Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях
Шрифт:
Кроме значения мастерской, которое было так сказать коренное, почему и самый Постельный царицын Приказ большею частью назывался тоже Мастерскою палатою, эта Палата имела еще значение царицыной кладовой, иначе гардеробной, в которой, в особых помещениях, в поставцах, коробьях, шкатулах, ларцах, ящиках и сундуках сохранялись всякие предметы из платья и уборов, разумеется, за исключением только тех, которые употреблялись вседневно и по этому хранились в хоромах у самой царицы или у царевен. Выдавая наряды по назначению, Палата вела точные и подробные об этом записки, известные под именем выходных книг, которые по отношению к царицам и царевнам, к сожалению, не сохранились.
Из общих ее описей мы получаем любопытные сведения о количестве платья и уборов, какое за известное время сохранялось в казне и которое дает понятие вообще о степени щегольства в быту цариц и царевен. С этою целью помещаем здесь сводную роспись различных одежд цариц Евдокии Стрешневых, Марьи Милославских, Агафьи Грушецких и взрослых царевен Больших, от Стрешневой,
Здесь не поименованы некоторые, особенно богатые уборы и вообще кузнь ларешная, всякие драгоценности, по той причине, что, как мы уже говорили, и само ведомство Мастерской Палаты ничего не знало об их количестве, ибо они хранились всегда в особых ларцах, ящиках, шкатулах и коробьях за царицыною печатью и в таком виде сдавались дворецкими и дьяками при случае нового пересмотра и новой переписи. Так, здесь нет описи царицыных корун, венцов, богатых ошивок, убрусов, жемчужных ожерелий, монист, серег, перстней и т. п. В казне у царицы Евдокии Лук. в числе ларцов находились: Ларец кипарисной с костьми, обложен серебром, во влагалище в суконном червчатом с замком за печатью царицы, а ключь от замка у ней государыни в хоромех. Ларец по зеленой земле травы писаны розными краски за печатью государыни великия старицы иноки Марфы Ив. — Ларец зелен окован железом за печатью царицы, а в нем государя (т.) нарядные сорочки. — Ларец кипарисной за царицыною печатью, а в нем государевы полотенца. Ларчик кипарисной окован, а в нем царицыны ошивки. Коробья новгороцкая с замком за печатью царицы, а в ней царицыны сорочки. Коробья новгороцкая окована железом, замкнута, за царицыною печатью, а в ней государевы да царицыны отставные сорочки. Коробья осиновая бела с вислым замком за царицыною печатью, а в ней по ярлыку написано: низаные убрусцы; а ключь того замка у царицы в хоромех. (155 г. генв. 31, се убрусцы взял государь (Алексей М.) и отнес к себе в хоромы). Ларец кипарисной окован, с замком, а ключь от того замка у царицы в хоромех. А по сказке боярыни Анны Костянтиновны в том ларце сорочки царевны Ирины. Ларчик оболочен бархатом червчатым оковцы серебрены; во влагалище суконном с замочком вислым, а ключь от того замка в хоромех. Точно также и от нескольких других ларцов, коробей и шкатул, в коих неизвестно что хранилось, ключи тоже находились у царицы в хоромах.
