Дон Жуан

Байрон Джордж Гордон

46

Мой Дамбро проявил (судите сами)И сдержанность, и редкое терпенье:С французскими он мог бы образцамиВоспитанности выдержать сравненье.Скорбя душою и скрипя зубами,Выслушивал он глупое глумленьеОбжор и пьяниц, за его столомЕго же перепившихся вином.

47

А если человек повелеваетПокорными и судьбы их вершит,Заковывает в цепи, убиваетИ даже взором подданных страшит,То сдержанность его нас удивляет,Коль самого себя он усмирит;Но, усмирив, он гвельфу

уподобитсяИ права править смертными сподобится!

48

И наш пират имел горячий нрав,Но, будучи в серьезном настроенье,Умел, как притаившийся удав,Готовить на добычу нападенье.Не делал он, терпенье потеряв,Ни одного поспешного движенья;Но если раз удар он наносил,Второй удар уже не нужен был!

49

Расспросы прекратив, томимый думой,Тропинкой потайной прошел он в дом:Среди веселья общего и шумаСовсем никто не вспоминал о нем.Была ль еще в душе его угрюмойЛюбовь к Гайдэ — не нам судить о том,Но мертвецу, вернувшемуся к жизни,Не по себе на столь веселой тризне.

50

Когда бы воскресали мертвецы(Что, бог даст, никогда не приключится),Когда бы все супруги и отцыМогли к своим пенатам возвратиться,Вы все — неуловимые лжецы,Умеющие в траур облачитьсяИ плакать над могилами — увы!От воскресений плакали бы вы.

51

Вошел он в дом, уже ему чужой.Невыносимо скорбное мгновенье!Переживать больнее час такойДля каждого, чем смерти приближенье.Очаг могилой сделался глухой,Погасло все — желанья, впечатленья,Надежды, чувства, страсти дней былых,И грустно видеть серый пепел их.

52

Он в дом вошел бездомный и унылый(Без любящего сердца дома нет!),И вспомнил он, как на краю могилы,Все радостные дни минувших лет:Здесь солнце счастья некогда светило,Здесь милый взор и радостный приветНевинной нежной дочери когда — тоЛаскали чувства старого пирата…

53

Характером он был немного дик,Но вежлив и приятен в обращенье,Весьма умерен в прихотях своих;В одежде, в пище, даже в поведенье,Умел он быть отважным в нужный мигИ выносить суровые лишенья,И, чтоб рабом в стране рабов не стать,Решил он сам других порабощать.

54

Любовь к наживе и привычка к власти,Суровые опасности войны,Морские бури, грозные напасти,С которыми они сопряжены,В нем развили наклонности и страстиТакие, что обидчикам страшны.Он был хорошим другом, но, понятно,Знакомство с ним могло быть неприятно!

55

Эллады гордый дух таился в нем:С героями Колхиды несравненнойОн мог бы плыть за золотым руном,Бесстрашный, беззаботный, дерзновенный.Он был строптив и выносил с трудомПозор отчизны попранной, презреннойИ скорбной. Человечеству в укорОн вымещал на всех ее позор.

56

Но ионийской тонкостью взыскательнойЕго прекрасный климат наделилОн как —

то поневоле, бессознательноКартины, танцы, музыку любил,Он комнаты украсил очень тщательноИ тайную отраду находилВ прозрачности ручья, в цветах и травахИ в прелестях природы величавых.

57

Но лучшие наклонности егоВ любви к прекрасной дочери, сказались;Они в душе пирата моегоС ужасными делами сочеталисьБез этих чувств, пожалуй, ничегоВ нем не было гуманного: осталисьОдни лишь злые страсти — в гневе онБыл, как Циклоп, безумьем ослеплен.

58

Всегда страшна для пастуха и стадаТигрица, потерявшая тигрят;Ужасны моря пенные громады,Когда они бушуют и гремят,Но этот гнев о мощные преградыСкорее разобьет свой шумный ад,Чем гнев отца — немой, глубокий, черный,Из всех страстей особенно упорный.

59

Мы знаем: легкомыслие детейУдел всеобщий, но удел печальный,Детей, в которых утро наших днейНа склоне лет мечтой сентиментальнойМы любим воскрешать, когда грустнейНас греет солнце ласкою прощальной,А дети беззаботно каждый разВ кругу болезней оставляют нас!

60

Но мне по сердцу мирная картина:Семья, здоровьем пышущая мать(Когда дочурку кормишь или сына,При этом нежелательно тощать),Люблю я у горящего каминаРумяных ангелочков наблюдатьИ дочерей вокруг приятной леди,Как около червонца — кучку меди!

61

Старик вошел в калитку, постоял,Не узнанный никем, у двери зала;Под равномерный шорох опахалЧета счастливцев юных пировала,И серебро, и жемчуг, и коралл,И бирюза посуду украшала,А на столы причудливой резьбыЗлатые чаши ставили рабы.

62

Обед необычайный и обильныйИз сотни блюд различных состоял(Пред ними б даже самый щепетильныйИ тонкий сибарит не устоял!).Там — суп шафранный, там и хлеб ванильный,И сладостный шербет благоухал,Там были поросята, и ягнята,И виноград, и сочные гранаты!

63

В хрустальных вазах розовели тамПлоды и очень пряные печенья,Там кофе подавали всем гостямВ китайских тонких чашках (украшеньяИз тонкой филиграни по краямСпасали от ожогов), к сожаленьюОтнюдь не по рецепту англичан,Был в этом кофе мускус и шафран.

64

Цветные ткани стены украшали;По бархату расшитые шелками,Цветы на них гирляндами лежали,И золото широкими лучамиБлистало по бордюру, где сиялиЛазурно — бирюзовыми словамиОтрывки гладью вышитых стиховПерсидских моралистов и певцов.

65

Повсюду, по обычаю Востока,Такие изреченья по стенамО «суете сует» и «воле рока»В веселый час напоминают нам,Как Валтасару — грозный глас пророка,Как черепа — Мемфису: мудрецамВнимают все, но голос наслажденьяВсегда сильней разумного сужденья!