Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях

Забелин Иван Егорович

Этот плачь близок уже был к решению дела. Возвратившись осенью из путешествия, государь начал думать с своими боярами о великой княгине, что неплодна, и с плачем говорил им: «кому по мне царствовать в Русской земле? братьям ли оставлю, но братья и своих уделов не умеют устраивать? Бояре отвечали: «князь великий, государь! неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда!..» Но не все бояре так думали. На эту мысль и самого князя наводили и укрепляли ее в нем лишь одни его верные слуги, его приверженцы, его созданья, для которых вопрос о прямом наследнике Василия соединялся с вопросом собственного счастия. Напротив того, для других бездетство Василия, по многим отношениям, становилось торжеством и они в тайне радовались, что этот самовластительный государский род может наконец сам собою угаснуть. Эти-то другие сумели придать разводу Василия с неплодною женою великое церковное значение, возвели его в неразрешимый грех, вовсе не упоминая о том, что бывали давно уже примеры княжеских разводов, и именно в московском же колене. Еще сын Ивана Калиты, Симеон Гордый, развелся с первою своею женою за то только, что показалась она ему испорченною. Вот что рассказывает об этом событии родословная книга: «князь великий Семион Иванович Гордой женился у князя Федора Святославича Смоленского: была у него одна дочь Еупраксия. И великую княгиню Еупраксию на свадбе испортили: ляжет с великим князем на постелю, и она ему покажется мертвец. И князь великий великую княгиню отослал к отцу ее, а велел ее дати замуж. И князь Федор Святославич дал дочь свою замуж за князя Федора за Красного за Большого Фоминского. А у князя Федора с тою княгинею было 4 сына». Такого примера было бы достаточно для оправдания теперешних намерений государя. Но про старину не хотели в это время поминать. Не смотря на противодействие, великий князь настоял на своем, развелся с женою и принудил ее постричься в монахини, в ноябре 1525 г. В сказаниях об этом событии отразился

также различный взгляд на дело. Одни, с целию оправдать государя, рассказывают, что Соломония, видя свое неплодство долго умоляла государя облечь ее в иноческий образ, что Василий противился ее просьбе, указывая, что не может разорить брак, что в. княгиня обратилась тогда с молением к митрополиту Даниилу, который со всем духовным чином и убедил государя исполнить ее непреклонное желание. «Постриже в. княгиню, по совету ее, тягости ради и болезни и бездетства». Но другой рассказ несравненно ближе к истине. «Она, по рассказу Герберштейна, плакала и кричала, когда митрополит в монастыре совершал ее пострижение; никак не хотела надевать кукуль; вырвала его из рук митрополита, бросила на землю и топтала ногами. Иван Шигона, один из самых приближенных людей государя, в негодовании на такую дерзость, стал ее жестоко бранить и ударил даже плетью, сказавши: Как ты смеешь сопротивляться воле государя и медлить исполнением его приказания? — А тебе кто дал право бить меня? — восклицала Соломония. — Я исполняю государево повеление, ответил Шигона. — Тогда в несказанной скорби несчастная объявила пред всеми, что ее постригают насильно, что нет ее желания идти в монастырь и молила Бога отомстить за ее обиду.

Ее постригли с именем Софьи, в Москве, в Рождественском девичьем монастыре; постригал не митрополит, а игумен Никольского Старого монастыря Давид. После ее отправивши в Суздальский Покровский монастырь, где она и оставалась до кончины. В. князь наделил ее, после своей женитьбы, особою вотчиною, селом Вышеславским с деревнями и со всеми угодьями [134] .

