Дом в небе

Корбетт Сара

– Почему, – сказал он, – почему ты сказала матери не платить? – и укоризненно покачал головой, будто я сама во всем виновата. – Мы сидим здесь, потому что она не платит. Солдаты очень злые.

И я почти услышала бархатный голос Ахмеда, внушающий эту теорию капитану Скидсу, который затем, как следует приправив ненавистью, передал его слова мальчикам. Во всех ваших разочарованиях и несчастьях виновата эта женщина. В том, что вы два месяца сидите на одном месте, тоскуя по дому и родным, виновата эта женщина. Во всем, чего у вас нет, что вы смогли сделать, виновата эта женщина. Это она сказала своей матери не платить.

Глава 24. Майя

В доме по соседству жила

маленькая девочка, дочь женщины, которую я однажды видела развешивающей белье на веревке во дворе. После обеда, в самые жаркие часы дня, когда мои тюремщики дрыхли в тени на веранде, я слушала, как девочка играет, пока ее мать моет посуду или снова развешивает белье. Девочка визжала, капризничала, иногда истерически вскрикивала «майя!», что на сомали значит «нет». Я часами слушала ее тонкий голосок. Я выворачивала шею, пытаясь заглянуть к ним во двор, – за стеной мелькала голова и плечи матери, что-то тряпичное желтого или темно-синего цвета. Я просовывала сквозь решетку руку с зеркальцем, которое принес мне Дональд, – в зеркале отражалась часть двора, невидимая мне из-за решетки. Но я редко делала так, боясь, что зеркало отбросит «зайчик» или кто-нибудь заметит мою белую руку, торчащую из окна. Мной владел страх быть похищенной у моих похитителей более свирепой бандой, которая также станет требовать денег или убьет меня забавы ради.

Соседская девочка были слишком мала ростом, чтобы я могла видеть ее через забор, но, судя по голосу, ей было около двух лет. Она бегала по двору и кричала «майя» всякий раз, когда ее пытались загнать домой.

Мать учила ее разговаривать.

– Иска уарран? (Как дела?) – говорила она девочке.

Если та была в настроении, то повторяла:

– Иска уарран?

– Уаа фиканахей. (Хорошо.)

– Уаа фиканахей, – повторяла девочка.

«Уаа фиканахей», – шептала я вслед за ними.

Большую часть из того, что они говорили, я не понимала, узнавала лишь тон их голосов: мать и дитя, смесь любви и раздражения.

Иногда во дворе раздавался мужской голос или голос пожилой женщины. Порой я с завистью слышала несколько женских голосов, воркующих над девочкой. Наверное, это подруги матери. Они представлялись мне хорошими, добрыми людьми, которые могли бы спрятать меня у себя в доме. Я бы вошла через заднюю калитку и подошла к ним, сидящим за обеденным столом, – привидение белой женщины. И спросила бы по-сомалийски: «Как дела?»

Имени девочки я так и не смогла расслышать. Для меня она была просто Майя.

Днем меня чаще всего сторожил Абдулла. Он бродил по коридору, без стука врывался ко мне в комнату и стоял, угрюмо глядя на меня и сжимая в руках автомат. Или принимался переворачивать мои вещи, будто что-то искал, – швырял все на пол с особой свирепостью. Он был единственным из банды, кто по-прежнему прятал лицо под платком. Он был плотнее других парней, с мощным торсом и длинными руками, и говорил глубоким лающим басом, слегка гнусавым из-за платка, закрывающего рот. Всякий раз я пыталась завести разговор. Например, спрашивала, что будет сегодня на ужин и голоден ли он. Чаще всего Адбулла не отвечал.

Потом я догадалась: швыряя на пол мои вещи, он проверял, насколько шум из моей комнаты слышен в доме и во дворе. Он придумал, как занять свободное время.

