Дополнительный человек
Шрифт:
– Отто Беллман думает, что он гомосексуалист.
– Так все говорят. В конце концов, он же был в театре, а актеры вынуждены быть гомосексуалистами или бисексуалами, чтобы с чувством произносить свои реплики. Но Генри – прямая противоположность. У него нет чувств.
Тут появился Генри, и мы, как по команде, одарили его фальшивыми улыбками. Я чувствовал себя виноватым оттого, что так охотно сплетничал о нем. Генри сказал, что нам пора, и Лагерфельд согласилась.
– Я голоден, – объявил он, когда мы вышли из галереи.
– На втором этаже вечеринка, –
Мои спутники были в восторге. Лагерфельд принялась с трудом подниматься по ступеням, но мысль об еще одной вечеринке придавала ей силы. Мы беспрепятственно продвинулись прямо к столу-буфету и смешались с толпой. Вечеринка была продолжением аукциона антиквариата в университете Брауна.
Еда оказалась превосходной: мясо, креветки, сыр. И особенно вкусной потому, что была бесплатной. Мы объелись и выпили еще вина.
Не отходя далеко от стола-буфета, Генри расстегнул свой блейзер, чтобы легче дышалось, и я уголком глаза заметил полоску белой плоти. Складка блейзера распахнулась, и его задница оказалась в непосредственной близости от камамбера.
Но прежде чем я успел что-то сказать, промах заметила Лагерфельд. Она улыбнулась, наши глаза встретились, и она понимающе ухмыльнулась мне. Было похоже, что ей очень хочется шлепнуть Генри по заду своей тростью. Я прошептал ему:
– Видно.
– Что видно?
– Ваш зад.
– До чего ж это утомительно. Не хочу застегиваться. Люди должны чувствовать, что их свобода неприкосновенна… но я слишком близко к еде. Так что могу понять возражения, – сказал он и застегнул блейзер.
Немного позже мы покинули вечеринку и отвезли Лагерфельд домой. Мы припарковались перед ее домом. Когда-то он выглядел величественно, но сейчас пребывал в запустении. Прежде чем выйти из машины, она сказала мне:
– Вы молодец, что нашли эту вечеринку, – и потом обратилась к Генри: – Он многому научился у тебя.
– Всему, чему не следовало, – ответил Генри.
Я вышел из машины, предложил руку Лагерфельд, она взяла меня под руку, и я довел ее до двойных стеклянных дверей. Швейцар в дальнем конце безличного, грязного вестибюля, освещенного лампами дневного света, впустил ее. Я смотрел, как она идет через вестибюль, опираясь на трость, и приветственно машет швейцару. Ей хотелось играть роль женщины из общества, которая возвращается до – мой с вечеринки. Но швейцар едва глянул на нее, оторвавшись на миг от своей газеты, и Лагерфельд исчезла в лифте.
Галстук погружается
Мы с Генри вернулись домой, выпили еще вина и посмотрели телевизор. В одиннадцать часов началась очередная серия «Вас обслужили?». Сюжет вращался вокруг забастовки лондонских железнодорожников. Работники магазина не могли попасть домой, и им пришлось провести ночь кому в кемпинге, кому в отделе мебели.
Миссис Слокомб в мебельном отделе сделала себе миленькую спальню и попыталась соблазнить мистера
– Она – единственная, кто не понимает, что он урнинг, – сказал Генри.
– Да, – ответил я.
– Они великие актеры, но теперь они навсегда увязли в своих амплуа. Мистер Хамфри будет только мистером Хамфри.
Вместо того чтобы отвергнуть миссис Слокомб и тем самым разбить ее сердце, мистер Хамфри закрыл глаза и начал жадно целовать ее, но его спасло появление сурового капитана Пикока, который был смущен, обнаружив их в кровати. Капитан Пикок думал, что может быть уверен насчет мистера Хамфри.
Все еще пьяный оттого, что целый вечер пил вино, я на середине шоу улегся на оранжевый ковер. Стащил подушку с белой кушетки и положил себе под голову так, чтобы можно было видеть телевизор. Рубашка на мне задралась и слегка оголила живот. Когда шоу закончилось, Генри встал надо мной и принялся раздеваться у шкафа, и мне на лицо начал опускаться его галстук. Он был красный в синюю клетку. Я подумал, что он хочет дать его мне и машет им передо мной, чтобы я посмотрел. Но он продолжал продвигать его дальше, пока, наконец, его кончик не указал на мой пупок, окруженный светлыми волосками.
– И что это ты тут делаешь? – спросил Генри, обращаясь к моему голому пупу, и в его голосе послышались флиртующие нотки.
Кончик галстука продолжал указывать на мой пупок. Мы были связаны одной пуповиной. На меня накатило страшное волнение. Все те месяцы, что мы прожили вместе, мы никогда не прикасались друг к другу. Мы были очень осторожны, мы даже не сталкивались плечами, а ведь наша квартира была маленькой и заставленной мебелью. Почему же теперь он прикасался галстуком к моему пупку? Может быть, он ревновал меня к женщине, которая сделала комплимент моему носу? Может быть, ее влечение ко мне сделало меня более желанным? Или моя ценность возросла потому, что я стал третьим партнером с ним и Лагерфельд и нашел бесплатную еду?
Я посмотрел на него вдоль галстука. На его лице была странная, двусмысленная улыбка, которой я никогда раньше не видел. Он пытался быть соблазнительным, игривым, но в то же время не хотел быть таким.
Я притворился, что не понял его вопрос, и сказал растерянно:
– Ничего не делаю, – и натянул рубашку, отбросив от себя галстук. Он смотал его, а я встал и ушел к себе в комнату.
Мы лежали каждый у себя, и я думал о том, сколько времени прошло, прежде чем Клавдия Шоша и Ганс Касторп из «Волшебной горы» поцеловались. Мы с Генри жили у изножья маленького холма в Верхнем Истсайде, и у нас это заняло несколько месяцев. Хотя это не был поцелуй, просто прикосновение галстука к пупку, но оно произвело эффект поцелуя.