Дорога исканий. Молодость Достоевского

Брегова Дора Давыдовна

Давали «Разбойников» с Мочаловым в главной роли Карла Моора.

Долго еще Федя видел чудное, бледное, орошенное слезами лицо Карла, его метавшие молнии глаза, его напряженную, сильную жестикуляцию; долго еще в памяти его звучал мощный, великолепный голос; долго еще он мелко-мелко дрожал, вспоминая крик: «Прочь, злодеи! Прочь!» И теперь еще он не вполне оправился от пережитого потрясения и, случись, в минуты оживления становился молчаливым и рассеянным; тогда маменька беспокойно спрашивала его, что с ним, но даже ей он не признавался, что вслушивается в звучащий в его душе неподражаемый голос…

Вот и в эту минуту, колеблясь между балаганами

и каруселями, он вновь услышал этот голос, вновь увидел так запомнившееся ему лицо с резко сменяющими друг друга выражениями ненависти и любви, гнева и презрения, радости и отчаяния и… решительно свернул к ярко раскрашенным каруселям. Он и сан не понимал, почему так поступил, почему не захотел или не смог сейчас смотреть Жако, бразильскую обезьянку, или что-нибудь в том же роде.

Подойдя к каруселям, он заплатил грош и уселся на лошадку с жесткой гривой. Но вскоре ему наскучило крутиться на одном месте, да и лошадка вблизи была совсем не такой красивой, как издали, и сидеть на ней было неудобно. Дождавшись остановки. Мальчик побежал к качелям. Но качели взлетали так высоко, что ему стало страшно, да и катались на них взрослые или парни не меньше пятнадцати — шестнадцати лет. Мальчиков Фединого возраста не было ни одного; и все же ему страстно захотелось на качели.

Он стоял и раздумывал, как поступить, с грустью склоняясь к тому, чтобы отказаться от этого захватывающего удовольствия, как вдруг чьи-то сильные руки подхватили его, увлекли за собою, — и через секунду он уже был на качелях. Кто-то бережно и ласково поддерживал его, качели взлетали все выше и выше, и невыразимый восторг охватил все его существо…

Но вот качели остановились, и те же руки поставили Федю на землю. Он успел только заметить могучую широкую спину и остриженные по-простонародному, в кружок, волосы. Спасибо тебе, добрый человек!

Между тем сумерки сгущались. Конечно, заходить в балаган уже нечего, но вот панорама…

Панорама, или косморама, — деревянный ящик со стеклами, демонстрирующий виды городов, а иногда и памятные исторические события: отступление Наполеона у Березины или переход Суворова через Альпы, — особенно интересовала Федю. Но где ее искать?

Положительно Феде везло: только он подумал об этом, как из-за размалеванной стены балагана вышел мужичек в сером, обшитом красной тесьмой кафтане, с пучками цветных тряпок на плечах, в высокой, тоже украшенной цветными тряпками шапке-коломенке, в лаптях и туго перевязанных веревками онучах. К подбородку его была приклеена льняная борода, почти касавшаяся ящика, который он нес на ремне через левое плечо и бережно поддерживал правой рукой. «Остановится, — спрашивал себя Федя, следуя за мужичком, — или нет?» Остановился!

Пока мужичок прилаживает свой инструмент, Федя читает украшающую ящик надпись:

«В сей космораме показывается всякий город и разные житейские страны халдейски, и город Париж, куда въедешь — угоришь, и страны американски, откуда привозят калоши дамски».

И вот уже крутится валик панорамы, и города и события без всякой последовательности сменяют друг друга. Тем не менее Федя получает огромное удовольствие. Он любит историю и мог бы часами рассматривать с калейдоскопической быстротой следующие друг за другом картинки и слушать незамысловатый раешник…

— Вот извольте видеть, господа, город Кострома горит, у забора мой брат сидит, — напевной скороговоркой произносит мужичок, ни на минуту не переставая вращать

ручку валика, — квартальный его за ворот хватает, говорит, что он поджигает, а тот кричит, что водой заливает…

Сумерки уже совсем сгустились, и Федя вспомнил, что должен быть в назначенное время у перекрестка. Ему невыразимо жаль расставаться со всем этим праздничным великолепием, но он привык беспрекословно слушаться старших. К тому же запас картинок на ленте невелик, и через пять минут все кончится. Он положил в руку мужичка мелочь и хотел идти, как вдруг заметил, что тот собирает деньги на какое-то дополнительное представление, и невольно задержался. Оказалось, что зрителям, доплатившим несколько копеек, мужичок покажет картинки «как зять тещу завел в осиновую рощу». Наверняка это очень интересно, и деньги у Феди еще ест, но что скажет дедушка? Искушение велико, и он заносит кулачок с деньгами над опрокинутой шапкой-коломенкой, но тут появляется чья-то большая и широкая рука; прикрывая шапку, она ловит Федин кулачок и мягко сжимает его.

— Давай-ка домой, барчук, неча боле глядеть, — произносит добродушный голос, и Федя видит простое лицо с усами и бородой, весьма напоминающими искусственные усы и бороду балаганного деда. — Давай-ка… Ну!

Его поворачивают и слегка подталкивают коленом. Если бы это было сделано грубо, Федя обиделся бы и настоял на своем. Но он чувствует, что ему желают добра, и послушно уходит.

Уже подходя к перекрестку, он наталкивается на своеобразное соревнование звукоподражателей, имитирующих пение лесных и домашних птиц. Нет никакой возможности пробиться сквозь сплошной частокол спин, и все же Федя останавливается, наслаждаясь нежными, прекрасными звуками. Как завидует он этим свистунам!..

А в условленном месте нетерпеливо переминаются с ноги на ногу дедушка и Миша.

— Вот он, вот он! — громко кричит Миша, бросаясь навстречу брату. Ну конечно, он уже рисовал себе всякие ужасы!

Федя готов покорно выслушать дедушкины упреки, но тот только укоризненно качает головой. Должно быть, старик тоже поволновался и уже не раз пожалел, что отпустил внука.

Оказалось, что дедушка и Миша почти все время провели в балаганах. Когда Федя сказал, что так и не был в балаганах, Миша насмешливо заметил:

— Вот это да! Пришел на балаганы и не побывал в балаганах!

Но когда Федя стал рассказывать обо всем виденном, Миша от зависти даже губу прикусил.

— Это очень хорошо, что вы видели разное, — сказал дедушка. — Теперь будет у вас пища для разговоров на целый год!

И вдруг добавил:

— А у меня из кармана носовой платок вытащили…

Переулками, не спеша, вернулись к дому дедушки. Там мальчиков уже ждала присланная родителями карета с Григорием Савельевым на облучке.

В дороге обмен впечатлениями продолжался. Рассказывая о безруких, прикуривающих ногами калеках, Федя заметил, что больше не станет на них смотреть.

— Это что! — отвечал Миша. — Вот к нам с дедушкой нищий мальчишка подбежал… Так у него, знаешь, правая рука совсем вывернута, вот так, смотри, ладошкой назад.

— Как же это с ним стряслось?

— Дедушка говорит, нарочно вывернули.

— Такому маленькому?

— Ну да, чтобы лучше милостыню подавали…

Несколько секунд помолчали. Федя посмотрел на широкую спину молчаливого Григория Савельева, вспомнил разговор с ним у печки, потом пьяную бабу на носилках и снова почувствовал, как со всех сторон его обступает огромный загадочный мир.