С тоски я стала читать макулатуру, что принес нам Дональд несколько недель тому назад, – почерневшие от времени и плесени буклеты, над которыми мы с Найджелом так потешались. Там была хрестоматия с текстами про палату общин и расцвет экономики в Великобритании плюс вопросы к текстам и письменные упражнения, где нужно было заполнить пропуски подходящими по смыслу словами. Была книжка сказок о мусульманских братьях-близнецах, которые учились доброте. Ну и образовательный каталог, призванный

соблазнить богачей из Малайзии везти свои денежки в британские университеты. Ха, ха, ха – смеялись мы тогда с Найджелом, листая слипшиеся страницы. Самые чистые страницы он вырвал – на них я резала лук и папайю для нашего фирменного салата из тунца. Мы издевались над Дональдом, потому что он отдал деньги за эту ерунду, считая это ценностью, и за гордый вид, с которым он преподнес нам свои подарки. Мы издевались над всем Сомали за то, что здесь собирают разный мусор, ненужный в других странах, и продают на рынке. Это воспоминание мне было не менее дорого, чем память о салате из шпината или куске торта, которые я ела дома в Канаде.

Теперь я взяла все это и принялась изучать слово за словом. Сверху над моей головой стонала и потрескивала от жары жестяная крыша, а я усердно выполняла задания в конце каждого текста в хрестоматии. Эта статья отражает субъективную или объективную точку зрения? Приведите примеры из текста.

Когда дело дошло до образовательного каталога, я по-настоящему увлеклась. В каталоге были университеты Лондона, Манчестера, Оксфорда, Уэльса и другие, о которых мне никогда не доводилось слышать ранее. Я и не догадывалась, что Англия такая большая. Текст был не очень интересный – в основном данные о числе студентов в группах и учебные программы, но зато цветные фотографии, пусть грязные и выцветшие, были все еще красивы. Я рассматривала величественные здания из серого камня, траву, цветы, довольных студентов, шагающих с книгами по дорожкам, обсуждающих, наверное, очень увлекательные вещи. Теперь эти студенты десять лет как окончили университет. У них семьи, дома, собаки, дети. Почему я не захотела для себя такой жизни? Почему я тратила деньги не на учебу, а на авиабилеты? Я попробовала представить себя в аудитории, во дворе университета с новым ноутбуком в руках, в комнате общежития, в студенческом кафе. А что – я хорошо бы там смотрелась. Это интересный план.

Дверь открылась и закрылась. Я подняла голову и увидела Абдуллу. На нем был малиновый саронг и вытянутая майка, пожелтевшая от пота. Его глаза злобно сверкали сквозь щель в платке. На этот раз он не притворялся, что пришел устроить обыск. Он поставил автомат к стене и сказал:

– Вставай.

Я не пошевелилась.

– Вставай, – повторил он.

Что толку было жить в вечной тревоге? С ощущением, что это рано или поздно должно случиться? Это ничего не меняет. Подготовиться к этому нельзя.

Я отложила каталог и медленно поднялась, чувствуя дрожь во всем теле и спазм в горле.

– Пожалуйста, – прошептала я, – не надо.

Одной рукой Абдулла схватил меня за шею и прижал к стене. Край его ладони сдавил мне горло, так что я чуть не задохнулась. Я чувствовала, как его пальцы зажимают мне рот, впиваются в глазницы.

– Не надо, не надо, – мычала я под его тугой ладонью.

– Заткнись, – сказал Абдулла и лишь крепче сжал мою шею.

Его саронг теперь валялся на полу. Он сунул свободную руку под широкую резинку своих спортивных шортов и стал себя наглаживать. Мой мозг сделался жидким и вытек, не в силах удержать ни одной мысли.

– Не надо, не надо. – Мои руки напрасно пытались его оттолкнуть.

Он ударил меня кулаком в висок и потянул вверх подол моего сомалийского платья. Мое тело оцепенело.

– Заткнись, я убью тебя!

И потом мне захотелось умереть. Через десять секунд все закончилось. Десять невыносимо долгих секунд. Их хватило, чтобы земля загремела и раскололась, образовав пропасть между той, что я была, и той, что стала.

Когда он отпустил меня, я съехала по стене на пол, как тряпичная кукла. Абдулла взял автомат, открыл дверь и выглянул в коридор. Я сидела, спрятав лицо в ладонях и не глядя на него. Потом я сказала, что мне нужно в туалет. Мне отчаянно хотелось спрятаться, выплакаться, помыться. Еще раз убедившись, что в коридоре никого нет, он сказал: