Дорога исканий. Молодость Достоевского
Шрифт:
Зато от Коронада Филипповича ему порядком доставалось — и по заслугам. Особенно скверно было у Феди с черчением — почти никогда не удавалось довести чертеж до конца, не ошибившись или не испортив его кляксой.
В пансионе был развит дух соревнования: учиться плохо считалось позором. Костомарову удалось добиться, что в чести здесь были не всевозможные мальчишеские проделки и шалости, а серьезный и углубленный труд. К тому же ученикам Костомарова очень хотелось попасть в училище, считавшееся в то время одним из первых военных учебных заведений в стране.
Уже
Этот чиновник, Иван Николаевич Шидловский, оказался совсем молодым человеком, он был всего лет на пять старше Миши. Тем не менее и наружность, и обращение его произвели на Михаила Андреевича глубокое впечатление. Высокий, стройный, с одухотворенным лицом и особым изяществом движений, он радушно встретил посетителя, со вниманием выслушал его, задал несколько вопросов, а потом сказал:
— При всем моем глубоком сочувствии к вашему делу и искренней симпатии к вашим сыновьям, о которых вы сейчас с такой горячей родительской любовью поведали, я решительно бессилен чем-нибудь помочь. Решение по вашему делу уже есть, и никто из рядовых чиновников министерства не в силах изменить его. Поэтому мой вам совет — не тратьте зря времени и сил, езжайте домой, а там как бог даст. Ежели ваши сыновья будут приняты, чего я вам от души желаю, то авось найдется и добрый человек, который поможет заплатить за них — хотя бы тот самый богатый дядюшка, о котором вы давеча упомянули.
Глубоко расстроенный, но с чувством благодарности попрощался Михаил Андреевич с симпатичным чиновником, а на следующий день пошел в пансион и рассказал обо всем детям. Его больно кольнуло, что они отнеслись к его сообщению с видимым равнодушием. А впрочем, что ж, молодость беззаботна! Правда, сам он был совсем другим, уже в молодости заботы постоянно одолевали его.
Бессознательно он рассчитывал несколько рассеяться, а может быть, и развлечься в Петербурге: с устройством сыновей пропала та внешняя цель, которая заслоняла его тайные, скрытые даже от самого себя, намерения. И он решил ехать завтра же, хотя со страхом представлял себе свое будущее одиночество в деревне.
Прощались трогательно. Михаил Андреевич крепко поцеловал сыновей, заглянул каждому в глаза и снова каждого поцеловал. Федя смотрел на него пристально, не отрывая глаз, словно предчувствовал, что им больше не суждено свидеться. Все-таки странный характер! В это время он уже относился к отцу критически, хотя по-прежнему любил и уважал его. Да, странный характер! Боготворя жену, он мучил ее всю жизнь; горячо любя сыновей и стремясь дать им образование, он нисколько не считался с их природными склонностями и желаниями.
— Смотрите же, учитесь хорошо… Я надеюсь на вас, — глухо говорил Михаил Андреевич, едва удерживая слезы.
—
И Миша в избытке чувств погладил его по рукаву, что было непринятой, даже недопустимой в обычных условиях фамильярностью.
Глава вторая
Отец перед отъездом просил их передать поклон Шидловскому. Братья собрались лишь в августе. В будни занятия в пансионе забирали весь день, поэтому решено было посетить Шидловского в воскресенье, у него на квартире.
Жил Шидловский на пятом этаже, в комнате, представляющей собой нечто вроде отдельной передней с окном в затененную часть двора и с первого взгляда поражающей словно нарочитой неприспособленностью для человеческого жилья. Узкая, длинная, она была расположена в углу дома, завернувшего наподобие буквы «Г», верхняя палочка которого заканчивалась немного дальше ножки, благодаря чему она напоминала незавершенное «Т». От этого комната, во-первых, казалась еще темнее, а во-вторых, имела неудобный и некрасивый выступ на передней стенке. Впоследствии Шидловский признался мальчикам, что немало размышлял о том, зачем понадобился архитектору этот затрудняющий внутреннюю планировку дома выступ, однако до сих пор не разгадал тайны его причудливой фантазии.
Когда они вошли, Шидловский лежал на кровати, такой же длинной и узкой, как комната. Он вскочил и с удивлением посмотрел на незнакомых ему, скромно одетых и явно робеющих юношей.
— Мы к вам с поклоном от папеньки, — торопливо заговорил Миша. — Мы уже давно собирались, но все, знаете ли, было некогда…
Миша был глубоко убежден в том, что одно упоминание о папеньке тотчас раскроет им объятия этого человека. Но Шидловский объятий не раскрыл, а явно недовольным тоном проговорил:
— Что такое? Какой папенька? Ничего не понимаю!
— Наш папенька, бывший штабс-лекарь Мариинской больницы Достоевский, — подхватил Федя, преодолевая охватившую его в первую минуту застенчивость. — Мы его сыновья, Федор и Михаил Достоевские.
— А, Федор и Михаил! — сказал Шидловский, потягиваясь, и как будто стал что-то припоминать. — Достоевский, насчет платы за обучение? Помню, помню, как же!
Он снова потянулся, но глаза его посветлели, в них появилась так пленившая отца приветливость.
— Да вы садитесь, что же стоять-то? В ногах, как говорится, правды нет! Оно, конечно, стулья у меня неказистые, вот видите, о трех ногах, — заговорил он быстро, и засветившаяся в его глазах приветливость уступила место самому искреннему удовольствию, — однако если прислонить к стенке, то сидеть еще можно… вот так!
Они уселись и невольно улыбнулись: теперь лицо Шидловского выражало такое щедрое дружелюбие, что невозможно было сохранить серьезность.
— Так вы, значит, те самые юноши, которые готовятся к поступлению в Инженерное училище? Так, так! Ну и что же, вы очень хотите стать инженерами?