Домашний совет
Шрифт:
«Хочет, чтобы никто не мешал ей служить таланту», – подумал я.
– Мы с Ириной решили поступать в университет. На мехмат. И он бы мог объяснить…
– А это уж совсем неудобно! – возразила мне мама. – Он может подумать, что заботы нашей семьи о нем… не вполне бескорыстны. Разве я или отец не можем помочь вам? Пожалуйста, любая консультация на дому!
Но Ирина не просила знакомить ее с мамой и папой. Ее кумиром был Чернобаев.
К счастью, приближался наш с Владиком день рождения.
– Пригласи
– «Поздравляем днем рождения…» – сказала она. И взглянула на меня с самой последней надеждой. Я отвел глаза в сторону.
– Хорошо, пригласим его. От вашего с Владиком имени!
А я пригласил Ирину. Сперва она сомневалась:
– Лучше бы вы со своим родственничком родились как-нибудь… порознь. – Ты согласен?
– Это уже трудно исправить.
– К сожалению.
– У нас будет Савва Георгиевич.
– Чернобаев? Почти нереально!
– Ты придешь?
– А родственничка твоего тоже надо поздравлять?
– Поздравь маму с отцом – и все.
– Я приду… Будет Чернобаев? Ради одного этого вам стоило родиться! Кстати… – Она приглушила голос, – Почти все старшеклассницы объединились против меня.
– Я не заметил…
– Ты знаешь, что в данном случае содействовало сплочению коллектива?
– Что?
– Они влюблены в тебя, Саня.
Мне было очень приятно, что она так думает.
– Ты ошибаешься, – пролепетал я.
– Все влюблены!
«И ты?» – хотел я спросить. Но она сама подчеркнула:
– Без исключения!
– Не говори Владику.
Это было единственное, о чем я попросил ее.
– А все-таки его зависть поставила тебя на колени! Слушай-ка… Поменяйся с ним умом, внешностью. И я брошусь ему на шею!
Она пошла по школьному коридору походкой человека, который знает, что на него все смотрят, но не обращает на это никакого внимания. Потом замедлила шаг и вернулась:
– Скажи, Савва Георгиевич любит собак?
– Я у него не спрашивал. Но, по-моему, их любят все.
Ирина пришла с собакой. Я предупредил, что у пуделя длинноватое имя и что лучше ею называть сокращенно: ЛДЧ.
Вначале мама и отец путались, называли его: ЛЧД, ДЛЧ. Но понемногу они приноровились: прежде чем позвать собаку, притормаживали, мысленно произносили: «Лучший друг человека», – и тогда буквы выстраивались в нужном порядке.
– ЛДЧ, какая у тебя умная морда! – не претендуя на оригинальность, восклицали они.
Ирина была с пуделем строга, как с мальчишками нашего класса.
– Не мельтеши! Ляг в углу. И молчи: сегодня не твой день рождения!
– Привык быть в центре внимания, – пояснил я родителям.
Это сближало его с хозяйкой.
– Не думала, что ты такая красавица! – сказала мама. И с тревогой оглядела своих новорожденных.
Я воспринял се заявление, как
Отец никаких красавиц, кроме мамы, на свете не признавал.
Все было готово, но мы ждали Савву Георгиевича.
– Не хочется «разрушать» стол, – объяснила мама. – Потерпим немного…
Он задержался в университете. Но вот-вот появится.
При слове «университет» Ирина сузила глаза, и даже Лучший друг человека напрягся.
Из коридора в комнату потянулся долгий, беспрерывный звонок; Савва Георгиевич, нажав на кнопку, как обычно, о чем-то задумался. Мама, опередив всех, открыла дверь.
Савва Георгиевич никогда не включатся с ходу з чужой разговор, а настороженно внимал ему, как если бы в комнате звучал непонятный язык. Он долго постигал суть самой примитивной беседы, потому что мысли его были далеко. «Человек одной страсти! – говорила мама. – Он не просто живет физикой, – он с нею не расстается!»
– Мы, как и вы, родились весной, – снайперски точно подметил я.
– Уж лучше бы не вспоминал, – через стол, одними губами шепнула мама.
И стала наполнять тарелку Саввы Георгиевича.
Я встал и провозгласил тост за маму и отца, которые «подарили нам жизнь». Взрослые выпили шампанского, а мы, уже девятиклассники, воду с дошкольным названием «Буратино».
Владик задергал не носом, а всем телом: я впервые опередил его. Этого не случилось бы. если б между нами не сидела Ирина. Мой близнец хотел сказать что-нибудь более умное, чем сказал я. Он этого так сильно хотел, что ничего придуматься не могло.
Савва Георгиевич погрузил пятерню в густую мятежную шевелюру и, продолжая думать о чем-то своем, рассеянно провозгласил тост за наше с Владиком будущее. Помолчав, он высказал мысль, которая волновала его, ибо я уже был с нею знаком:
– Если б можно было предвидеть, какое у него, у этого грядущего, будет лицо… Никто и никогда не сумеет заложить программу в самую своенравную машину, именуемую личной человеческой жизнью.
Владик все медлил.
Мне очень хотелось, чтобы тост его поскорее родился. Ирина почувствовала это и шепнула мне:
– Ты – раб его зависти.
– Почему?
Вместо ответа она поднялась.
Вилки и ложки за столом онемели: так же, как немели наши перья, тетрадные страницы, если Ирина выходила к доске.
– Мы в доме научных работников, – сказала она. Дом наш действительно так назывался. – Пусть это будет доброй приметой, и мы тоже посвятим себя именно ей… Науке!
Ее вдохновляло присутствие члена-корреспондента. На географическом лбу Саввы Георгиевича увеличилось количество рек и меридианов: он спросил, в чем именно Ирина видит свое призвание.