Дома стены помогают
Шрифт:
— Послушайте, — перебил Федя. — Я же вам чаю обещал — совсем из головы вон!
Ринулся на кухню, снова вбежал в комнату.
— Оказывается, соседи догадались, двинули на огонь мой чайник, скоро вскипит…
— Я люблю очень крепкий чай, — сказала Майя.
— Я тоже, — сказал Федя, выходя опять из комнаты.
Потом он принес чайник, исходивший паром, поставил на стол сахарницу, молоко в стеклянном кувшинчике, вазочку с рассыпчатым восточным печеньем. Налил Майе в стакан огненно-горячий, крепко
— Прошу, — сказал, — как говорится, не погнушайтесь.
— Чего там гнушаться? — ответила Майя, жадно отхлебнув чай и отдергивая то одну, то другую ногу, обжигаемую горячими радиаторами.
— Вы, видно, умеете хозяйничать, — сказала Майя. — У мужчин это встречается нечасто.
— Я привык, — ответил Федя. — Живу один, рассчитывать не на кого.
Подвинул ей вазочку с печеньем:
— Попробуйте, очень вкусно.
— Еще бы! — сказала Майя.
Он молча поглядел на нее. Потом спросил:
— Давайте будем на «ты»?
— Давайте, — ответила Майя, он поправил ее:
— Стало быть, давай!
Помолчали немного. Он начал первый:
— Почему ты работаешь в нашей больнице? Какой-нибудь знакомый человек порекомендовал?
Майя скривила губы:
— Какой знакомый человек. Я же никого в Москве не знаю, кроме тетки.
— Как она к тебе? Ничего?
— Лучше не бывает, — усмехнулась Майя. — Я у нее остановилась, когда в Москву приехала, я хотела поступить в театральное училище. Она мне тогда сказала: на недолго можно, а после как знаешь…
— Ты что, хотела стать артисткой? — удивленно спросил Федя.
— Ужасно хотела, спала и видела себя на сцене, только ничего не вышло!
— Почему?
— Я на экзамене провалилась. Мне дали этюд сыграть, «Разлука». Говорят: представьте, что вы расстаетесь с любимым человеком навсегда, покажите, как вы с ним прощаетесь?..
— И как же ты прощалась? — с интересом спросил Федя.
— Как умела, — отрезала Майя, ей почудилась насмешка в Федином голосе, глянула на него, его глаза из-за очков смотрели на нее с серьезным ожиданием, и она смягчилась.
— Конечно, — продолжала Майя, — со стороны себя трудно увидеть, мне казалось, что я очень грустная, вся подавленная и расстроенная, но это только мне, видно, казалось…
Оборвала себя. Стоит ли рассказывать обо всем? Ведь до сих пор совестно вспомнить, как она закатывала глаза кверху, протягивала вперед руки, грустно поднимала брови, все это должно было означать нестерпимые душевные муки, но тут она услышала — у нее был очень тонкий слух, — как немолодая седая дама, сидевшая возле председателя приемной комиссии, негромко сказала:
— Девочка, очевидно, по натуре очень жизнерадостна…
— Безусловно, — согласился председатель, знаменитый артист, его, наверное, вся страна знала. —
Он не докончил, слегка улыбнулся, а Майя остановилась, словно бы ее разом отрезвил этот барственный, с красивыми бархатными переливами голос, закрыла лицо руками и вдруг стремительно побежала к дверям.
— Я тогда весь день ходила по улицам, — сказала Майя. — Ходила и ругала себя ужасно, просто избить себя хотелось, тоже мне, звезда сцены, в театре играть ей надо, на меньшее не согласна…
Ему подумалось, что ей, должно быть, до сих пор тяжело вспоминать о своем провале.
— А по-моему, ты талантливая, — сказал он. — Достаточно было сегодня на тебя поглядеть…
— Не знаю, — сказала Майя. — Может быть, ты и прав…
— На все сто, — уверенно заявил Федя. — Так что же было дальше?
— Пришла я к тетке уже поздно вечером и такая была, наверное, несчастная, что даже ей меня жаль стало. Она мне говорит: «Плюнь, не все артисты хорошо живут, иные до того маются…»
И стала мне всякие примеры приводить, а я не слушаю ее и плачу. И думаю: ну как же это они могли посчитать меня жизнерадостным человеком? Какая я жизнерадостная? Да ни настолечко!
— А как ты к нам в больницу попала?
— Я еще в десятом классе на курсах медсестер занималась…
— Вот оно что, — сказал Федя.
— Я уже домой собралась, а тут к тетке зашла соседка, она лежала в этой самой больнице, в терапии, стала рассказывать, как ее лечили, какие там врачи, какие сестры, я сперва ее не слушала, а потом вдруг стала прислушиваться и, словно меня кто-то толкнул, вдруг спрашиваю: «Где эта больница находится?»
— Так оно все и случилось? — спросил Федя.
— Так оно все и случилось, — повторила Майя. — Одно к одному, взяли меня в больницу, в урологию, тетка разрешила пока что остаться у нее, а там видно будет…
— И желание твое исполнилось, — сказал Федя. — Стала играть на сцене…
— Это в драмкружке-то? — спросила Майя. — Да чего там говорить…
Невесело засмеялась, наверно, до сих пор точила ее тайная, насильно подавляемая мечта стать артисткой.
— Тебе как, трудно жить у тетки? — спросил Федя.
— Трудно, — просто ответила Майя. — Она на редкость неровный человек.
— Я тоже не люблю неровных людей, — сказал Федя. — Никогда не знаешь, что они могут выкинуть…
Майя допивала уже третий стакан, когда в комнату, осторожно постучавшись, вошла, не дожидаясь ответа, худенькая дама довольно преклонного возраста, но явно молодящаяся: светлые кудряшки на лбу, очевидно подвитые щипцами, слегка подмазанные нежно-розовой помадой губы, чересчур яркий румянец на впалых щеках.
Дама обдуманно, словно роль играла, воскликнула: