Домой возврата нет
Шрифт:
Только одного он не скажет, так будет легче и для него и для нее. Будет верней, быстрей, милосердней, если он не скажет, что все еще любит ее, всегда будет ее любить и никогда ни одна женщина не займет в его душе ее место. Ни взглядом, ни единым словом, ни просто пожатием руки он не выдаст себя — пусть она не знает, что никогда ничто на свете не давалось ему трудней. Будет куда лучше, если она этого не узнает, ведь если узнает, ей этого не понять…
…ни за что ей завтра не понять…
…что время не ждет и глубинные течения увлекают с собою сердца человеческие…
И он должен идти.
В
КНИГА ТРЕТЬЯ
«КОНЕЦ И НАЧАЛО»
Когда цикада вылезает из земли, чтобы завершить круг своей жизни, она похожа скорей на жирную, перепачканную личинку, на червя, а не на крылатое созданье. С трудом карабкается она по древесному стволу, и кажется, ноги у нее чужие, с такими усилиями, так неловко она их передвигает, будто еще не научилась ими владеть. Наконец мучительный подъем окончен и передними ножками она вцепилась в кору. И вдруг легкий треск — и верхняя одежка ее аккуратненько раскрывается на спине, точно расстегнулась «молния». Медленно насекомое начинает через щель выпрастывать из одежки тело, голову, всю себя. Медленно, медленно завершает она это поразительное действо и медленно выползает под солнечный луч, оставив позади бурую покинутую оболочку.
Живая простейшая протоплазма, чуть зеленеющая, долгое время неподвижно лежит на солнце, но если набраться терпенья и понаблюдать за ней еще, увидишь чудо изменения и роста, которое совершается у тебя на глазах. Через некоторое время в этом теле начинает пульсировать жизнь, оно делается плоским и, точно хамелеон, меняет цвет, а из крошечных отростков на спине с обеих сторон постепенно возникают крылья. Они растут все быстрей, быстрей, — прямо на глазах! — и вот уже мерцают на солнце прозрачные радужные крылья. Вот они уже трепещут — чуть заметно, потом быстрей и вдруг с металлическим шелестом рассекают воздух — и новорожденное созданье вольно взмывает вверх, в иную стихию.
Осенью 1929 года Америка была подобна цикаде. Она подошла к концу и к началу. Двадцать четвертого октября в Нью-Йорке на Уолл-стрит, в здании с мраморным фасадом, внезапно раздался грохот, который услышала вся страна. Мертвая, изношенная оболочка былой Америки треснула на хребте и распалась, и начало выходить наружу нечто живое, меняющееся, страдающее, что было заключено внутри, — подлинная Америка, та Америка, что существовала всегда, та, которой еще предстояло обрести себя. Она вышла на дневной свет оглушенная, сведенная судорогой, изувеченная оковами неволи и долгое время оставалась в оцепенении, полная еще скрытых жизненных сил. И ждала, терпеливо ждала следующей стадии своего превращения.
Перед взором тех, кто стоял во главе государства, так долго маячил призрак мнимого процветания, что они уже забыли, какова Америка на самом деле. Теперь они ее увидели — увидели ее новый облик, ее первозданную грубость и ее силу — и, содрогаясь, отвратили от нее свой взор. «Верните нам нашу износившуюся оболочку, — сказали они, — нам было в ней так удобно и уютно». И еще они попытали магию слов. «У нас все прочно и благополучно», — говорили они, пытаясь убедить самих себя, что, право же, ничто не изменилось, все как было, так и осталось — было, есть и пребудет во веки веков, аминь.
Но они ошибались. Они не знали, что домой возврата нет. Америка оказалась на переломе: что-то в ней кончилось и что-то начиналось. Но никто не знал, что же теперь начинается, и из-за этой перемены, из-за неуверенности и несостоятельности тех, кто возглавлял
Джордж Уэббер был растерян и напуган не меньше других. Пожалуй, даже больше, ибо в придачу к кризису, который переживала вся страна, в его жизни тоже наступил перелом. Как раз в эту пору и для него тоже что-то кончилось и что-то начиналось. Кончился любовный союз, хоть еще и не прошла любовь, начиналось признание, хоть еще не пришла слава. В начале ноября напечатана была его книга, и это событие, которого он ждал так долго и с таким страстным нетерпением, привело совсем не к тому, на что он надеялся. В эту пору своей жизни он узнал много такого, чего прежде не знал, но далеко не сразу, лишь в последующие годы, дано ему было понять, что перемены в нем самом связаны с куда более серьезными переменами в окружающем мире.
22. Что тут виной?
В годы отрочества, пока Джордж Уэббер жил в маленьком городке Либия-хилл, перед его мысленным взором неотступно стояло лучезарное видение Нью-Йорка, Он жаждал славы, мечтал стать знаменитостью. Это желание никогда не оставляло его, напротив, с годами оно становилось сильней, и сейчас он мечтал об этом, как никогда. Однако он почти ничего не знал о литературном мире, в котором так стремился оказаться на виду. Теперь ему предстояло кое-что узнать об этом мире, что должно было вывести его из блаженного неведения.
Роман «Домой, в наши горы» вышел в свет в первую неделю ноября 1929 года. По случайному стечению обстоятельств, что так часто бывает в нашей жизни и в чем, оглядываясь потом назад, ощущаешь перст судьбы, выход книги почти точно совпал с началом кризиса, охватившего всю страну.
Крах на бирже, который разразился в конце октября, был точно внезапное падение гигантского валуна в тихие воды озера. А волны страха и отчаяния расходились все шире по всей Америке. Миллионы людей в отдаленных селениях, в городах и городишках не знали, как это понять. Коснется ли это их тоже? Они надеялись, что нет. Воды озера сомкнулись над упавшим валуном, и на некоторое время большинство американцев вернулось к своим обычным занятиям.
Но волны страха уже коснулись их, и жизнь не могла оставаться прежней. Исчезла уверенность в завтрашнем дне, всех охватило грозное, зловещее предчувствие. В эти-то дни внешнего спокойствия и отчаянной тревоги и появилась книга Уэббера.
Здесь не будет попыток судить о достоинствах и недостатках романа «Домой, в наши горы», это не входит в задачи настоящего повествования. Надо только сказать, что то была первая книга молодого автора, этим и объясняется многое в ней, и хорошее и плохое. Как и многие начинающие писатели, Уэббер вложил в свою книгу собственный опыт. И это принесло ему немало неприятностей.
Со временем ему предстояло понять, что, если хочешь написать хоть сколько-нибудь интересную и стоящую книгу, надо черпать материал из самой жизни. Писателю, как и всем прочим, приходится брать то, что ему дано. Он не может пользоваться тем, чего у него нет. Если же он делает такую попытку, — а ее делали многие, — тому, что он напишет, грош цена. Это известно всякому.
Итак, Уэббер писал, опираясь на опыт собственной жизни. Он написал о своем родном городе, о людях, которых там знал, о своей семье. И написал так откровенно, так прямо и правдиво, как редко бывает в книгах. Потому и попал в беду.