сдерживаюсь. Если там наверху сидит Себастиан и подслушивает, такое заявление — это мой смертный приговор.
Я заканчиваю, и воцаряется гнетущая неловкая тишина.
— Ты все это серьезно? Считаешь, один из нас может оказаться убийцей твоей матери? — София качает головой. Ее светлые блестящие волосы кажутся седыми, как у семидесятилетней. — Это же бред.
— Прежде чем мы все встретились здесь, мы совершенно не знали друг друга, — говорит Том, его голос почти не слышен. — Что за идиотские идеи?
— Погодите-ка, — вмешивается Филипп, — я не считаю идею такой уж бредовой. Все-таки после автокатастрофы обнаружили один труп, который не смогли опознать, а тело твоей матери так и не нашли до сегодняшнего дня. Это заставляет задуматься, правда? Например, могло
— Ты ведь сам в это не веришь, — говорит Том, но я благодарна Филиппу за то, что он меня защищает. Тот, о котором я думаю, мог бы стать Гомером! Я вдруг краснею. Может, София и права. Мое недоверие — всего лишь доказательство того, что со мной что-то не так.
Но тут я кое-что вспоминаю.
— А не знает ли кто-нибудь из вас студентки, которая покончила с собой? — спрашиваю я. — Может, в этом связь?
Остальные качают головами, а я опускаю голову на руки. Нет, в этом точно нет никакого смысла. Студентка была связана с Себастианом, а не с остальными.
У Филиппа рождается идея.
— А когда снимали ваши ролики, Эмма тоже была в кадре? — спрашивает он всех.
— Да, но как это связано с ее матерью? — выпаливает София.
Мы горячо спорим, будто очнулись от комы. А я с прискорбием сознаю, что нас не только подслушивают, за нами еще и подсматривают. Но как намекнуть на это остальным, не вызвав подозрений и не выказав себя? И даже если Гомер подслушивает наши разговоры, хуже ведь уже не будет, не так ли?
— Так, все с самого начала. Должна быть связь, — говорю я. — Нас всех вызвали в лагерь, правильно? Том, ты действительно уверен, что запрос на участие отправлял именно твой отец?
Том смотрит на меня громадными от удивления глазами, потом качает головой.
— Я просто сразу на него подумал, он постоянно выкидывает подобные номера. Но… — Он умолкает.
Я киваю.
— Филипп здесь, потому что его отец в тюрьме, а его матери предоставили шанс отправить ребенка в лагерь для детей заключенных.
— София, а почему ты здесь?
Девочка колеблется.
— Мой отец получил информацию о «Transnational Youth Foundation» от коллеги, который заверял, что после пребывания в этом лагере у меня не останется никаких фобий.
— Это доказывает лишь то, что кто-то хотел свести нас всех четверых здесь, — вздыхает Том. — Но зачем?
— В случае с Софией и Эммой ответ лежит на поверхности.
Мы с Софией неловко переглядываемся.
— Но может статься и так, — говорит София, — что твоя мать наобум выбрала какую-то фотографию и назвала этого человека твоим отцом, потому что у нее просто не было другой.
Могу представить, как сейчас тяжело Софии, но знаю, несмотря на всю ложь, мама этого не смогла бы сделать. Но я не думаю о своем отце, который, возможно, все еще жив, и о том, что для меня все это значит. Не сейчас!
— Родство не может быть связующим звеном, потому что мы ведь не все родственники, — говорит Том.
— Мы никогда до этого не встречались, разве нет? Мы живем в разных городах, и нет ничего, чтобы нас объединяло.
— Должно что-то быть. — Филипп осматривает всех по очереди. — Может, мы родились в один день? Или роды проходили в одной и той же клинике? Может, вы были когда-то в клинике, где работала мама Эммы? — Он поворачивается ко мне. — Как называется клиника и где находится?
— Это клиника Святой Марии в Мюнхене, но…