Домашний совет
Шрифт:
– Садись, – предложила она Владику. И сразу стало ясно, что обвиняемым будет он. Близнец сел.
– Недавно ушла Ирина. Она рассказала нам, что сегодня в Доме культуры инженера и техника разыгралась ужасная история.
Хоть мама и усадила Владика на стул, хоть она и произнесла слово «ужасная», но голос ее тем не менее был довольно спокоен. Да и руки не метались, как загнанные. «Влияние свежего воздуха!» – решил я.
Но потом понял, что ситуация еще не до конца ясна маме, что она хочет в ней разобраться.
– Тебя предупреждали, что олимпиада,
Следовательские нотки звучали в мамином голосе, но весьма приглушенно. Это были как бы вариации на тему об олимпиаде начинающих физиков, но еще не само произведение.
Владик задергал носом. Поправил очки в иезуитски тонкой оправе.
– А что такое? – спросил он, выигрывая время для раздумий.
– Повторяю, – сказала мама, – тебя предупреждали о том, что олимпиада переносится?
Следовательская интонация становилась все определеннее.
– Его предупреждали, – с тяжелым спокойствием произнес отец. – Это безусловно.
– Я хочу равноправия! – Мама протянула руки, ожидая, что искомое равноправие положат ей на ладони. – Почему ты, Василий, когда речь идет о Сане, исходишь из того, что он ничего дурного сознательно сделать не может, а в данном случае берешь старт с другой стороны?
Если маме где-нибудь и удалось добиться равноправия, так это на семейных советах: здесь не учитывался ни возраст, ни пол. Мы, школьники, могли спорить с отцом и даже с самой мамой, а они могли наступать друг на друга. Хотя отец ни разу этим правом не воспользовался. Ни разу… до того вечера.
– Ты даже не произнес свое любимое «если я, конечно, не заблуждаюсь», – продолжала мама.
– Это слишком серьезный проступок. – с тяжелой уверенностью возразил ей отец.
– А если проступка нет?
– Я думал, Саня знает, что олимпиаду перенесли, – схватился за соломинку почти утопавший Владик.
– Зачем же тебя просили сообщить ему это? – поинтересовалась мама, сражаясь за абсолютное равноправие.
– Я думал так… на всякий случай. Чтобы он не забыл.
– И почему ты не передал?
– Ты знала об олимпиаде? – вопросом ответил Владик.
– Нет, я, к сожалению, была не в курсе.
– И я… Зачем же было обнаруживать, что я знаю? Раз он ото всех скрывал!
– Не ото всех, – возразил отец. – Я, например, даже посоветовал проконсультироваться с Саввой Георгиевичем.
– И Саня пошел к нему? – с нервной небрежностью спросила мама. – Ты поднялся?
– Поднялся… – ответил я.
Воцарилось молчание. Владик ничего не понимал. Кроме того, что о нем на время забыли.
– Почему ты ответил мне столь многозначительно? – тихо спросила мама.
Вновь наступила тишина. Мама, приняв какое-то решение, далекое от олимпиады начинающих физиков, встала и, сильно прижав уши ладонями к голове, покинула кухню.
Отец вышел за ней в коридор.
– Сейчас как раз тот момент… – послышался мамин голос. – Я обязана.
– Вероятно. Если я, конечно, не заблуждаюсь. Они вернулись на кухню.
– Саня
Я подумал, что мама иногда говорит чересчур длинно. И что вообще на свете произносится слишком много слов, которые надо вынести за скобки для того, чтобы внутри скобок осталась истина в ее чистом виде.
– Мама и Савва Георгиевич ни в чем перед нами не виноваты, – твердо сказал отец. И повернулся ко мне: – Поверь… друг мой.
– Я верю.
Покинув наш последний домашний совет, я выбежал на улицу, где уже очень резко ощущалось охлаждение природы к провинившемуся перед ней человечеству. Мне всегда казалось, что осень и весна не вполне самостоятельные, а как бы «переходные» возрасты года: от лета к зиме и наоборот. Май в тот вечер перепутал, забыл, к какому возрасту ему надо держать курс. В пору было надеть пальто или плащ, но мне не хотелось возвращаться.
– Куда ты, Саня? Все будет по-прежнему! – догнал меня из окна мамин голос.
Это были бессмысленные обещания, и я остановился только на углу, у автоматной будки. Позвонил Ирине и попросил ее выйти ко мне на минутку.
Она вышла с собакой. Лучший друг человека ни разу не унизил свою хозяйку в моих глазах: не поднял ногу возле забора, дерева или столба. Обычно он смотрел на нас так, будто собирался принять участие в предстоящем разговоре.
На все возможные случаи жизни и для любых погодных условий у Ирины находилась соответствующая одежда – современная, но не разлучавшая се с образом знаменитой Кармен. Если бы на город обрушился тайфун, я уверен, она бы и его встретила во всеоружии моды и вкуса.
Сейчас Ирина была в кожаной куртке с поднятым воротничком, на который ниспадали крупные цыганские серьги. Она не ждала моего звонка, но застать ее врасплох было нельзя.
– Ты пришел убеждать меня, что ни в чем не виноват? И что родственник твой – негодяй? Я верю. Но Марии Кондратьевне от этого будет не легче.
– Ты не знаешь самого главного.
– Главного? Для Марии Кондратьевны или для тебя?
– Для меня… Мама с отцом расходятся.
Она остановилась. Лучший друг человека приподнял уши.
– Куда расходятся?
– На разные этажи. Мама поднимается к Савве Георгиевичу. Насовсем.
– К Чернобаеву?! Откуда ты знаешь?
– У нас был домашний совет. Самый последний… Он принял исторические решения.
– Какие?
– Маме разрешено уйти к члену-корреспонденту. Она, отец и мы с Владиком должны думать, что ничего не изменилось, ничего особенного не произошло. Еще совет постановил, что и в этом случае должно быть соблюдено равноправие: один из нас, близнецов, поднимется вместе с мамой, а другой останется на первом этаже.