Одежды и уборы цариц, после их смерти, преемственно переходили со всею их казною к новым царицам, за исключением разве носильного повседневного платья, которое большею частью раздавалось на помин души родственницам бывшей царицы или же продавалось с целью раздать деньги тоже на помин по церквам и монастырям. Так в 1615 г. по смерти царицы Евдокии продано было ее черное (траурное) платье с предварительною оценкою торговых людей. Парадное выходное платье, вообще не часто надеваемое, долго оставалось свежим и новым и потому долго сохранялось в казне; новые царицы, из остававшегося запаса выбирали многое и для своего гардероба, переделывали и перешивали, что не была по плечу, а иное, что было в пору, приказывали подавать себе и без переделки. Так, спустя 11 лет по смерти царицы Марии Ильичны, некоторые ее одежды, 2 шубки, 5 летников 2 телогреи, поступили даже к молодой царице Агафье Сем., а еще прежде вся ее казна перешла к молодой царице Наталье Кирил., которая к оставшемуся гардеробу в течение первых 5 лет прибавила только 9 летников (к остававшимся 116), 7 шубок (к остававшимся 56) и до 40 телогрей, коих после царицы Марьи вероятно, оставалось около 70. Между тем и гардероб царицы Марьи заключал в себе значительное количество одежд, перешедших к ней от царицы Евдокии, ее свекрови. Таким образом количество более или менее богатых одежд накоплялось в царицыных кладовых постепенно в течение десятков лет и даже целого столетия. Укажем на постепенное приращение одежд у царицы Евдокеи, число которых в 20 лет увеличивалось вдвое и втрое, по той причине, что тут же сохранялись и старые, не изношенные, но шитые прежде. Не говорим о выростках, т. е. о детском платье, из которого дети вырастали и которое обыкновенно переходило последовательно к младшему поколению иногда в полном составе. Заметим также, что то богатство нарядов, какое мы находим в царицыной казне в эпоху Смутного времени, известное вам лишь по отрывочным, не вполне сохранившимся описям (Матер. № 17), объясняется тою же обычною бережливостью царского Двора. Здесь многие предметы, особенно предметы светличного рукоделья, каковы напр. летничные вошвы, могли оставаться еще от первых цариц XVI ст., так как в конце XVII ст. оставались еще в царицыной казне уборы, напр. кики и одежды царицы Евдокеи (т 1645). Такая сохранность одежд и разных других предметов обнаруживала с одной стороны великую бережливость и можно сказать великое скопидомство, каким отличалось государево и особенно царицыно хозяйство до последних мелочей. Последний вершок ткани, остаток и обрезок сохранялся и шел в дело или в домовом обиходе или в дар. В расходных царицыных записках часто встречаются отметки, что томи или другому ее родственному или служащему лицу выдавались именно вершки тканей, золотники шелков и т. п.
Здесь старое хозяйство было верно своему старому исконивечному Домострою, который учил: «остатки и обрезки (от кройки тканей и др. предметов) ко всему пригожаются в домовитом деле: поплатить ветчаново товож портища или к новому прибавить, или какое нибуди починить; а остаток и обрезок как выручит; а в торгу устанешь прибираючи в то лицо, в три — дорога купишь, а иногды и не приберешь. Этот добрый совет не оставался пустою речью, или одним только поучительным присловьем, а водворялся в действительности, даже и в таком богатом и широком обиходе, каков был обиход царицы. В казне царицы Евдокеи Лув. Стрешневых находилось не мало коробей и ящиков, именно со всякимп остатками и обрезками. Напр.: Сундук кипарисной кованой, а в нем шубка бархат червчат, кружево кованое низано жемчугом и иная мелочь, камчатые и тафтяные остатки» Коробья лубеная, а в ней остатки и всякое лоскутье бобровое и лисье. И те остатки и лоскутье проданы, для того что излежались. Коробья осиновая, а в нем остатки тафтяные и шелк. Коробья белая, а в ней бобровые и лисьи остатки. И те остатки проданы. Коробка ноугороцкая невелика с замком с нутреным, а в ней остатки золотные и отласные большие и мелкие. Коробья бела осиновая, а в ней остатки камчатые и тафтяные и пестредилные. Коробья невелика с замком с нутреным, а в ней отласные, да камчатые да тафтяные мелкие остатки. Множество подобных остатков, обрезков и лоскутьев сохранялось в казне времени Годунова и Шуйского.
