Дом веселых нищих
Шрифт:
— Правильно, — говорил Худоногай. — Очень правильно. Ведь большевики и землю хотят крестьянам отдать?
— Это в программе, — заявлял Колька. — ; Земля — крестьянам, фабрики — рабочим…
— Вот видите, какая программа. Даже сомневаться нельзя. Это настоящая народная партия. У них и девиз, помнится мне, такой: «Не трудящийся — не ест».
— Золотые слова, — говорит Настасья Яковлевна. — Я б в макушку поцеловала того, кто сказал это…
— Стар я, — вздыхал Худоногай, —
Худоногай стал везде говорить, что он большевик, и даже стихотворение написал, в котором говорилось, как большевики, распределив землю между крестьянами и доходы с фабрик между рабочими, стали управлять миром.
— Большевики хотят опозорить Россию, — кипятился Александр.
— А мне так думается, — вставлял негромко Худоногай, — мне думается, что хоть разные министры-капиталисты и говорят о войне, но война уже кончилась.
— Неправда!
— А как же неправда, если солдаты с фронта уходят?
— Это не солдаты, а изменники! Их большевики сманивают, но скоро мы и большевиков прижмем. Немцам мир нужен, вот для этого они и подсылают большевиков-шпионов.
— Это вы напрасно говорите — про шпионов, — вставлял Худоногай. — Меня это удивляет. Образованный человек, а верите разным сплетням, как, извините, баба. Надо разъяснять, кто такие большевики, а не болтать, что говорят другие.
— Ну и разъясняйте.
— Я так и делаю. Я теперь нарочно хожу по улицам и всем говорю, кто такие большевики.
Роман и Пеца сидят в Александровском саду. В деревянном павильоне играет духовой оркестр. Он играет какой-то веселый вальс. Под эту музыку по дорожкам, усыпанным шелухой от подсолнухов, окурками и огрызками яблок, бродят солдаты и матросы. С ними девушки в коротеньких юбочках клеш и в высоких шнурованных ботинках.
Ребята поглядывают на гуляющих, слушают Музыку и разговаривают между собой.
— Теперь без партии нельзя, — говорит Роман. — Теперь каждый человек в партии. И нам надо найти свою партию.
— Мы же социалисты, — говорит Пеца. — Социалисты-революционеры. Это ничего партия.
— Дурак! Там буржуи! Большевики лучше!
— А меньшевики?
— Меньшевики — это маленькая партия, ерундовая…
— Маленькая, да удаленькая, — язвит Пеца. — Вон Андреяшку видел… Он прапор теперь!
И верно. Андреяшка, когда-то атаман шайки «Саламандра», появился снова во дворе в форме прапорщика, щеголеватый, с усиками.
— Так он не меньшевик…
— А кто?
— Социалист…
— Ну, это вопрос…
Роман и Пеца спорят горячо, но ни один из них не уверен в своей правоте.
— Все-таки, по-моему,
Роману хочется склонить Пецу на свою сторону. Но Пеца колеблется, увиливает.
— Давай закурим, — говорит он, и Роман достает пачку «Зефира».
— А кто лучше? — спрашивает он.
— Дай папироску, тогда скажу.
— Нет, ты сейчас скажи.
Пеца косится на папиросы и пожимает плечами:
— Пожалуй, большевики ничего.
Они закуривают и смотрят на компанию матросов, расположившихся на скамье против них. У матросов гармошка. Гармонист, маленький кривоногий матросик в огромном клеше, неустанно наяривает на двухрядке и подмигивает проходящим мимо девушкам.
— Веселые ребята, — говорит Роман. — Матросы все большевики.
Рядом с Романом сидит пара. Пожилой хмурый мужчина с тросточкой и дама. Они другого мнения.
— Боже мой! Это и есть большевики! — вздыхает громко дама. — Во что они превратили этот чудный сад!
Пеца смотрит на Романа и хихикает.
— Пойдем отсюда, — говорит Роман.
Они поднимаются и идут к выходу, но Пеца уже настроен критически. Он поддает ногами яблочные огрызки и рассуждает:
— Действительно… Во что сад превратили!
Они идут по Вознесенскому проспекту. На Вознесенском около булочной Филиппова огромная очередь за хлебом. У дверей, конечно, скандал. Несколько женщин оттаскивают от дверей тощего, заморенного солдата.
— Не пускайте его! Он без очереди, бесстыжая рожа, — галдят женщины и тянут солдата за рубаху.
Солдат упирается.
— Я не рожа, граждане! — кричит он. — Нельзя оскорблять, я командированный!
— Знаем… С фронта утек… Шкура болыыевицкая!..
— Ничего себе партия, — ядовито говорит Пеца. — Знаменитая! На всех углах поминают… Шкуры!..
Роман видит, что Пеца окончательно разуверится в большевиках. Он останавливается.
— Значит, по-твоему, шкуры?
— А ты разве не слышал? — смеется Пеца.
Роман поворачивается и идет прочь.
— Да ты чего? — кричит Пеца. — Чего злишься?
Он бежит за Романом.
— Чего я сказал? Подумаешь, обиделся…
— Да, обиделся…
— Да я так, нарочно, потрепался.
Во дворе они все-таки мирятся и прощаются снова друзьями. Роман идет домой хмурый и задумчивый. Он даже не замечает Иськи, попавшегося навстречу. Только когда Иська окликнул его, Роман поднял голову.
— Здравствуй, — говорит Иська, улыбаясь. Иська в потрепанной кожанке, высокий, сухой, жилистый. Настоящим рабочим стал.
Роман смотрит на него и ничего не отвечает.