Домик в Армагеддоне
Шрифт:
Священник притих. Расправил складки на коленях. Степану Ильичу показалось: он уже произносит про себя те слова, которые предстоит сказать митрополиту.
Взглянув на Степана Ильича невидящим задумчивым взглядом, отец Никифор сказал:
– Вы пока не говорите им ничего, Степан Ильич. Я выйду сейчас, сам с ними поговорю.
– Что вы, я не стал бы… Я просто за Фиму волнуюсь.
Священник отпил чаю. Степан Ильич подумал – ему пора уходить. Встал, руку к дверной ручке потянул, но вдруг остановился:
– Батюшка, есть у вас секунда для меня? Вроде бы ничего пока не происходит…
Можно мне…
– Слушаю вас, – сказал отец Никифор. – Да вы присядьте.
Вернувшись в кресло, Степан Ильич пристроился на самом краешке – как будто для того, чтобы показать священнику: недолго, на секундочку. Внимательно, точно боялся оторвать взгляд от чего-то крайне важного, уставился в свои переплетенные на коленях пальцы.
– Позвольте… Конечно, грош цена моим суждениям… Мне бы молчать в тряпочку. Но, знаете… давно хочу вам кое-что рассказать… Ну вот втемяшилось. Столько раз в уме проговаривал… Я, перед тем как сюда, к Фиме, прийти, в Новочеркасский храм ездил, – от смущения он высоко задрал брови. – Молиться. И… там каменная мостовая… Знаю, знаю, вам, конечно, лучше моего известно… стало быть… каменная мостовая, она вся в таких небольших островках асфальта. Видно, когда-то умники, какой-нибудь секретарь тогдашний райкома-обкома, решил заасфальтировать мостовую. Ну, может, чтобы приглушить как-то… закатать, словом, решили… Толстый был слой асфальта, прямо видно. И вот, весь сошел. Как снег. Одни пятна небольшие остались. Да вы видели! А еще – не знаю, видели ли – за храмом памятник, то есть не сам памятник – его-то вы, конечно видели… Серьезный такой памятник, замечательный памятник.
Расколу казачества посвящен. То есть – воссоединению. Суть не в этом. Я, когда у памятника постоял, пошел вокруг. Так там сзади табличка металлическая, бронза, наверное. А на табличке имена разных больших людей, и не очень больших: губернатора, мэра, казачьих разных чинов. И вот – я уже добрался, добрался – там в списке тех, кто содействовал установке памятника, – списочек такой в несколько строк с упоминанием должностей, регалий – было чье-то имя среди казачьих чинов, разных там хорунжих, есаулов. Было вначале, когда табличку делали, вешали – а потом это имя спилили. Аккуратно так спилили, болгаркой. Ленточку поверх имени вырезали. Кто-то, стало быть, выпал из обоймы, его – фить и спилили. Непригоден стал – и спилили. Понимаете? Я что хотел… Табличка та вроде как на века туда определена была. Понимаете? А вот изменилось что-то у них промеж себя, перетасовалось как-то, и – р-раз, болгаркой срезали. И кто-то уже в вечность-то не проскочит. Понимаете? Я – да, да – я путано изъясняюсь. Я что хотел… сказать.
Вот мостовая перед храмом – она сквозь асфальт проступила. А тут – просто так, болгаркой – и все. Понимаете? То есть…
Подняв глаза, Степан Ильич встретил колкий взгляд священника.
Отец Никифор поднялся, показывая, что пора теперь, достаточно.
– Я, владыко… Извините, – Степан Ильич тоже встал, руками развел. – Я просто за Фиму переживаю.
Выйдя от отца Никифора, Степан Ильич отправился по дому, искать своих детей.
Ефима сейчас лучше не трогать. Он как открытая рана. Глянуть, как он там, и уйти.
Как закончится этот день? Не было бы какого-нибудь штурма нехорошего, грубости, дубинок, заломленных рук.
Надя
Он хорошим отцом не был. Даже Наде. Она тоже не много видела заботы отцовской. И на что, главное дело, отвлекался? Работа… Городская больница, конвейерная медицина… Родственники больных, стыдливо сующие купюры в кармашек халата или мрачно выкладывающие на стол. Ну да теперь-то…
В проходной комнате, где недавно толпились все собравшиеся в доме, осталось человек пять. Сидели молча, как одинокие транзитники на вокзале. Поезд задерживается, мысли катятся.
В верхней гостиной – еще человек семь. Среди них друзья Ефима. Нет, они его не видели. Хотел один побыть. Где-то здесь, никто во двор не выходил. Нет, менты пока не лезут.
Степан Ильич пошел вниз.
Надю высмотрел сквозь стеклянную дверь на галерее – стоят на балкончике с Юлей, беседуют.
Спустившись в холл, Степан Ильич заметил, что из-под двери, ведущей в гараж, сочится свет. Вошел в гараж – чуть не столкнулись лбами с Виктором Саенко.
– Ой, – сказал, посторонившись. – Извините. Вы Фиму не видели?
Что-то в глазах Саенко испугало Степана Ильича. Рассмотрел его. В одной руке тот на весу держал хоругвь, нижний край которой был обмотан вокруг древка.
Алюминиевое древко, собранное из составных колен, за спиной Виктора опрокинуло открытую банку краски. “Разиня”, – ругнул себя Степан Ильич, догадавшись, что это он, когда рисовал в прошлый понедельник на воротах номер дома, забыл банку закрыть. Краска белой лужицей блестела на бетонном полу.
– Краска, – сказал Степан Ильич. – Вон, разлилась.
В другой руке, перехватив посередине топорище, Виктор держал колун. Не глядя на Степана Ильича, он шагнул в сторону, чтобы обойти его.
Времени на раздумья не было. Совсем не было времени на раздумья.
– Куда вы? – Степан Ильич вцепился в топорище. – Нельзя. Что вы!
– Уйди. – И потянул колун на себя.
– Нельзя. Что вы! Вы же верующий человек, Виктор. Как же…
Саенко согнул локоть, от чего Степан Ильич прижался к нему вплотную, договорив сбивчиво в самое лицо:
– Как же вы, с топором?
В следующую секунду Саенко дернул колун вверх и в сторону.
– Ой!
Степан Ильич повалился на пол. Глядя, как Саенко приноравливается, чтобы пронести в дверь впереди себя хоругвь, Степан Ильич попробовал подняться. Под руку попал домкрат, больно прищемил палец. Бетонная пыль забивалась в ноздри.
– Да, эту забыл запереть, – сказал Антон, наступая на порог. Он стоял напротив Саенко и, скривившись, отгонял от лица пыль. – Напылили как.
Саенко медленно прислонил хоругвь к стене. Колун в его руке шевельнулся.
– Вить, ну что ты, в самом деле?
– Прочь, – сквозь зубы процедил Саенко.
– Слушай, Вить, а помнишь…
Медленно, растягивая каждый звук, Саенко выговорил сиплым голосом:
– Именем…
Антон не дал ему договорить:
– Да никаким не “именем”. Истерика у тебя.
Он расстроенно причмокнул губами. И вдруг Саенко, резко дернув затылком, согнул колени и сел. Как от непреодолимой усталости. Металл цокнул по бетонному полу.
Саенко завалился на спину.
Антон подошел к Степану Ильичу, помог подняться.