Донный лед

Штейн Борис Самуилович

Когда показалась головка, Сеня хотел спросить у Варьки, что ему делать, но у Варьки глаза были неосмысленные, и Сеня не спросил, потому что спрашивать было бесполезно, Сеня приготовил ладони, чтобы принять ребенка, и так стоял на коленях с приготовленными ладонями - полчаса, час или два - он потерял счет времени. Потом головка как-то сразу вынырнула, показалось красное сморщенное личико и плечи, и ребенок стал выходить толчками и, наконец, вышел, вытолкнулся весь, едва не выскочив из Сениных ладоней. Когда-то где-то Сеня слышал или читал, что ребенка нужно шлепнуть, чтобы он закричал, память услужливо

поднесла ему эту общеизвестную инструкцию, но Сеня шлепать ребенка побоялся, он положил его на свою клетчатую рубашку и стал ждать, когда ребенок закричит, и ребенок скоро закричал, и крик его, хриплый и пронзительный, словно снял какую-то тяжесть с Сениной души.

– Пуповину, - сказала Варька неожиданно ясным голосом, - пуповину перевяжи.

Сеня засуетился, стал искать, чем перевязать пуповину, под рукой не оказалось ничего подходящего, разве что кусок изоленты в бардачке, но Варька изолентой не разрешила.

– Сеня, - простонала она, - оторви у меня от лифчика лямку.

Не без труда Сеня добрался до ее лифчика. К счастью, спереди лямка застегивалась на пуговицу, и Сеня ее отстегнул. Сзади лямка была пристрочена, и потребовалось оторвать ее, причем Варьке пришлось приподняться... Потом Варька приказала ему перегрызть пуповину, и он перегрыз, потому что иного выхода не было.

Отделив таким варварским способом ребенка от матери, Сеня завернул его, мокрого, красного, кричащего, в рубаху и ватную куртку, и стал думать, как бы приспособиться и двигаться дальше, но Варька опять застонала и затужилась и уперлась ногами в стенку кабины.

– Второй! - ужаснулся Сеня. - Второй на мою голову!

И подумал с холодным отчаянием: "Теперь крышка".

Он стоял на коленях, держа в руках неуклюжий кричащий сверток, и повторял, тупо уставясь в одну точку:

– Теперь крышка. Теперь крышка.

Но это были не роды. Это отошло детское место, и Варька объяснила Сене:

– Место отошло...

Сеня не чувствовал брезгливости. Наверное, брезгливость самая непрочная из форм человеческой психики, она первая исчезает перед лицом иных состояний и ощущений: голода, холода, страха, гнева... И заботы.

Скоро Варька сказала Сене:

– Ехай...

И Сеня поехал.

Он положил драгоценный сверток на пол, справа от рычага переключения передач, туда, куда обычно упирается ногами пассажир. Сам сел на краешек сидения, чувствуя тяжесть безвольно привалившейся к его спине Варькиной ноги, и тихонько поехал. Он шел на первой скорости с включенными на дальний свет фарами медленно и ровно, как идут в колонне боевые машины с опасным боезапасом. Преодолев последний спуск и поворот, Сеня переключился на вторую передачу и так, на второй, дополз до родильного дома.

У роддома Сеня остановился, но вылезать из кабины не стал, а принялся сигналить, и сигналил до тех пор, пока не появилась заспанная сторожиха, она залезла на подножку, и Сеня жестами объяснил ей положение.

Сторожиха, охнув, исчезла, и вскоре появились санитарки, и сестры, и носилки, и одеяла, и Сеня в одной майке нес Варьку на носилках, донес до приемного покоя, и его прогнали, потому что к этому моменту привезли главного врача, и Варьку начали осматривать. Потом главный врач Тарас Павлович вышел в

коридорчик, где сидел на стуле Сеня, сказал, что все идет благополучно, ребенок здоров, и - мальчик. Он дружески хлопал Сеню по голым плечам и улыбался, и его узкие монгольские глаза превращались в еле заметные щелочки, и нельзя было с уверенностью сказать, видит он Сеню или не видит. Однако Тарас Павлович видел, наверное, хорошо, потому что, когда Сеня поднялся уходить, он, не переставая улыбаться, снял с вешалки синий ватный бушлат и накинул Сене на плечи.

И Сеня надел этот бушлат и, поблагодарив, стал прощаться. Тарас Павлович предложил Сене отдохнуть, отоспаться, он предложил свою квартиру или больничную койку - на выбор, но Сеня отказался.

– Я бы остался, - сказал он и сладко потянулся. - Я бы остался, но я не могу. У меня утром заседание месткома.

И вышел на улицу.

Двигатель КрАЗа работал, его ровное урчание поднимало настроение. Сеня открыл дверцу. В кабине было чисто. На водительском сиденье лежала сухая ветошь. Сеня включил заднюю и стал разворачиваться. Тарас Павлович и сторожиха стояли на крыльце и махали Сене рукавицами.

Сеня улыбнулся, вздохнул, крутнул головой и двинул в обратную дорогу. "КрАЗ" легко шел на средних оборотах, с ходу взял первый подъем за нефтебазой, снизив скорость, прошел поворот с отрицательным уклоном. После всего пережитого управление машиной казалось Сене делом пустяковым, он чувствовал себя раскованным, даже расслабился в счастливой усталости и запел неверным голосом:

Где ж ты, моя сероглазая, где,

В Вологде, где, где, где, в Вологде, где...

И пропел всю песню до конца.

Последние предутренние звезды таяли в розоватом молоке рассвета, спать Сене не хотелось, но голова была тяжелой - это естественно.

Встречных машин не было. Развиднелось. Можно было выключать фары, но Сеня повременил и выключил только, проехав Джигитку, когда до дома оставалось всего ничего.

Но неожиданности этой ночи не кончились. Примерно в километре от дома Сеня увидел лежащего поперек дороги человека. Сеня в это время опять пел песню про Вологду. Он оборвал на полуслове припев и, нажимая на тормоз, тихо заматерился.

Человек был одет в зеленый бамовский бушлат и стоптанные валенки. Шапки на нем не было. Он лежал на проезжей части дороги, лежал на животе, уложив русую голову на согнутую в локте руку. Сеня перевернул человека на спину и тихо ахнул. Перед ним лежал Леха. Он был жив, но абсолютно пьян. Предутренний морозец придавливал градусов до пятнадцати, и Сеня подумал, что, пролежи Леха на дороге еще с полчаса, был бы ему полный каюк. Сеня опять тихо выругался, ухватил Леху под мышки и, пятясь задом, потащил к машине.

Когда Сеня подъехал к промбазе, промбаза была еще окутана сном. В том числе окутана сном была сторожиха Люба. Сеня посигналил, она проснулась и открыла ворота. Сеня оттащил Леху в вагончик и уложил, стащив с него валенки и ватник. А Сенина койка была занята: на ней, обнявшись, спали Фиса и Варькина дочка Наташка.

Сеня вышел из вагончика, поставил машину в теплый бокс и отправился в диспетчерскую. Люба протянула ему журнал черновых записей:

– Вот с телеграфа звонили.

Сеня прочел: