Дорога длиною в жизнь
Шрифт:
Я снова встретился с артиллеристами Федоровыми, вручая им награды после боев в Сталинграде. Представляя награжденных, майор Соколов опять с гордостью докладывал:
– Отец и сын. Сын командует, отец подчиняется.
Старший Федоров виновато улыбнулся. Его, оказывается, перевели в другой расчет, но там, по разумению бывалого солдата, и порядок оказался не тот, и сноровка в стрельбе иная, непривычная. Помаялся Василий Федоров, покаялся перед командиром взвода и снова попросился в расчет к сыну.
– А кто командовал в бою, за который награду получаете?
– спросил я заряжающего.
– Сын командовал, сержант Федоров Петр.
– Значит,
– Вот-вот! Дома я ему субординацию покажу!
– пригрозил Федоров-старший.
От артиллеристов я поехал в подразделения тыла и, когда стемнело, по льду Денежной Воложки вернулся в штаб дивизии.
Голод царит в стане врага.
Кольцо окружения неумолимо сжимается. Послушный фюреру, Паулюс не принял условий капитуляции, предложенных советским командованием. За это расплачиваются теперь его солдаты. 6-я армия окружена. Вашей вины, солдаты, в этом нет. Начав так приказ войскам, Паулюс не назвал истинных виновников катастрофы, на которую обречена его армия да и он сам. Заканчивался приказ воззванием: Держитесь! Фюрер выручит вас!
Об этом приказе мы узнали позже. Авантюра Гитлера и его генералов с деблокированием, 6-й немецкой армии, их тщетные усилия снабжать окруженных боеприпасами и продовольствием по воздуху - все это тоже стало известно гораздо позже. Но под Калачом, где сомкнулось кольцо окружения, аукнулось, а над Волгой, на Баррикадах и на других участках нашей армии, откликнулось.
Плененный разведчиком Николаем Петуховым немецкий солдат Гесс из пулеметной роты сообщил, что их командир капитан Ньютман отдал приказ без команды не стрелять и резко сократил норму патронов на каждый пулемет. Поступали к нам и другие сведения, наглядно показывавшие, какое влияние на противника, оборонявшего Баррикады, оказывают сокрушительные удары советских армий по сталинградскому котлу.
Разведчик Александр Пономарев доставил в штаб дивизии пленного, весь вид которого мог служить убедительной иллюстрацией к тезису Гитлер капут. На ногах у гитлеровца - что-то напоминающее огромные валенки на деревянных подошвах. Из-за голенищ вылезают пучки соломы. На голове поверх грязного ситцевого платка - дырявый шерстяной подшлемник. Поверх мундира - женская кацавейка, а из-под нее торчит лошадиное копыто. Придерживая левой рукой драгоценную ношу, пленный козырял каждому советскому солдату и звучно выкрикивал: Гитлер капут!
Сдавая языка, майору Батулину, разведчик Пономарев смущенно пояснял:
– Не глядите, что такого дохлого приволок... Он фельдфебельское звание имеет. У них сам фюрер в фельдфебелях ходил, а у этого еще и фамилия особая Оберкот.
Оберкот охотно поведал то, что нам давно уже было известно. Никакой ценности его показания не представляли, и запомнился этот фельдфебель лишь потому, что был взят в плен при весьма любопытных обстоятельствах.
За передним краем на ничейной полосе долго лежал лошадиный труп, служивший пристрелочным ориентиром для наших снайперов и пулеметчиков. Однажды ночью при свете неожиданно пущенной кем-то ракеты наши бойцы увидели двух немецких солдат, которые бежали от мертвой лошади к своим траншеям. Гитлеровцы что-то волокли за собой. А утром стало ясно, чем занимались ночные охотники: они вырезали огромный кусок конины.
Разведчик Пономарев взял этот случай на заметку и устроил засаду у замерзшей конской туши. Пономарев рассудил правильно. На следующую ночь он подкараулил двух гитлеровцев. Одного пришлось застрелить в стычке, а
По телефону нам сообщили, что Пономарев повел фельдфебеля в штаб дивизии; однако миновал час, другой, а разведчик с языком все не появлялся. В тот раз Пономарев допустил самоуправство, в котором сам признался. Он не без основания полагал, что его поймут и простят.
Сопровождая пленного, Пономарев встретил знакомого бойца, знавшего немецкий. Разведчику очень хотелось определить, какую фигуру он захватил, и, главное, выяснить, как может нормальный человек жрать дохлятину. Фельдфебель рассказал о себе и своих голодающих товарищах, которых он уже потчевал падалью. Заметив, что наш разведчик брезгливо поморщился, немец попросил переводчика слово в слово записать такие слова: Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал. Но эти слова вызвали у Пономарева не сочувствие к фельдфебелю, а злость.
– Я ему сейчас покажу настоящее горе людское. Ком, ком!
– поманил он за собой пленного.
И повел наш разведчик фельдфебеля Оберкота не в штаб, а к разрушенным домам Нижнего поселка. Сначала показал ему подвал развороченного бомбой детского сада, где на полу валялись игрушки, потом подвал разрушенного школьного здания, затем свалку искореженных станков. Гитлеровец растерянно смотрел на советского солдата, не понимая, чего от него хотят. Это еще больше разозлило Пономарева. Он знал только две немецкие команды: Хальт!, Хенде хох! и одно слово - ком. А переводчика нет. И не объяснишь фельдфебелю, что матерей, которые приносили младенцев в тот детский сад, и ребятишек, что ходили в ту школу, немцы гнали впереди себя на минные поля, когда месяц назад шли в атаку на полк майора Гуняги. Не расскажешь фельдфебелю, как дорого человеку все то, что разрушил, осквернил враг. И все же Пономарев страстно желал доказать Оберкоту его вину. Уже на пути в штаб разведчик круто свернул к берегу, ступил на лед и подошел к проруби.
– Ком, ком!
– опять поманил он пленного и, когда тот с опаской приблизился, объявил: - Вот она, Волга!
Глянул фельдфебель на черный круг проруби и задрожал:
– Соображать начинаешь?
– обрадовался Пономарев.
– В этой воде ты хотел меня утопить, Буль-буль, Иван! Так тебе приказывал Гитлер?
– Гитлер капут!
– истошно закричал фельдфебель.
Только теперь понял пленный, какая связь существует между развалинами, что показывал ему русский солдат, и прорубью, на краю которой они стояли. Страшась наказания, Оберкот рухнул на колени, возвел руки к небу (обрубок лошадиной ноги, с которой он не расставался, глухо стукнул об лед). И тут фельдфебель заметил, что в глазах конвоира нет ненависти, одно презрение.
– Зачем ты мне долдонишь Гитлер капут?
– спрашивал Пономарев, забыв, что пленный его не понимает.
– Нашел чем оправдаться! Разве можно, дурья твоя голова, одним Гитлером рассчитаться за все горе людское?! Встань!..
Я спросил Пономарева, зачем понадобилась ему эта затея.
– Мне, товарищ полковник, еще воевать. Всякое может случиться... А этот Оберкот отвоевался. Из плена вернется домой...
– Нашли кому завидовать!
– Да разве в том дело!
– с досадой возразил разведчик.
– Вот он, гитлеровец, до Волги дошел. Тут мы ему хвост прищемили. А послушать его, так самое большое лихо испытал тот, кому падаль пришлось жрать. Не согласен я с этим! Хочу, чтобы такой Оберкот на всю жизнь запомнил, что такое война. Чтобы детям и внукам своим внушил это!