Дома стены помогают

Уварова Людмила Захаровна

— Чего ты бормочешь? — рассмеялась Майя. — Сколько разговоров о каком-то старом пальто и бутылке водки!

— Ты права. Хочешь картошки?

— Хочу.

Федя вынул из-под подушки кастрюлю с картошкой, налил в стакан чай, подвинул Майе блюдечко с двумя кусочками постного сахара. Федя любил и умел хозяйничать. Майя считала, что у него получается куда более складно и ловко, чем у нее.

— Как, сыта? — спросил Федя.

— Вполне, — ответила Майя. — Теперь постираю немного — и спать. Завтра у меня

дежурство, а у тебя когда?

— У меня? — переспросил Федя. — Понимаешь, дело какое…

— Какое? — насторожилась Майя.

— Только давай сразу договоримся, не переживать, ладно?

— Что случилось? — быстро спросила Майя.

Федя улыбнулся:

— Все в порядке, даю слово. Веришь мне?

Майя кивнула. Вдруг ей все разом стало ясно.

— Ты идешь на фронт. Верно?

— Угадала, верно.

— Когда?

— Первого января.

Опустив голову, Майя медленно постукивала пальцами по столу.

— Выходит, тридцать первого ты еще дома.

— Само собой, мы с тобой еще Новый год непременно справим.

«Сказать или не стоит?» — подумала Майя. Сперва хотела было ничего не говорить, но тут же быстро перерешила: нет, он должен знать, кому же еще знать, как не ему?..

— Ты пойми меня, — сказал Федя. — Я не мог иначе! Я должен быть на фронте, понимаешь, должен!

— Понимаю, — ответила Майя.

— Нет, в самом деле, пойми, я здоровый мужик и я не могу, мне непереносимо оставаться здесь, в Москве, когда война…

— Федя, — Майя прижалась щекой к его плечу. — Я бы тоже пошла на фронт, я бы очень хотела пойти, но не могу.

— Оставайся здесь, дома, — сказал Федя. — Ты здесь тоже нужна.

— Я бы пошла на фронт, — не слушая его, повторила Майя. — Но не могу, понимаешь?

Федя недоуменно посмотрел на нее.

— Что-то я тебя никак не пойму?

— И не догадываешься?

— О чем?

— Попробуй угадай…

— Постой, — сказал Федя. — Кажется, понял. Это точно?

— Точнее точного.

Он взял ее руку, сжал крепко обеими своими ладонями.

— Надо же так!

— А ты вроде не рад…

— Нет, я рад, я очень рад, Майя…

Он улыбнулся, глядя на нее, но на душе его было тревожно. В самом деле, надо же так! Именно теперь, в войну…

— Если будет мальчик, я назову его Федей, — сказала Майя.

— Стало быть, Федор Федорович, — сказал Федя. — Что ж, пусть, и так можно. Ну, а если девочка?

— Тогда Майей. Мне нравится мое имя, оно такое какое-то весеннее.

— А вдруг будет двойня? — спросил Федя, мгновенно пожалев о своих словах, но Майя, к счастью, не слушала его.

— Может быть, я к маме в Павлов уеду, поработаю еще немного, а весной к маме, там и рожу…

Когда-то, было это немыслимо давно, прошлой зимой, они строили планы — взять отпуск в июле — августе и махнуть к ее маме

в город Павлов, под Горький.

— У нас там такие просторы — закачаешься, — говорила Майя. — Город, словно пряничный — дома в садах, леса, заливные луга на Оке…

— Ты плавать умеешь? — спросил Федя.

Майя даже слов лишилась от удивления:

— Да ты что, Федя? Я Оку сколько раз переплывала, за мной, если хочешь, редко кто угонится.

— А вот я не умею плавать, — признался Федя. — Как-то так не научился…

— Поедем в Павлов, и я научу тебя, — сказала Майя.

В эти минуты Майе снова вспомнился тот, давний разговор…

Больше они ни о чем не говорили, все было так, как обычно.

Майя стирала на кухне, Федя лег спать. Потом и Майя легла, но никак не могла заснуть; Федя тоже не спал, и оба делали вид, что спят. Майя даже пыталась иногда всхрапывать для пущей достоверности, а Федя лежал тихо, неподвижно.

Ночью в коридоре зазвонил телефон, Федя привычно вскочил, ночью вызывали к телефону только его, из приемного покоя или из отделения.

Он быстро оделся и вышел, тогда Майя перестала притворяться спящей и долго, почти до самого утра все думала о Феде, о себе и о том, кто должен еще родиться и кому с первого же дня, должно быть, придется туго…

Утром она встретилась с Федей на улице, возле дома, когда спешила на дежурство в больницу, Федя же возвращался из больницы свежий, пахнувший снегом. На миг прижался холодной щекой к Майиной щеке, и она с трудом удержалась, чтобы не разреветься в голос.

…За день до Нового года Майя отправилась на метро в Сокольники.

Прошла вдоль заснеженных дорожек, огляделась по сторонам, кругом было тихо, трещали от мороза сосны, время от времени пролетали в вышине птицы.

«Надо же, ни ножа, ни топорика какого-нибудь не догадалась захватить с собой», — пожалела Майя.

Решила было зайти к тетке, благо тетка жила неподалеку, в Богородском, и была женщиной хозяйственной, уж у нее-то можно было отыскать все что угодно, от ножа-секача до навозных вил, но представила себе кислое, брюзгливое теткино лицо, сдвинутые треугольником брови, поджатые губы в оборочку и не захотелось ни идти к ней, ни видеть ее…

Майя ходила по дорожкам-просекам, вспоминала. Сперва вспоминала о том, как Федя провожал ее с вечера и привел к себе домой и как ей было ужасно совестно на следующий день встретиться с ним в больнице, и она боялась, что он не поглядит на нее, пройдет мимо, не обернется…

А он сам первый подошел к ней, в раздевалке, спросил:

— Когда?

— Что когда? — переспросила Майя.

— Когда собираешься?

— Куда собираться-то?

Он сказал прямо:

— Давай без дураков, переезжай сегодня ко мне. Поняла?