Причиною развода, как указано летописцем, не было исключительно одно только неплодие. Его облекли в немощь, в болезнь, о которой был даже розыск, следственное дело. В числе разных бумаг царского архива, при Иване Грозном, сохранялись «списки: сказка Юрья Малово и Степаниды Резанки и Ивана Юрьева сына Сабурова и Машки Кореленки (вероятно колдуньи) и иных, про немочь великия княгини Соломониды» [135] . Из этого дела до нас дошел отрывок, именно сказка Ивана Сабурова, брата Соломонии, весьма живо характеризующая и личность и безвыходное положение несчастной царицы. Сабуров 23 ноября 1525 г. рассказал следующее: говорила мне великая княгиня: есть жонка, Стефанидою зовут, Рязанка; а ныне на Москве; и ты ее добудь, да ко мне пришли. Я отыскал Стефаниду, зазвал сначала к себе на двор, и потом послал ее к великой княгине с своею жонкою Настею; и та Стефанида была у великой княгини; и Настя сказывала мне, что Стефанида воду поговаривала и смачивала ею великую княгиню; да и смотрела ее на брюхе и сказывала, что у великой княгине детям не быть. А после того пришел я к великой княгине и она мне сказывала: присылал ты ко мне Стефаниду и она у меня смотрела, сказала, что у меня детям не быть; наговаривала мне воду и смачиваться велела для того, чтоб князь великий меня любил; наговаривала воду в рукомойнике и велела мне смачиваться тою водою; а когда понесут к великому князю сорочку и порты и чехол и она мне велела из рукомойника тою водою, смочив руку, да охватывать сорочку, порты и чехол и всякое другое белье. — Мы хаживали к великой княгине, прибавил Сабуров, за всяким государевым бельем, и в. княгиня, развернув сорочку или другое белье в. князя, да из того рукомойника и смачивала то платье. — Сабуров еще рассказал случай: «говорила мне великая княгиня: сказали мне про одну черницу, что она дети знает, (а сама без носа); и ты мне добудь ту черницу. Розыскал я и эту черницу; пришла она ко мне во двор и наговаривала, не помню, масло, не помню, мед пресной, да и посылала к великой княгине с Настею и велела ей тем тереться для тогож, чтоб ее князь великий любил да и для детей. После того я и сам был у в. княгини; она мне сказывала: приносила мне от черницы Настя, и я тем терлась». Да что мне и говорить, примолвил Сабуров, мне того не изпамятовать, сколько ко мне о тех делах жонок и мужиков прихаживало» [136] .

134

Карамз. VII, стр. 280.

135

Акты Арх. Эксп. I, 339.

136

Акты истор. I, 192.

Это была другая, тайная сторона действий, желаний и исканий цариц, дабы излечить немощь своего неплодия. По суеверию века заботы помочь себе знахарством, волшбою шли рядом с усердными молитвами, обетными богомольями, вкладами по монастырям и церквам, переплетались, так сказать, с благочестивыми подвигами, вызываемыми одною и тою же целью получить силу чадородия и тем привлечь любовь государя.

Должно заметить, что в тот век знахарство и волшба или ведовство, как область реальных практических, хотя бы и младенческих знаний о разных силах естества и тайнах природы, не смотря на то, что были отречены и прокляты, всегда и повсеместно были принимаемы, как обычное врачевство материальное, вещественное, которое невозможно было миновать людям, искавшим вещественной же помощи в своих недугах, телесных и сердечных. Ведуны и ведьмы прежде всего были лекаря и лекарки, — врачи. Они сами так понимали свою специальность, так понимал ее и народ. Но это было врачевство мирское, знание отреченное, противное врачевству духовному по той причине, что оно утверждало свои действия тайнами сего мира, уклонялось от действий, благословенных и указанных церковью, ставило самочинно в противность тайнам благословенным свои греховные, бесовские тайны. Вместо слов молитвы оно ставило слова заговора или наговора и усердно веровало с силу этих слов; вместо благословенных и освященных действий, (см. выше стр. 230, 231), оно ставило действия нечестивые и усердно ожидало от них помощи. Но как бы ни было, под этою мифическою оболочкою оно хранило действительные познания естества, которые действительно в иных случаях врачевали, исцеляли недуги и тем всегда оживляли и поддерживали народное верование в особенные силы ведовства. Оттого в народных понятиях естественное врачевство не было отделяемо от волшебства и врачи не только по профессии, но даже и именем не различались от волхвов. Так одно поучительное слово касательно волшбы запрещает «к врачам ходити», т. е. к волхвам, которых русский писец XVI в. отождествил с врачами и наоборот [137] . Самое слово: ведовство, знахарство, должно показывать, что в основе волхвования лежала идея реальных знаний о природе, прикрытых лишь мифическою оболочкою, суеверием, которыми прикрывалось в те века всякое знание и вообще наука. Вот почему, не смотря на гонения со стороны врачевства освященного, не смотря на сожжения волхвов и вещих женок, мирское отреченное волшебство оставалось все-таки великою силою в жизни народа и к нему в трудных и безвыходных обстоятельствах по необходимости прибегал всякий, искавший себе помощи, не исключая даже и гонителей.

137

Летопись занятий Археограф. Коммиссии 1864 г., стр. 84.

После развода с Соломониею Василий избрал себе в невесты княжну Елену Глинских, дочь умершего нововыезжего князя Василия Львовича Темного-Глинского, из рода знатного, но иноземного, литовского, который изменив литовскому королю, вскоре изменил было и Москве в лице своего головы, родного дяди избранной невесты, князя Михаила Львовича. Неизвестно, как происходило избрание государевой невесты; но вероятно обычным же порядком, т. е. повсеместным собранием всех тогдашних красавиц, из которых больше всех полюбилась княжна Елена, жившая у матери, вдовы Анны. Надо заметить, что несчастный дядя невесты, Михаил Глинский, был воспитан в Германии, долго там жил, находясь в службе у герцога Саксонского Албрехта и у императора Максимилиана в Италии, прославился военными заслугами и был предан немецким обычаям, которых без сомнения держались и его братья, Иван и Василий, отец невесты. Таким образом и Елена была воспитана в среде более или менее иноземной, в обычаях, которые быть может многим и к лучшему отличали невесту от ее сверстниц ж соперниц, что и должно было остановить на ней выбор государя [138] .

138

Карамз. И. Г. Р. т. VII, 11, 84.

О свадебницах, так назывался в народе рождественский мясоед, 28 генваря 1526 г., Василий обвенчался с новою супругою — «оженися, яко лепо бе царем женитися», т. е. с подобающим царскому сану торжеством и веселием. Во время свадьбы известный впоследствии наперсник Елены, молодой князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский

находился вместе с своим отцом кн. Федором Васильевичем в числе самых доверенных и приближенных к государю свадебных чинов. Отец его по свадебному разряду занял тогда очень важную должность конюшего: ему «велено быти у государева коня и ездити весь стол и вся ночь круг подклета (спальни новобрачных) с саблею голою или с мечем». Сын находился в числе детей боярских четвертым у брачной постели, вместе с дворовыми боярынями, вдовами ближних бояр Челядниных, Еленою и Аграфеною: Последняя была ему сестра, и потом была избрана в мамы к новорожденному малютке Грозному. Сверх того ему тогда же было назначено: «колпак держати у великого князя и спати у постели и в мыльне мытися с великим князем», что обыкновенно поручалось самым приближенным, так сказать домашним, комнатным людям. Таким образом сердечная связь Елены с Овчиною, как его обыкновенно называли, объясняется давнишним приближением его семейства к государевой комнате, и особенно через Аграфену Челяднину, его сестру, которая была за мужем за Васильем Андреевичем Челядниным, государевым дворецким (ум. 1518 г.) братом государева конюшего Ивана Челяднина и сыном тоже государева конюшего, Андрея Челяднина, который был в этом чину еще при отце в. князя Василия. Знатный чин конюшего давался только самым близким, любимым и заслуженным людям. Незадолго перед кончиною великого князя и Овчина получил звание конюшего.

