Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Шрифт:
— Дон Диего уже тут… Следуйте за мной, высокородные сеньоры…
За столом, рядом с Диего, Паскуаль и еще двое. Один из этих двоих, тщедушный человечек, вскочил, кланяется Мигелю, чуть ли не лбом об стол:
— Капарроне, актер Капарроне, к услугам вашей милости…
Второй, молодой совсем человек, встал и поклонился молча. Мигель с любопытством посмотрел на него.
— Ваша милость не узнает меня, — вежливо сказал юноша. — Я Вехоо, сторож лошадей, и уже имел честь…
— Вспомнил, — перебил его Мигель.
— Прошу прощения за то, что сел с дворянами, но так пожелал
— Добро пожаловать, — говорит Мигель, — Вы желанный гость, хотя бы уже потому, что любите театр больше, чем сторожить лошадей.
— Этот лошадиный страж на веки вечные запродал свою душу поэзии, — вступает Альфонсо. — Он, как и я, пишет стихи.
Мигель разглядывает юношу, чьи глаза горят восторгом.
Вот она, одержимость, говорит себе Мигель. Одержимость как сущность человека, непосредственная сила, вырывающаяся из его подсознания, подземная река, что пробивается к поверхности земли, унося в своем яростном стремлении всех, кто с ней соприкоснулся. Мигель чувствует духовное родство с этим юношей, но актер Капарроне, столь долго остававшийся без внимания, разматывает клубок учтивого щебета:
— Ваша милость изволила видеть первое наше представление? Ах, что же я спрашиваю, тупица, ясно же, что сеньор…
— Какую роль играли вы в пьесе Кальдерона? — прерывает Мигель подобострастные излияния.
— Четвертого солдата, ваша милость. В явлении третьем первого акта я выхожу вперед и говорю…
— «Сеньор!» — и роль твоя окончена! — смеется Альфонсо.
Капарроне горделиво надулся:
— Простите, из малой роли иногда можно многое сделать…
— Ну, этим ты похвастаться не можешь, — улыбается Вехоо.
— Что ты в этом понимаешь, о собиратель конского помета!
— Ошибаешься, Капарроне, — вмешивается Диего. — Вехоо в этом понимает. Он сам пишет хорошие пьесы. Превосходный малый, только вот вступается за этого безумца Гонгору.
— Гонгора — безумец, ваша милость?! — в ужасе оборачивается к нему Вехоо. — Нет, это вы несерьезно…
— Он еретик, — стоит на своем Диего. — Помешанный с языком пьяницы, бормочущий нечто такое, чего никто не понимает.
— Нет, нет! — восклицает Альфонсо. — В стихах этого полоумного есть зерно, друзья! Что против него Кеведо, Эррера или Леон?
— Говорите — его трудно понять? — снова заговорил Вехоо. — Но разве это недостаток? Разве поэзия — будни, а не праздник?
— Смешно, — пожал плечами Паскуаль. — Гонгора — не поэзия. Это игра в слова. Игра словами. Словоблудие. Много слов без смысла.
— Сколь высок по сравнению с ним Кальдерон! — Теперь Альфонсо переметнулся на сторону Паскуаля.
— Конечно! — обрадовался тот. — Кальдерон — вот поэт!
Вехоо, встав, продекламировал громким голосом:
— «Дай мне коня и, дерзостью влекомый, пусть молнией сверкнет, кто вержет громы!»
— Кто написал эти строки, Капарроне?
— Кто же, как не твой сумасшедший Гонгора!
Взрыв смеха.
— Попал пальцем в небо! — хохочет Альфонсо. — Твой Кальдерон это написал! Это слова Астольфо в седьмой картине вчерашней пьесы!
Смех усиливается.
— Ага, четвертый солдат! — победно усмехается Вехоо. — Вот я тебя и поймал.
— Вы знаете наизусть какие-нибудь стихи Гонгоры, Вехоо? — спрашивает Мигель.
— Знаю, ваша милость. Я знаю на память почти всю легенду об Акиде и Галатее.
— Не прочитаете ли нам отрывок?
— С удовольствием!
И, выразительно подчеркивая каждое слово, Вехоо декламирует:
Там нимфы стан исчез и лик сокрылся,Где лавр от зноя тайно ствол спасаетИ дерн, что снегом чресл ее покрылся,Источнику жасмина возвращает.Вздох соловьиный трелью раскатился —Гармонию из рая возвещаетИ очи дреме отдает бескрыло,Чтоб день тройное солнце не спалило.Тихо стало в трактире. Слушают идальго и поденщики, обернувшись к Вехоо. Но стих Гонгоры сумбурен и невразумителен и, отзвучав, тянет за собой светящийся шлейф, отмечая его пламенный, неуловимый путь. Диего поднял руку в отвергающем жесте, но Вехоо в экстазе продолжает:
Там на циновке бледной рядом с девойНектар небесный, густотою томный,Миндалины морщинистого древаИ масло, что хранит тростник укромный.Малютка шпага — плод любви и гнева.— Ха-ха-ха! — не выдержал Диего, и с ним захохотало полтрактира.
Дуплистых кряжей розовый питомец —Душистый мед…— Нет, это в самом деле просто смешно! — в один голос восклицают Паскуаль и Капарроне, но Вехоо продолжает упрямо:
…где с воском сот спаялавесна бальзам…— Хо-хо, весна спаяла с воском бальзам! Ха-ха! — надсаживается Капарроне.
Теперь уже все махнули рукой, не слушают, смех волнами перекатывается по трактиру, твоя сумбурная голова, Гонгора, катится под стол, а верный твой адепт Вехоо утратил почву под ногами, он засыпан лавиной смеха, проваливается сквозь землю, и лишь бессильный скрежет его зубов врезается в общее веселье.
Мигель не обращает внимания на шум и насмешки — он задумался.
— Вам нравятся эти стихи, ваша милость? — спрашивает Вехоо.
— Да, хотя я их не понимаю.
— Чем же они тебе нравятся, позволь узнать? — насмешливо осведомляется Диего.
— Они мчатся, как в жилах вспененная кровь, они бурны, властны, исполнены силы, стремятся упорно к своей цели…
— Ты видишь в них себя? — смеется Альфонсо.
Мигель не ответил.
— Друг, не сошел ли ты с ума?
Меж тем трактир расшумелся, раздвоил голоса.