Домзак
Шрифт:
– ...инвестор от Бога, как говорится, Андрей Григорьевич, скажу от себя лично и от лица губернатора, за эти годы буквально преобразил лицо города...
– донесся до них голос мэра.
– Многие сомневались, что это возможно, но Андрей Григорьевич, как ледокол, раздвигающий льдины...
– Что за чушь он несет!
– пробормотал Байрон.
– Как положено, - сказал сторож.
– А говори - не говори, конец, видишь, один...
– Это правда, что с годами могилы перемешиваются?
– спросил Байрон. Ну земля
– Я б услыхал, - сказал сторож.
– У меня ухо острое.
Оливия обернулась, махнула рукой.
Отшвырнув окурок, Байрон быстро подошел к матери и взял ее под руку.
– У меня словно уши ватой заложило, - сказал он.
– Это от волнения.
Священник взмахнул рукавами, хор запел, ему подтягивали старики, с удовольствием выпевавшие непонятные им церковнославянские слова.
Байрон с любопытством разглядывал братьев Татищевых, стоявших по другую сторону ямы. Оба рослые, широкоплечие, носы уточкой, а скулы широкие и высокие - как у татар. В могучих руках они держали темные розы.
– А где их телохранители?
– спросил Байрон.
– Это тебе не Москва, - прошептала мать, - здесь шайками не ходят.
Снова надрывно всхлипнул оркестр.
Гроб, уже накрытый крышкой, опустили в яму.
Мать легко толкнула сына в бок. Они обогнули яму, бросили на гроб цветы и вернулись на прежнее место. Мать тяжело дышала. Братья Татищевы, как по команде, шагнули вперед, первый нагнулся, раздался громкий хлопок, и огромный мужчина рухнул на крышку гроба. Второй хлопок - и его брат с черным пятном на лбу повалился на груду песка.
Оркестр сбился.
Байрон крепко схватил за руки мать и Оливию.
– Ни с места, - прошипел он.
– Больше ничего не будет!
– Позорище-то какое!
– заплакала Майя Михайловна.
Байрон оглянулся. Никого. Посмотрел поверх крестов и увидел стоявшего на каменной тумбе Звонарева с поднятыми руками. К нему пробирались милиционеры. Он терпеливо ждал.
– Достаньте же его из ямы!
– зарычал Байрон.
Убитого ухватили за ноги и кое-как, тихо матерясь, принялись тянуть наверх. Уронили. Кто-то спрыгнул на крышку гроба и, обхватив мертвого Тату вокруг живота, рывком поднял его над срезом ямы. Труп подхватили. Второго Тату уже унесли в толпу.
Люди кричали, женщины плакали, а молодка, взгромоздившаяся на стул, истерически хохотала, закрыв лицо руками.
Звонарев отдал пистолет первому же милиционеру. Его сбили с тумбы, стали вязать.
– Ты знал? Знал!
– расслышал Байрон голос Кирцера.
– Ну, сынок, и подложил же ты мне свинью! Позорище какое! На кладбище!
– Засыпайте!
– скомандовал Байрон, берясь за лопату.
– Да очнитесь вы, черт бы вас побрал!
Священник с причтом быстро ушел, за ним, пригибаясь за кустами, побежали и другие.
– Чего-то такого я и ожидала, - тихо проговорила мать.
–
– Оливия! Уезжайте домой!
– Нам еще в ресторан на поминки, - спокойно напомнила Оливия.
– Не беспокойся, милый, я ей укольчик сейчас сделаю - и все пройдет. Нельзя же все бросать на полдороге. Мы не имеем такого права.
– А придут на поминки-то?
– весело оскалился Байрон, продолжая кидать землю лопатой.
– Прибегут.
– И котлеты жрать будут?
– И котлеты.
– Оливия погрозила ему пальцем.
– Только умоляю тебя: не ввязывайся ни во что. Обещаешь?
– Нет.
На площади перед кладбищем осталась одна машина. За рулем сидела Диана. Она курила коричневую сигарету, слушая музыку, доносившуюся из радиоприемника.
– Ты весь в песке и глине, - сказала она.
– Словно сам из могилы вылез. Сядешь за руль, или я поведу?
– Ты.
– Он отряхнул брюки, пиджак.
– Ну и концерт! Я же говорил: фигляр. Шут гороховый - тем и опасен.
– Кому говорил?
Он сел рядом, выключил музыку.
– У нас еще много чего впереди!
– весело сказал он.
– Гони в милицию, ненаглядная моя!
Она хмыкнула.
– Иногда я начинаю понимать, за что тебя бабы любят.
Толкнув кулачищем обитую новеньким дерматином дверь, Байрон вошел в кабинет начальника милиции, сел на стул у дальней стены и, уже не в силах сдерживаться, расхохотался. Вспомнилась истерически хохочущая молодка на стуле, возвышавшаяся над толпой.
Кирцер и прокурор, сидевшие за приставным столом, переглянулись. Подполковник был уже без мундира, в блекло-голубой рубашке с погонами, темной от пота на животе.
– Почему-то мы вас ждали, господин Тавлинский, - меланхолично проговорил прокурор.
– Погоди, Пряженцев.
– Кирцер подошел к Байрону, вытиравшему платком слезы, и участливо поинтересовался: - Как там Майя Михайловна?
– Нормально. Мне нужно свидание с задержанным Звонаревым.
– Вы родственник?
– ехидно вопросил прокурор.
– Брат.
– Во Христе, конечно, - продолжал ехидничать Пряженцев.
– Может, сперва нам расскажете про все, что знаете?
Поджав губы и неодобрительно покачивая головой, Кирцер откупорил бутылку минералки, налил Байрону и - прокурор с отвращением мотнул головой себе.
– Ну по обычаю - не чокаясь.
Они выпили водки.
– Весь город знает, что у тебя в бутылках из-под минералки водка, сказал прокурор.
Байрон закурил.
– Вот что, братцы, дайте мне немножко времени побеседовать с этим типом, а потом можете протоколировать мои показания. Если захотите, конечно.
– Показания?
– искренне удивился Кирцер, посасывая лимонную дольку. Ты свидетель. Или ты заранее знал о готовящемся преступлении, но не донес органам правопорядка?
– Не знал.