Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
— Спасибо! — отпив три-четыре глотка, Нобат помотал головой. — Вы опять у нас… дежурите?
— У вас, — женщина кивнула, не отходя от койки. — Только вы теперь в другой палате, на двоих. Не поднимайтесь ради бога, вам нельзя!.. — она предостерегающе вытянула руки, поняв, что Нобат хочет оглядеться. — Это Николай Петрович, добился. Его здесь уважают. Ваш сосед — артиллерист, командир орудия, тоже с Ферганского. Он местный, чувствует себя хорошо, иногда домой уходит…
— Как вас зовут? — Нобат против воли залюбовался миловидным профилем молодой женщины. — Меня Нобат, фамилия Гельдыев, ну,
— Вы прекрасно говорите по-русски! — она улыбнулась, доверчиво глянула на него. — Учились в России?
— Нет, я… В общем, долго рассказывать. Среди русских прошли мои молодые годы, есть такая семья. Далеко, в Петрограде… Ну, как же все-таки вас зовут?
— Мария Герасимовна. Можно просто Маша.
— Вы работаете медсестрой? — спросил Нобат.
— Сейчас да, медсестрой. Но я мечтаю стать врачом. И стану, поверьте! — лицо у нее на миг сделалось одухотворенным, глаза сверкнули решимостью. — Только для этого нужно учиться. Но все это далеко — Москва, Петроград. Выла война — не поехала. А сейчас у меня отец тяжело болен. Старый друг нашего Николая Петровича. Введенский, врач-терапевт, он в Ташкенте с семидесятых годов…
Они помолчали. Нобат поймал себя на желании еще раз глянуть на Машу. И подольше не отводить взгляд. Какие у нее хорошие глаза — живые, ласковые… И в сердце растет благодарность к этой светловолосой русской девушке: ведь она уже не один день старательно, неустанно заботится о нем, беспомощном, неопрятном…
Должно быть, у него вырвался непроизвольный стон.
— Вам плохо? — тотчас прозвучал встревоженный голос Маши. — Товарищ Гельдыев… — она замялась, видимо, чуть было не назвав его по имени, но сдержалась в последний миг. — Лучше вам сейчас уснуть. Вообще сои при выздоровлении очень, очень полезен!.. Ну, хотите, я дам вам снотворного?
— Не-ет… — Нобат повернул к ней лицо, ее поразили его глаза, они стали строгими, какими-то сухими, взгляд устремлен как бы сквозь нее. А ведь только что были совсем другие, светились искренней теплотой и лаской. — Нет, — повторил он. — Спасибо вам. Мне еще в германскую говорили, в госпитале: чем меньше лекарств, даже пусть полезных, тем лучше для организма. Да и боль сейчас не сильная. Нет, спасибо.
— Верно вам говорили, — помедлив, ответила Маша, и голос ее прозвучал тускло. Ей передалось настроение Нобата. — Но отдых вам не помешает, — проговорила она минуту спустя, уже вполне овладев собой. — Я прикрою шторы и пока что вас покину.
Задернув обе шторы, она торопливо вышла, тихонько притворив дверь.
И опять его разбудил женский голос.
— Ну, сынок, пробудился? — певучим говорком произнесла пожилая дородная нянечка, улыбаясь круглым, в морщинках, лицом. — Ты, милый, только не ворохнись, нельзя, вишь, тебе… Вот я тя с ложечки чичас, с ложечки. Подушку-то подобью под затылок, оно и ловчее…
И она принялась осторожно приподнимать ему голову, подбивать подушку. Руки у нее оказались теплые, пухлые, при этом сильные и ловкие. Нобат сперва было не противился, но внезапно вздрогнул: его, боевого командира, — с ложечки?! Да ведь он же в полном сознании, вот-вот на ноги поднимется…
— Товарищ… мамаша!.. —
Невольно повинуясь его горячей просьбе, нянечка опустила руки. Потом пододвинула столик с едой, сняла одну из тарелок.
— Ох, милок, влетит нам с тобой от Николая-то Петровича, — проговорила она, потом хитровато улыбнулась, пухлой ладонью тронув Нобата за плечо: — А ты, видно, боевой. Вон, аж глаза горят, как сказал, что скоро на беляков-то… Ну уж, ладно, уважу тебя. Вот ложка, кушай, милый, сам, — подав ему ложку, она умолкла, отступила на шаг, ладонь прижала к щеке, пригорюнилась, покачав головой: — О-ох, горемышна-ай! И все-те ему бы воевать, шашкой махать… А сам, поглядеть — кожа да кости… Небось, матушка родима где-то ждет сынка, убивается… Мама-то есть у тебя, сынок, жива она? Сам откуда будешь родом?
— Жива мама, — Нобат отложил ложку, вздохнул. — Наши места — Лебаб, на Амударье, Бухарская республика, Коркинский округ, слыхали? — Старушка кивнула. — Не так давно я побывал на родине, но война-то ведь еще идет. И теперь скорей бы встать на ноги да в строй, к товарищам…
— В строй-ой, ишь чего затвердил! — нянечка махнула на него рукой с таким видом, будто он несет бог весть какой вздор. — Оправишься маленько, пусть тебе Николай Петрович отпуск пропишет, съездишь, проведаешь матушку. Ты-то, видать, уж повоевал, да и еще навоюешься… Ох, сынок, заболталась я тут с тобой! — она выпрямилась, поправила косынку. — Кушай, ежели можешь, а я пойду, у меня и в соседней тоже тяжелые. Ешь, милый!
Она вышла. Управившись с обедом, Нобат долго лежал с открытыми глазами, думал, вспоминал. Простые душевные слова нянечки разбередили ему сердце. Родной дом, семья вспомнились в эти вечерние тихие часы с особенной четкостью. Захотелось побыть с ними, в привычной обстановке, пусть бедной и неказистой, но милой с детских лет. Донди… Ее никто не заменит. Да и мать ждет, старая уже стала.
Утром после завтрака и обхода дверь внезапно распахнулась и в палату торопливой походкой вошел Николай Петрович Егорычев.
— О-о-о! — Нобат, обрадованный, попытался приподняться на кровати, но доктор подошел, взял его за плечи:
— Лежи, брат, лежи! Ну, здравствуй еще раз!.. — они крепко пожали друг другу руки. — Сейчас я после ночного дежурства, можно нам и потолковать. На-ка вот, — он положил на тумбочку узелок, что-то твердое, в чистой белой салфетке. Заметив протестующий жест Нобата, поднял ладонь: — Молчи, молчи! Тут старуха моя кое-что собрала. Варенье, нишалда [8] , лепешки сдобные… Тебе для поправки в самый раз.
8
Нишалда — узбекское лакомство: взбитый яичный белок с сахаром и мыльным корнем.