Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
— Да уж не уроним славы бухарского эскадрона! — взводный Ишанкулов осторожно тронул Нобата за руку. — Только скорее возвращайтесь! С вами начали, с вами тут и доведем дело до конца.
— Верно, — вставил Мустафакул, старый товарищ Нобата по вылазке в логово басмаческих главарей Лебаба. — А потом домой… Там тоже не мешает кое-кому вправить мозги. Только бы с вами, товарищ командир!
Крепкое оно, боевое братство. Уже не впервые Нобат убеж-«ьался в этом. Потеплело в груди. Да, тяжело ему будет вдали от боевых друзей. — Они — его семья.
— До свиданья,
Бойцы и командиры один за другим, пожав Нобату руку, выходили из лазаретной палатки. Остался один Иванихин.
— Коля, — он сел у изголовья друга, — в самом деле скоро вернешься? Врач обещает?
— Операция меня ждет, Серафим. Результат предвидеть трудно. Я тут втихомолку фельдшера одного расспросил…
— Так…. — Иванихин задумался. Поднял голову, глянул, прямо в карие выпуклые глаза друга. — Значит… Возможно, надолго, а может, и навсегда?
— Война, Серафим, — подавляя вздох, выговорил Нобат. — И впереди тоже война. Басмачей добьем, это уже близко. Но — отсталость тысячелетняя, косность… Да тебе ли говорить! В общем, мы солдаты, видать, до конца дней своих. А солдату наперед не загадывать…
— Подожди! — Серафим перебросил на колени свою полевую сумку, торопливо раскрыл, вытащил тетрадь в клеенчатом переплете, вырвал листок, карандашом набросал, несколько слов. Если что… Вот адрес: Токмак Верненского уезда, Семиреченская область… Мама там и сестричка. Отец-то помер еще в пятнадцатом…
— Ага, верно! — оживился Нобат. — Давай сюда. И адрес моих тоже запиши. До Керки почта стала ходить, а дальше отыщут…
Серафим записал продиктованный другом адрес, листок положил себе в сумку, а Нобату такой же листок сунул в расстегнутый карман его гимнастерки. Помолчали. Снаружи, от коновязей, слышалось лошадиное фырканье, топот. Сейчас санитарные фуры повезут раненых на вокзал, а там в вагоны и — в Ташкент.
— Пора! — Иванихин медленно встал. Наклонился к Нобату, осторожно тронул за плечи. — До свиданья, дружище! Поднимайся на ноги живее, и к нам…
— Ребят наших береги. Золотые люди, новую жизнь с ними строить… Ну, сам знаешь. До встречи, комиссар! Пусть победа тебе сопутствует.
У него снова запершило в горле. Серафим крепко сжимал ему руку. Последняя минута прощанья истекла…
Гроза еще не утихла
Подошел срок осуществиться тому, что замыслили неугомонные Абдурахман-караулбеги с Мамедша-мирахуром.
Сбор отрядов, которым предстояло выступить в глубь Кизыл-кумов, против Салыра и его джигитов, назначили в Камачи. Сюда целую неделю подряд съезжались «гости» со всех концов Лебаба.
Невдомек было обоим сообщникам, Абдурахману и Мамед-ше, что в отряде Бешира между джигитами был крепкий уговор: всеми силами избегать вооруженного столкновения, при случае установить связь с людьми Салыра. И здесь, в Камачи, пока стояли все вместе, наиболее сметливые из беширцев обиняком заводили речь о том же с джигитами
Время между тем шло. И, как говорится, в доме, где малые дела, воровства не утаишь: до слуха Салыра достигла весть о походе против него. Что ж, «гостей» полагается встретить с почетом… И когда лазутчик — один из чабанов, житель Камачи, — ночью пробрался к Салыру и сообщил, в какой именно день готовится нападение, предводитель стенных удальцов на всех тропах, ведущих к его стану, поставил сильные засады, снабдив джигитов боеприпасами, пищей и водой и приказав держать постоянную связь с оставшимися у колодца Кыран.
А тем временем в Камачи кипела работа. В последние два дня Разык, брат Абдурахмана, собрал по аулам еще полтора десятка «добровольцев». Молла-Анна, один из приближенных предревкома, отправился в Керки, доложил: все готово к выступлению в Кызылкумы, для обуздания нарушителей порядка.
В назначенный день выступили на рассвете. Начальники, со своими стремянными и вестовыми, первыми выехали из ворот двора Мамедши. На улицах к ним присоединились остальные. Нехотя поднималось в морозном тумане багровое солнце. Копыта коней взломали корку подмерзшего песка на старой караванной тропе.
«На Салыра, значит, идем, — слышалось в разных концах длинной вереницы всадников на разномастных лошадях, одетых кто во что, с винтовками и карабинами разных систем, с кривыми дедовскими саблями, армейскими клинками, кинжалами. — Да-а, Салыр-мерген… Говорят, стрелок, каких теперь не сыщешь, и саблей владеет, — тотчас доносилось с другой стороны. — Семь кругов ада прошел, все на свете изведал… — И правда, люди, я тоже слыхал: до чего ловок и хитер! Такого не проведешь. — Э, брось! Ты кто, джигит или старуха?! Погляди, какая сила! В клещи возьмем твоего Салыра, он и пикнуть не успеет, сам шею подставит! — Ну, ну, посмотрим, сумеешь ли ты сам-то шкуру невредимой унести от его молодцов! — Ай, перестаньте душу бередить, там видно будет…»
И вдруг — ливень свинца мгновенно обрушился на колонну всадников, выстрелы ухали спереди, но сторонам, а позади рвались гранаты. Все разношерстное воинство Абдурахмана и Мамедши разом угодило в ловушку, подготовленную Салыром. Его разведчики донесли, что дозоров не высылают. И он по первому сигналу все силы собрал в кулак на дороге, по которой выступили вражеские конники. Из-за барханов стрелки ударили залпом, ошеломили, обескуражили противника. Мамедша-мирахур сразу же был ранен в плечо. Двое вестовых Абдурахмана замертво повалились наземь с коней, сам он отпустил поводья, умный конь унес его подальше от выстрелов… Вся колонна, лишившись начальников, пришла в расстройство. Спасались кто как мог… Джигиты беширского отряда заранее сговорились, как им действовать, если дело примет крутой оборот, — потому не растерялись и все разом завернули коней вспять, пользуясь общею сумятицей, вырвались из огненного кольца, галопом поскакали назад к Камачи.