Враги великого князя, не одобрявшие его второй брак, тотчас же распустили молву, что бывшая супруга, теперь монахиня, Соломония, беременна и скоро разрешится. Герберштейн рассказывает, что «этот слух подтверждали две боярыни, жены близких к государю людей, именно вдова казначея Юрья Молово Траханиота (Варвара) и жена постельничего Якова Мансурова [139] . Они говорили, что слышали от самой Соломонии о ее беременности и близких родах. Великий князь очень смутился этою молвою, удалил из дворца обеих боярынь, а вдову Траханиота приказал даже высечь за то, что она раньше не донесла ему об этом. Он послал в монастырь к Соломонии разузнать дело на месте своих дьяков Третьяка Ракова и Меншого Путятина. Чем окончилось исследование, нам неизвестно. Герберштейн, продолжая свой рассказ, говорит что в его бытность в Москве выдавали за истину, что Соломония родила сына, именем Юрья, и никому его не показывала. Когда к ней явились посланные узнать истину, она, будто бы, сказала им: вы недостойны того, чтобы глаза ваши видели ребенка; а вот когда он облечется в свое величие (станет царем), то отомстит за оскорбление матери». Но некоторые решительно не верили, что Соломония действительно родила. И таким образом этот слух остался сомнительным, замечает Герберштейн. Во всяком случае сказка очень любопытна. Она характеризует стремление боярской и вообще дворской среды и на самом деле есть крамольная попытка внести смуту и в государеву семью и в государство, первая попытка поставить самозванца, которая как порождение деспотизма и самовластия олигархов — правителей впоследствии развилась органически в самых широких размерах — и возрождалась мгновенно, при всяком смутном государственном обстоятельстве.

139

Юрий Траханиот умер в 1513 г., а Мансуров пожалован в постельничие в 1514 г., умер в 1520 г. Так отмечено и списке бояр (Вивл. XX, 17, 20). Между тем имя Якова Мансурова является в свадебном разряде при бракосочетании в. князя с Еленою в 1526 г., где ему назначено за саньми в. княгини идти и ходити в хоромех и у платья в. княгини. Вив. т. XIII, 16.

Вступив во вторичный брак единственно только с политическою целью дать государству наследника, великий князь освятил этот брак в самом начале молитвою о чадородии. Чрез месяц после свадьбы, 4 марта, назначая в Новгород архиепископом своего любимца, архимандрита Можайского монастыря Макария, Василий, поручил ему, как приедет на паству, «в октеньях молити Бога и Пречистую Богоматерь и чудотворцев, о себе и о своей княгине Елене, чтобы Господь Бог дал им плод чрева их», о чем действительно и молились по всей епархии в церквах и монастырях.

В конце года великий князь совершил богомольный поход в Тихвин, к Тихвинской Богоматери, куда приехал вместе с владыкою Макарием, 24 декабря, в навечерие праздника Рождества Христова, пробыл там три дня и три ночи, молился «о здравии и о спасении и чтобы ему Господь Бог даровал плод чрева… великую веру и умильное моление показал ко всемилостивому Спасу и Пречистой Богородице и к Их Угодникам; показал многую милость к печальным людям, которые в его государевой опале были, многие монастыри мждостынями удоволил»… [140]

140

И. С. Р. Л. IV, 296. Акты Истор. I, 532.

