Донос
Шрифт:
Это были первые танки, которые мы увидели не на картинке, «живьем». Но к танкам быстро привыкли. Теперь они шли по улицам в сторону станции без остановок. Пацаны, кто посмелее, цеплялись крючком за последний в колонне танк и катили за ним на коньках до первых патрулей. Цеплялись, до поры до времени.
Один смельчак прицепился, да не за последний танк, а в середине колонны, на повороте не устоял, сорвался с крючка, угодил прямо под гусеницы следом идущего танка. Это было на моих глазах, так как я тоже был одним из таких «смельчаков».
Под гусеницу попала голова, мозги брызнули чуть не до тротуара.
С тех пор опасные катания прекратились. И даже не потому, что мой старший брат «всыпал» мне дома, отобрал коньки и в ту зиму мы на коньках уже не катались, а потому, что перед глазами летели эти «мозги». Летели до слез, до рвоты. Долго я не мог встать на коньки после этого случая.
Но это будет зимой. А пока, все мы дружно вели заготовку лесных продуктов, что-то съедали сразу, что-то заготовляли впрок. На зиму.
И снова беда. У матери, от постоянного нервного напряжения, от чувства безысходности, отнялись ноги. Еще бы, четверо детей, зарплата 650 рублей, а булка хлеба на рынке стоила 600. Денег не хватало даже на отоваривание карточек. Воинские денежные аттестаты отца доходили до нас через три-четыре месяца после их отправки. Что бы мы ни ловили в реке или ни собирали в лесу, этим не прокормишься, это хорошее подспорье к общему столу, но не более. На таких продуктах долго не проживешь, хотя это и помогало выжить.
Мать увезли в больницу. Те деньги, что оставила мать, мы быстро проели. Мать как-то еще регулировала, мы же проели сразу. Остались без денег, а что можно купить без денег, и карточки, хоть они и есть, но чтобы купить по карточкам – тоже ведь нужны деньги. А их нет.
Заготовленных на зиму запасов хватило ненадолго, рыба в реке после нереста притихла и не ловилась, ближайшие ягодные и грибные места вытоптаны, да и на дальних лесных полянах масса людей искали свой прикорм.
Наступили тяжелые времена.
То, что все недоедали, это стало привычным. Но не есть совсем по несколько дней – это было трудно. Особенно доставалось Нине. Половину всего, что мы добывали, она отдавала младшей, чтобы та не хныкала и не стонала. Нина исхудала и буквально таяла на глазах.
И все же первая слегла не она. Она и не могла себе позволить лечь – на ее руках были дети. Саша промышлял ежедневно и что-то ежедневно нам приносил. Нина все это распределяла, оставляя себе менее всего. Мы были одни, без взрослых, без помощи. Без денег.
Наступал Голод. Летом. А впереди еще трудная зима И надо – выжить.
Выжить маленькой семье, из четырех человек, старшему из которых было всего лишь десять лет, а самой младшей – три года. Выжить маленькой семье, не имеющей ни денег, ни продуктов, ни дров на зиму. Никакой мало-мальски пригодной для зимних холодов одежды. Из своей все они уже повырастали.
Зима приближалась.
15
– Саныч!? Мы думали, что ты давно в Москве. Ну здорово, здорово, где же ты был?
– Не поверите, братцы, но жил я как в раю. Лечился в Медсанчасти. И надо сказать, подправили меня основательно. На долгий срок хватит.
– Ладно тебе, «срок»… Не предрекай. А мы думали или тебя отпустили, или перевели
– Вообще, у меня была такая мысль, что, может, в больницу Саныча «спрятали», – это Андрей, он все знает, – забирали-то в такое время и в такой день, когда формируют команды на лечение. Но так долго не лечат в нашем заведении, я тоже под конец начал думать, что, может, отпустили.
– Ну рассказывай, Саныч, приключения свои, – это опять Володя.
Володя в камере сидит более восьми месяцев. Что он совершил, не знаю, не принято в камере говорить на эту тему, если человек сам молчит, но мы знали, что брали его тяжело, с розыском, взяли где-то на Украине, били, привезли с переломанными ребрами и отбитыми внутренностями, так, что начинал он свою «подследственную» отсидку с больницы, где привели его в человеческий вид. Молодой, здоровый, красивый парень, конечно все заросло довольно быстро. В камере он постоянно делал силовую гимнастику. Грозило ему то ли пожизненное, то ли «вышка», но по нему этого было не заметно, нормальный, уравновешенный, спокойный парень. Когда его вызывали на суд, все в камере за него переживали, волновались, но мне так и не пришлось дождаться в камере решение суда по его делу.
Удивительно мне было наблюдать за этим парнем. Хорошо начитанный, неплохо знает историю, умен, с ним интересно говорить, спорить. В споре заводится «с полуоборота», сразу, спорит азартно, неуступчиво, но без злобы. С удовольствием и увлеченно рассказывал о походах Македонского, Библейские легенды. Со знанием дела и толково рассуждал о сегодняшнем положении в России, в Правительстве, делал интересные прогнозы.
Хороший парень, мне понравился сразу. Чувствовал я и ко мне его какую-то тягу. Через короткое время после моего появления в камере, постепенно осваиваясь в наших отношениях, узнавая меня, он все чаще обращался ко мне за советами по разному поводу. Восхищался часто с детской непосредственностью – «надо же, это ж подумать, почти с министром в одной камере сижу!» С министром – это конечно слишком, но я помалкивал, посмеиваясь про себя.
Заводился Володя не только в спорах, азартен был он и в шахматах. Тут я должен сказать, что такие незаурядные ребята, как Андрей и Володя – чрезвычайно талантливы. Сужу об этом не только по разговорам, наблюдению, спорам, которые мы устраивали до крика, до замечаний охраны через «кормушку» – утихомирьтесь, что за крик! – но когда я пришел в камеру, в шахматах они оба разве что знали, как ходят фигуры. Начали играть. Вначале так, для баловства, но с каждым днем увлекались все сильнее, играли все вдумчивей и интереснее. К концу моего пребывания в камере играли они уже вполне прилично. И если в начале наших «матчей» играл я с ними в «щадящем» режиме, чуть ли не в «поддавки», то постепенно выигрывать у них становилось все труднее и труднее, и, наконец, наступило время их побед. Конечно, играли они не с «мастером», хотя я и обыгрывал некоторые компьютерные программы, но удивительным был сам прогресс их игры за очень короткое время.