Если с такою бережливостью сохранялись мелкие лоскутки, то очень естественно, что целые одежды, переживали иной раз не одно поколение. Их береженье главным образом поддерживалось тем обстоятельством, что в то время вовсе не были известны модные покрои платья, которое кроилось по вековечным неизменным образцам, при том из таких тканей, что могло даже через целое столетие вполне отвечать и потребностям и вкусам тогдашних красавиц, и какой либо богатый и роскошный летник, сшитый в начале XVI ст. напр. вел. княгине Елене Глинской, мог послужить в конце столетия таким же богатым и роскошным нарядом и для царевны Ксении Годуновой, лишь бы пришелся по плечу и в рост [254] . Надо заметить, что Смутное время или московская Разруха опустошила царские кладовые до нитки, так что первые царицы XVII ст. должны были делать себе все вновь, снова накоплять свою казну, которая в действительности к концу XVII ст. и наполнилась множеством различных одежд, нашитых разными царицами постепенно в течении столетия.
254
Упомянем,
Мы уже говорили (т. I, 28), что Светлицею вообще, в старинных хоромах, называлась более обширная, сравнительно с другими, и светлая хоромина, которая в домовитом обиходе и особенно на женской половине устраивалась по преимуществу для женских рукоделий, была рабочею комнатою. Своим устройством, т. е. большими красными окнами и их количеством она походила на терем и отличалась от него лишь тем, что ставилась не в самом верхнем ярусе древних хором, т. е. не входила в состав, жилого хозяйского Верха, а принадлежала к хороминам нижним и в смысле местоположения и в смысле своего служебного, рабочего назначения. Впрочем светлица всегда устраивалась только для чистых работ и если в иных случаях занимала верхнее помещение, то и называлась теремом, каков, напр. в царском дворце XVII ст. был иконный терем, находившийся в верхнем этаже набережной стороны Дворца. Сохраняя общее значение светлой, чистой и просторной рабочей комнаты, светлица, конечно, бывала необходимою принадлежностью и для других статей домовитого хозяйства, напр. в государевом дворце были особые светлицы на Сытном дворе «у отпуску боярской водки и у винной раздачи в столовое и вечернее кушанье»; на Хлебенном — «у присмотру приказных еств», т. е. которые бывали особо приказываемы и т. д. [255] Но частное так сказать специальное ее значение оставалось со преимуществу за комнатою женских чистых рукоделий, которая и носила название Светлицы по преимуществу.
255
В 1667 г. ноябр. 10, на кормовой и на хлебенный дворцы в светлицы отпущено на полавочники, на покрышку лавок, две половинки сукна красного лятчины.
Сначала в государевом дворце Светлица находилась в деревянных хоромах и всегда обозначала совокупность нескольких рукодельных комнат. В 1625 г. позади дворцовых зданий над Куретными дворцовыми воротами выстроена особая светличная каменная палата (т. I, 55), которая посредством крытых и открытых переходов или галерей соединялась с постельными хоромами царицы и царевен, а след. и со всем остальным дворцом. — Но и в это время подле Светличной палаты были поставлены и еще отдельные деревянные светлицы, по той причине, что, вероятно одной каменной палаты было недостаточно для помещения царицыных рукодельниц. В этих то зданиях сосредоточивалась вся рукодельная статья царицыной жизни. Здесь постоянно работало более пятидесяти женщин, мужних жен, вдов и девиц, — мастериц и учениц, из которых одни занимались белым шитьем, т. е. шитьем всякого белья; другие — золотым, под именем которого разумелось и шелковое шитье, т. е. всякое вышиванье золотом, серебром и шелками. Первые назывались по этому белыми швеями и белыми мастерицами, вторые — золотыми и золошными мастерицами.
Само собою разумеется, что в царском дворце, искусство вышиванья получало самое деятельное и обширное применение и всегда стояло на высшей степени своего совершенства, всегда славилось и лучшими во всей стране искусницами шитья и лучшими образцами произведений, чему, конечно, очень много способствовали государские дворцовые средства, как в отношении богатства, так и в отношении сосредоточения в своих руках всего лучшего, всего наиболее достойного по искусству и наиболее денного по материалу. Царицына Светлица была, в своем роде, такою же художественною школою, какою на половине государя была Иконописная палата и которой Светлица ни в чем не уступала, изображая те же иконы не красками, а шелками, с такою тщательностью и отчетливостью, что они и до сих пор заслуживают удивление археологов. Стиль иконописной раскраски, своего рода мозаики, давал полную свободу подражать ему в воспроизведении иконописных ликов такою же мозаикою шелкового шитья, которое притом исполняло свои работы по тем же иконописным переводам, прорисям и образцам с соблюдением не только основных линий, но и колорита раскраски.
Царицына Светлица, таким образом, представляет нам целый особый и забытый мир художнической деятельности, в которой художником является русская женщина, приносившая рядом с мужчиною, свой усердный и столько же замечательный труд на возвышение красоты и великолепия Божьего храма.
Начало шелкового и золотого шитья мы должны относить к самым первым временам нашей истории, когда оно, по всему вероятию, служило лишь домашним потребностям богатого наряда и убора. Само собою разумеется, что с принятием христианства, благодаря потребностям Церкви и знакомству и близким связям с византийскою Грециею, откуда без сомнения вместе с образцами работы являлись к нам мастера и мастерицы, — это женское по преимуществу художество, получило обширнейшее применение, распространилось и утвердилось как особая отрасль художества, служившего исключительно Церкви. Вероятнее всего, что в первое время особому его распространению способствовали женские монастырские общины. Мы видели, стр. 91, что уже первые княжны основывают монастыри, собирают черноризиц и с богомольными целями путешествуют даже в Греки, в Царьград, где конечно, в женских же монастырях знакомятся еще ближе с искусством. Женский монастырь должен был существовать женским же рукоделием; а какое же рукоделие было соответственнее монастырскому настроению мысли, как не то, которое прямо шло на украшение Божьего храма. Очень естественно, что первые женские монастыри были и первыми мастерскими и первыми рассадниками этого искусства. Татищев упоминает, что первая монахиня из русских княжен, дочь Всеволода, Янка сама учила черноризиц девиц грамоте, петь, шить. (Кар. 11. пр. 156.) Он же приводит свидетельство, что другая Анна Всеволодовна, жена Рюрика Ростиславича (1200 г.), «ни о чем более прилежала, как о милости и милостыни; обидимых и страждущих в напастех охраняла и защищала, еще же и должность материнскую хранящи, научила чад своих словесам и закону Божию, также милости и благонравию. Сама прилежала трудам и рукоделиям, швениям златом и сребром, как для себя и своих детей, пачеже для монастыря Выдубицкого, которому особенно усердствовала вместе с мужем [256] . Припомним Февронию Муромскую, которая быв крестьянкою ткала красна, а ставши княгинею, а потом и монахинею, однажды в храме Пречистые соборные церква своими руками шила воздух, покров на св. сосуды, на нем же бе лики святых». В это время бывший ее супруг, также инок, князь Петр, присылает к ней вестника, что приблизился час его кончины и ждет он ее, чтоб вместе «отити от тела». Она ответила: пожди — вот дошью воздух во святую церковь. Супруг присылает вторично, говоря, что остается мало ожидать; присылает в третий раз, с словами что ожидать уже невозможно; «онаже останошное дело воздуха святого шияше, уже бо единого святого риз еще не дошив, лице же нашив, и преста, и воткне иглу и приверте нитею, ею же шияше, послала к блаженному супругу о преставлении купнем и помолившеся преставилась».
256
Татищев кн. 111, 329. Летопись не говорит об учении детей рукоделью (Ип. 153); но прибавки нашего первого историка вполне вероятны, оправдываются всеми обстоятельствами и могли быть заимствованы из позднейших сказаний, которые обозначали подробнее то, что разумелось вообще в коротких словах летописца.
Таким образом не будет и малейшего сомнения в том, что в одно время с построением у нас первых христианских храмов явились на украшение их и первые памятники женского золотого и шелкового шитья. Скупые на подробности летописцы, редко, и то уже в позднее время, описывают самые предметы вышивания и обозначают их вообще именем церковной круты.
В 1146 г. они упоминают как князь Изяслав взял город князя Святослава и церковь св. Вознесение всю облупиша, забрал: сосуды, «индитьбе и платы служебныя, а все шито золотом»…