Дом Ветра
Шрифт:
Сын его сильно беспокоил. После того как он установил в конторе телефон, ему стали звонить воспитатели, рассказывая о проделках. То он убегал за пределы пансионата, то не выполнял домашние задание по ненавистным ему предметам, то прикидывался больным, так как знал о болезнях многое. Он ощущал, что теряет мальчика, и когда-нибудь потеряет навсегда. Фелисите утверждала, что это переходный возраст и он вырастет, но Эдвард укрепился в мысли, что когда-нибудь Виктор покинет Холстон-Холл навсегда. Теперь надо придумать, как его удержать здесь. Для этого его надо рано женить,
Как же сильно Эдвард ошибался...
***
Воздух будоражил голову и тело, был теплый май, все буйно цвело, и сады в пансионе для девочек были окружены легкой дымкой ароматов. Хотелось не учиться, а просто выйти на улицу и целый день просидеть под сенью сада, вдыхая сладковатый запах цветов и новых листьев. Мария откинула покрывало, выбралась из постели, подошла к окну и распахнула створки. На нее хлынул поток свежего воздуха.
Мария села на подоконник; она жила на третьем этаже, но до безумия хотелось спрыгнуть по крыше и убежать куда-нибудь, тем более завтра выходной, и им можно будет поспать подольше. Она поставила осторожно ноги на гладкую черепичную крышу, держась за трубу. Мария легко шла по краю, стараясь не смотреть вниз, — возвращаться обратно уже поздно. Девочка оказалась на втором этаже, а потом ловко спрыгнула на первый.
Оставалось спрыгнуть на землю, она зажмурила глаза, ноги стали скользить, и ощутила, что летит вниз. Тело пронзила жгучая боль.
Очнулась Мария, когда расцвел день. У нее была перебинтована рука, рядом суетился доктор, мистер Садонли. Голова жутко раскалывалась, во рту пересохло. Она помнила, как ей захотелось вдохнуть свободы и как решилась пройтись по черепичной старой крыше, так как все двери на ночь запирались на замок.
— Хорошо, что вы очнулись, леди Мария, — мягко произнес он. — Скоро приедет ваш отец, — она беззвучно шевелила губами.
«Нет, только не это!», — думала она, Мария не хотела, чтобы он был здесь, лучше Виктор или бабушка, только не отец. Три дня она провела в постели, девочки приходили в лазарет и приносили фрукты и букетики полевых цветов, зная, как она любит их. Они с ней болтали и уходили, а воспитательницы, строгие мистрис, даже не пытались ее отчитывать, переложив ответственность на отца. Его она ждала со страхом, ведь он может все, а что она? Бунт будет во вред не ему, а прежде всего ей. Но и прилежностью ничего не решить. Что же делать? Гнев, чтобы был невелик, и при этом не пострадала ее же гордость? Где золотая середина?
Отец приехал через неделю и не один, а с Каролиной. Мать вошла в комнату, залитую светом, строго смерив взглядом непокорную дочь. Пока муж заговаривал с мистрис, она решила отчитать Марию, сбросить с небес на землю:
— Твое поведение недостойно леди, настоящей леди Холстон, да и вообще леди, — Мария не смотрела на мать. Хоть она и была очень красива в новом модном платье лавандового цвета, подчеркивающего бледность, девочку это не привлекало. То, что красиво снаружи, гнилое изнутри. — Смотри на меня, когда с тобой разговаривают.
Мария подняла на нее глаза, полные гнева и обиды.
— Ты не леди, я вообще жалею, что тебя ей называют. Я тебя не родила, тебя принесли фейри[1]!
— Я леди... — прошептала Мария, еле сдерживая шквал слез. Она хоть и сильная, но все же еще ребенок.
— Ничего, это поправимо, — Каролина вышла из лазарета.
Ее снедал гнев. Как хотелось подойти к девчонке и отхлестать по щекам! Неужели она ее родила, неужели она — ее плоть и кровь? А может, ее подменили злые эльфы? Мария дочь Эдварда, сомнений нет.
Марию забрали домой до выздоровления; Виктор, когда приехал, растрогался от наплыва чувств. Потом с Марии сняли гипс, и они снова провели вместе еще одно волшебное лето. Они еще не знали, что скоро волшебство прекратится. Просто они станут взрослее...
***
Конец 1906.
Часы пробили полночь. Эдвард устало перебрался из кабинета в спальню. Холстон-Холл уже погрузился в предпраздничную суету, что означало окончание года. Эдвард разделся, опускаясь на постель, но сон не шел.
Год прошел как-то бесцветно. Старшие дети отдалились от него. Виктор открыто показывал отношение к семье, ему было уже почти одиннадцать, и с каждым новым годом он становился суровее. На мир он смотрел совсем другими глазами, и его пристрастия с каждым прожитым годом отнюдь не менялись. Умом Эдвард понимал, что его действия сильнее зажигают огонь в юной грубевшей душе. Он пытался давить, но у сына был строптивый характер. Каролина твердила, что их сын, когда получит право на управление всем семейном имуществом, потеряет его.
— Дорогой, Виктор беспечен, а вот Руфус — спокойный и рассудительный. Не дай Бог Виктор со своим характером получит право на управление, он все разрушит. — В тот день они с Каролиной сидели в беседке и пили чай. — Он постоянно где-то пропадает. Где он сейчас?
— Я не знаю, — тихо ответил ее муж. — Это все возраст, а потом, я думаю, Виктор образумится. Все пройдет, — равнодушно говорил он, и это убивало ее. Каролина вспылила, он привык наблюдать вспышки гнева своей жены.
— Ничего не образумиться! Ты еще вспомнишь мои слова, когда он выкинет что-нибудь эдакое, — ее глаза зло сверкали, она встала, но он удержал ее за запястье.
— Хватит! — резко крикнул он. — Хватит защищать Руфуса и порочить Виктора.
Тогда он еще мог сопротивляться Каролине и ее переменчивым капризам, но теперь он был в полной власти ее мести. Он уже не осознавал, что его неприязнь по отношению к Виктору и Марии растёт, не замечал, как стал резок в общении с ними и какие письма отсылал им. Его взор был обращен к младшему сыну.
— Руфус, поедешь со мной? — он спросил, когда за обеденным столом сидели все.
Так хотелось уколоть Виктора, чтобы он испытал ревность, ведь раньше он ездил с отцом везде, но на лице Виктора ничего не появилось. Он просто посмотрел на Марию, и они молча продолжили хлебать рыбную похлебку.