Но прошло и еще почти два года, а Господь не благословлял детьми и этого брака. Осенью 1528 г. Великий князь прожив до Филипповских заговен в Новой Александровой слободе, предпринял оттуда новый богомольный поход по монастырям, к чудотворцам, вместе с великою княгинею; был в монастырях: Переяславских, Ростовских, Ярославских, на Белом озере в Кириллове монастыре, на Кубенском озере, в Спасо-Каменном монастыре, везде милостыню великую давал и потешение по монастырям и в город попам; а велел молитися о чадородии, чтоб дал Бог отрод у него был. В Переяславле основывал тогда свой монастырь препод. Даниил, ученик Пафнутия Боровского. Посетив св. старца «паче мимошедших лет простирал к нему свою любовь: близь себе седети повелеваше; для него освобождал повинных от смерти; завещал поставить в монастыре каменную церковь во имя св. Троицы, для чего и запас к церковному зданию послал… И бывши у преподобного в монастыре — братского хлеба изволил вкусити, такожде и от кваса монастырского пия, бе бо квас вельми препрост… но радостного умиления исполнялся самодержец, и как некоею надеждою огражден, возвращался в свой царский дом. Иногда же посылал в монастырь к преподобному Даниилу и повелевал к себе принести хлеба и квасу братского, также и к царице своей, и вкушал с верою. И сладостно и полезно вменяшеся им… Вел. князь, по словам любимца его Макария, «не умалял подвига в молитве, не сомневался от долгого времени своего безчадства, не унывал с прилежанием просить, не переставал расточать богатство нищим, путешествуя по монастырям, воздвигая церкви, украшая св. иконы, монахов любезно упокоивая, всех на молитву подвизая, совершая богомольные походы по далечайшим пустыням, даже пешком, вместе с великою княгинею и с боярами; всегда на Бога упование возлагая, верою утверждаясь, надеждою веселясь… желаше бо по премногу от плода чрева его посадити на своем престоле в наследие роду своему… [141]

141

Степ. кн. II, № 205.

Таким образом четыре с половиною года протекли в непрестанных молениях, в непрестанных подвигах благочестия и милосердия. В последнее время с особенною верою супруги прибегали в своих молитвах к препод. Пафнутию Боровскому. Молитва была услышана: Господ внял стенаниям и слезам супругов и «разверзе союз неплодства их». 25 августа 1530 г. была великая неизреченная радость вел. князю и вел. княгине и всему московскому государству: в этот день Бог даровал государю сына Ивана, молитвенный плод, столько времени и с такою горячностью ожидаемый не только родителями, но и всеми друзьями государя и государства. В 1584 г. рязанский епископ Леонид свидетельствовал пред царем Федором Ивановичем, как о деле всем известном, что «по прошению и по молению преподобного Пафнутия чудотворца дал Бог наследника царству и многожеланного сына отцу. (А. И. И, № 216). Это утверждается еще и тем, что восприемниками от купели новорождениого царевича были избраны ученики преп. Пафнутия, Даниил Переяславский и Кассиян, по добродетели прозванный Босым, собеседник преп. Иосифу Волоколамскому. Крещение происходило в Троицесергиевом монастыре, у мощей преп. Сергия, общего учителя и наставника, где Даниил своими руками носил младенца во время литургии и к причастью св. Таин. Благочестивое и богомольное настроение мыслей указало, что рождение царственного младенца не было просто, как иным случается. Оно приметило, что «когда отроча во чреве матерни растяше, то печаль от сердца человекам отступаше; когда отроча во чреве матерни двигалось — то стремление иноплеменной рати на царство низлагалось. (Здесь разумеется, вероятно, удачный поход на Казань, весною того же года [142] ). Рассказывали также, что в. княгиня во время своей беременности, яко бысть близ рожения, вопросила одного юродивого Дементия, кого она родит. Он, юродствуя, отвечал: родится Тит — широкий ум. Она еще больше стала молиться, чтоб исполнилась ее надежда. За девять дней до рождения, в Успеньев день, служили иереи обедню, вовсе не ведая, что в. княгиня уже непраздна. Когда на ектении среди обычных молений о царе и о его царице, следовало произнести, еже подати им плод чрева, — один клирик внезапно, яко сном объят, возгласил: и о благородном чаде их» и в изумлении оглядывал других служащих, желая знать о имени царского отрока; затем, опомнившись, произнес уже обычные слова [143] . Богодарованному отроку наречено имя: Иван, «еже есть усекновение Честные Главы», сказано в летописи, обозначавшей день памяти Крестителя.

142

Степ. кн. II, 209.

143

Степ. кн. II, 237.