Домовые
Шрифт:
— Нет больше трын-травы, повывели, — ответил Авось, спрыгивая с чурбана. — Мне теперь все по барабану…
— Ща хвачу, — пообещал Кондратий.
— Не хватишь.
— Почему?
— А потому, что одни мы с тобой и остались… — Авось внезапно затосковал. — И где же все наши? Ведь никого же, Кондраша! Ни души!
— Ты только теперь до этого додумался?
— Ну…
Кондратий покачал головой.
— Вот то-то и оно, что на тебя, подлеца, положились! А ты перстом о перст ударил? Ты себе слонялся, пивом баловался! А наши
— А если не полегли? Если прячутся где-то? — с надеждой воскликнул Авось. — У стариков, у старушек?
— Теперь такие старушки пошли — кого хошь перематерят. Станут они наших прятать!
Некоторое время Кондратий и Авось дулись друг на друга: один — за разгильдяйство, другой — за горькую правду. Потом Авось опять вскарабкался на чурбан.
— Что же мы имеем? — спросил он. — Всего-то навсего сорок дивизий хреновых, с полсотни блинных, американскую гуманитарную окейскую помощь… Кондраша! Ты ведь — силища! Ты как хватишь!..
— Устал я хватать. Да и куда мне против дивизий? Просвистел ты, мил-дружок, наше царство. Пивом его баночным запил и гамбургером закусил.
— Да разве я?!
— Да на тебя же все положились! Только и галдели: Авось обойдется, Авось обойдется! Ну вот — обошлось… и костей не собрать…
И Кондратий, не прощаясь, пошел по тропке вниз.
— Куда ты?..
— Делом заниматься — английский язык учить. Он мне скоро понадобится.
С тем и отбыл восвояси.
Авось так и остался стоять на чурбане на манер памятника. Потом соскочил и треснул по чурбану кулаком:
— Врешь! Не одолеешь! Прорвемся!
Вид у человека, готового пойти с двумя кулаками против сотни дивизий, редко бывает умным. А чаще всего — взывает о медицинской помощи.
— Так ты что же, в одиночку? — спросила я, высовываясь из кустов. — Ведь не управишься!
— Авось да и управлюсь! — злобно ответил он. — Они увидят, покойнички самозванные, — можно положиться на Авося! Вот тогда-то все и повылезут!
— Вот только восстания покойников сейчас и недоставало, — заметила я, потому что Авось уже явно терял чувство меры. — Нужно сесть и подумать, как ненасильственными и демократическими методами…
— Какими?!?
Столько издевки было в голосе, что я заткнулась.
Глава вторая В руках было, да меж пальцев проскочило
Когда Авось взбирался на гору, он действительно по сторонам, а также под ноги, не глядел. Проскочил на авось, никто его и не заметил. Но, спускаясь, он принялся остерегаться. Тут-то на него и обратили внимание!
— Это что за лох?
— Ты что, блин, фишку не сечешь? — спросила я. — Фильтруй базар, блин! Какой тебе лох?!
— Свои, блин! — крикнул кто-то не в меру ретивому часовому.
— Свои так свои, — он спорить не стал. — Только какого хрена вы там, на горе, забыли,
— Типа трахались мы там, козел, — ласково сообщила я.
— Ну, трахались — другое дело! О-кей, проходите, блин!
Я схватила своего спутника за руку и поскорее потащила прочь от подножия горы.
— Ишь, стерегут. Охраняют!.. — бурчал он. — Да пусто же там!.. Кто теперь туда сунется?!.
При этом он яростно чесал себе ляжку.
— Иди-иди, стратег. Блинную полосу уж как-нибудь проскочим, а вот с хреновой будет сложнее… Что — блохи заели?
— Океем задело. Хуже лишая!
— А меня уже не задевает… — вслух задумалась я. И точно — не задевало. Привыкла. Обтерпелась. Сама правда океями не разбрасываюсь — в рот это дело взять противно. Однако другим спокойно позволяю…
Я даже хай не использую, хотя хай — это престижная новинка. Мне не нравится, как его пишут по-английски — «HI». Зато с блинами полный порядок, с хренами — тоже, недаром ведь они меня за свою признают.
Благодарны, сволочи, за то, что я умножаю количество блинов и хренов в мире!
Блин, что встретил нас первым, был совсем юный, радостно-розовый. Но другой оказался матерым блинищем. Оно и неудивительно — мало было надежды, что кто-то в этот день слезет с горы, давно уж на ней было тихо. А что потащатся на гору — подозрение имелось. Поэтому самый опытный караул разместили как раз подальше от горы — чтобы вовремя перехватить лазутчиков.
— Стоять, блин!
Разумеется, они вместе со своим зеленым джипом спрятались за поворотом шоссе.
— Стой, — шепнула я Авосю, а сама решительно пошла к крепкому краснорожему блинищу. Он небрежно отдал честь — гляди ты, подумала я, и блинов вышколили…
— Во, блин! — ответила я на этот жест, вложив в голос все возможное восхищение.
И он понял — своя!
— Пошли, прибамбас! — позвала я Авося. Он хмуро подошел.
Ему и всего-то нужно было сказать — свои, блин! Больше ни единого вопроса бы не было. Но он дулся и молчал.
— Прибамбас? — усомнился блинище.
— Ну! Крутой, в натуре, прибамбас, да?! — меня что-то повело на то ли кавказский, то ли киргизский акцент, я спохватилась и дернула Авося за хреновинку темного металла, что висела у него на шее.
— Точно, прибамбас, блин, — согласился блинище. — А что он у тебя — типа немой, что ли?
— Холодного пива на хрен хряпнул, блин! — пожаловалась я. И скорее поволокла Авося прочь от засады.
Он обернулся и нехорошо посмотрел на джип с подтянутыми, хорошо сложенными блинами. А я нехорошо посмотрела на него самого. Ведь этим сволочам вычеркнуть — плевое дело… Ведь для того тут и сидят, чтобы ловить и вычеркивать, ловить и вычеркивать!.. Из жизни…
— Если кто спросит, отвечай — прибамбас, — учила я своего спутника, шагая с ним вместо по обочине. — На блина ты не похож, на хрена ты не похож, а за прибамбаса сойдешь… Тем более — с хреновиной.