Домой возврата нет
Шрифт:
— Да, мэм, — ответил он таким поразительно деревянным голосом, что она растерялась, словно ее осадили, и в какой уже раз подумала: «До чего странный человек! И какие все люди разные! Герберт такой сердечный, веселый, такая живая душа. С ним-то вполне можно поговорить. А этот сухарь какой-то, на все пуговицы застегнут, не поймешь, что у него внутри. А попробуй с ним заговорить — тут же поставит тебя на место, обдаст презрением, сразу видно — не желает иметь с тобой ничего общего!»
Отвергнутая, она была оскорблена в лучших чувствах и почти рассердилась. Дружелюбная по натуре, она хотела бы,
«Что-то с ним неладно, — думала Эстер Джек. — С виду он всегда такой несчастный, такой недовольный, все время таит в себе какую-то обиду. Отчего он такой? Что ж, наверно, жизнь у него, у бедняги, несладкая: только и делает, что отворяет двери, да подзывает такси, да подсаживает людей в машины, и высаживает, и всю ночь напролет отвечает на всякие вопросы — радости мало. Да, но ведь Герберту еще хуже — взаперти, в этом душном лифте, без конца вверх-вниз, вверх-вниз, — ничего не видно, ничего не происходит, — и, однако, он всегда такой милый, такой услужливый!»
И она высказала вслух какую-то долю своих мыслей:
— Наверно, Герберту сегодня ночью пришлось тяжелей всех вас. Шутка ли, спустить вниз столько народу.
На это Генри и вовсе не ответил. Казалось, он просто не слышал ее слов. На их этаже он остановил лифт и сказал сухо, безо всякого выражения:
— Ваш этаж, миссис Джек.
Они вышли из кабины, лифт скользнул вниз, а ее такая досада взяла, даже щеки вспыхнули, — она обернулась к своей семье и гостям и сказала сердито:
— Право, этот швейцар мне порядком надоел! Такой угрюмый! И с каждым днем становится все хуже! До чего дошло, с ним заговариваешь, а он и отвечать не желает!
— Ну, возможно, он устал, Эстер, — примирительно заметил мистер Джек. — Им, знаешь ли, сегодня очень нелегко пришлось.
— Так что же, это мы виноваты? — не без язвительности возразила миссис Джек. Но вошла в гостиную, снова увидела, какой там беспорядок после представления Лоугена, и в ней встрепенулось всегдашнее веселое остроумие, и сразу вернулось хорошее настроение. Она комически пожала плечами: — Что ж, устроим благотворительный базар в пользу погорельцев.
Как ни удивительно, с виду словно бы ничего не изменилось, а ведь столько произошло с той минуты, как они в тревоге второпях покинули квартиру. Воздух был тяжелый, спертый, не сильно, но едко еще отдавало дымом. Миссис Джек велела Норе отворить окна. И все три горничные, не раздумывая, взялись за привычную работу, стали проворно наводить в комнате порядок.
Эстер извинилась перед своими и ненадолго ушла к себе. Сняла чужое пальто, повесила его в стенной шкаф, старательно поправила растрепавшиеся волосы.
Потом подошла к окну, подняла повыше раму и глубоко вдохнула свежий, бодрящий воздух. Хорошо! Последний слабый привкус дыма смыло прохладным дыханием октября. И в белом свете луны бастионы и шпили Манхэттена излучали холодное таинственное очарование. На Эстер снизошел мир. Глубокий покой и уверенность омыли все ее существо. Жизнь так надежна, так великолепна, так хороша.
И вдруг
А, вот опять! Что же это?
Опять поезда!
Дрожь миновала, постепенно утихла, утонула в неколебимости вечного камня, и остался лишь синий купол октябрьского неба.
Глаза Эстер Джек снова засветились улыбкой. Мимолетной тревожной морщинки меж бровей как не бывало. И когда она повернулась и пошла в гостиную, лицо у нее было нежное, прямо-таки ангельское — лицо ребенка, который насладился еще одним замечательным приключением.
Эдит и Элма сразу же разошлись по своим комнатам, а Лили Мэндл скрылась в одной из спален, где гостьи оставляли свои пальто, и теперь вышла в великолепной меховой пелерине.
— Было немыслимо прекрасно, дорогая, — сказала она устало, гортанным голосом, нежно целуя подругу. — Огонь, дым, Свинтус Лоуген и прочее — я просто в восторге!
Эстер Джек затряслась от смеха.
— Твои приемы восхитительны! — заключила Лили Мэндл. — Никогда не знаешь, чего еще ждать!
Она распрощалась и ушла.
Джордж тоже собрался уходить, но Эстер Джек взяла его за руку и сказала просительно:
— Подождите. Побудьте еще минутку, поговорите со мной.
Мистер Джек уже явно хотел спать. Он легонько поцеловал жену в щеку, небрежно простился с Джорджем и ушел к себе. Молодые люди могут приходить и могут уходить, но мистер Джек не намерен лишать себя сна.
На улице похолодало, в воздухе запахло морозцем. Гигантский город спал глубоким сном. Улицы были пустынны, лишь изредка по чьему-то срочному ночному вызову проносилось такси. Тротуары обезлюдели, и на них гулко отдавались шаги одинокого пешехода, который завернул за угол на Парк-авеню и торопливо направился домой, к своей постели. Все взнесенные высоко в небо здания фирм и контор стояли темные, лишь в одном каменном утесе, на самом верхнем этаже, светилось окно, выдавая присутствие какого-то верного раба своего дела — видно, корпит над каким-нибудь скучным докладом, который должен быть готов к утру.
К боковому подъезду огромного многоквартирного дома, что высился над уже обезлюдевшим перекрестком, неслышно подкатила темно-зеленая полицейская санитарная машина и стояла в ожидании, невыключенный мотор тихонько урчал. Около нее — ни души.
Вскоре дверь, ведущая в подвал, отворилась. Вышли двое полицейских с носилками, на которых покоилось что-то неподвижное, покрытое простыней. Они осторожно вдвинули носилки в машину.
Минуту спустя дверь подвала вновь отворилась, и появился сержант. За ним еще двое полицейских несли вторые носилки с таким же грузом. И так же осторожно задвинули его туда же.