Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
А вот вечером в кабинете представителя Бухарского ЦК Нобат был озадачен тем, что услышал.
— В распоряжение окружной Чека мы решили откомандировать тебя, дорогой товарищ Гельды-оглы, — представитель, еще совсем молодой, силился придать своему голосу побольше солидности. — Ты местный, а с другой стороны, опыт боевой у тебя велик. Это нам как раз требуется. В округе неспокойно по-прежнему. О работе чекиста представление имеешь?
— Н-нет… Но, если назначение…
— Правильно! А там, в округе, сильный товарищ, из русских, старый партиец. Поможет во всем, будь уверен. Значит, возражений нет?
На вокзале комендант
— Когда будешь в Ташкенте, прямо ко мне двигай, — уже в который раз напутствовал старый хирург, когда наутро стояли у подножки вагона и паровоз короткими гудками, шипеньем тормозов напоминал, что минута разлуки наступает. Третий удар колокола, свисток главного кондуктора. И вот — последний гудок, протяжный, тоскливый. Нобат и Егорычев крепко обнялись.
— Прощай, друг! Дай бог встретиться! Удачи тебе во всем! Будь счастлив!
— Здоровья вам, Николай Петрович! Великое спасибо за все!
Уплывает перрон под навесом на массивных столбах. Все быстрее мелькают тополя ташкентских улиц. Поезд торопится к югу, туда, где Самарканд, Бухара, дальше — Керки, благодатные берега Аму…
После пересадки в Кагане поехали совсем медленно — железную дорогу еще полностью не восстановили. Подолгу стояли на станциях. Нобат, прихрамывая на раненую ногу, выходил в степь, вглядывался в однообразные желтеющие дали. Ветер здесь дул обжигающий, солнце палило, весенние травы уже погорели, крошились в труху под ногами. Желто-бурые беркуты с важностью восседали на столбах. Безлюдная засушливая степь словно бы таила что-то угрожающее.
А когда, наконец, проехали город Карши, потянулись места, знакомые Нобату с отроческих лет. С того незабываемого, уже далекого времени, когда пришел он безбородым юнцом на стройку этой стальной колеи, сделался подручным у замечательного человека — Александра Осиповича Богданова, питерского большевика.
…Вот оно, то самое место, где стояла возле самых рельсов хибарка, в которой тогда жили они вдвоем с Александром Осиповичем!
— Вы мне что-то сказали, товарищ краскам?
Это спросил сосед по купе, пожилой узбек. Он не навязывался с обычными в дороге разговорами, но сейчас заговорил первый.
— Я? — Нобат с удивлением оглянулся. Оба стояли у окна в коридоре вагона. Должно быть, Нобат не заметил, как начал вслух высказывать свои мысли. — Простите, я не вам… — он замешкался, покраснел, смущенно улыбнулся. — Места эти мне хорошо знакомы, вот в чем дело. Строил дорогу здесь, когда молодой был.
— А-а, да, да, — покачал головой собеседник. — И потом, очевидно, война, теперь опять в родные места?
Нобат растерянно кивнул.
— Простите, — очень вежливо вновь заговорил сосед. — Я вижу, вам нелегко стоять. Не хочу утомлять вас беседою, но давайте, ради знакомства, партию в шахматы. Будем знакомы, — он протянул руку! — Бабакадыр Исмаили из Термеза, учитель.
Нобат обернулся, наконец, к неожиданному собеседнику, потом пожал руку, назвал себя. Однако шахматы?
— Н-нет, извините меня. Шахматной игре… не обучен.
— О, это даже интересней! — бородатое скуластое лицо Исмаили
От самого Карши они в купе ехали только двое. Исмаили живо извлек из хурджуна шахматы, доску, раскрыл, высыпал фигуры, предложил Нобату жребий — Нобат вытянул себе черные. И пошла наука. Всего час потребовался новичку, чтобы усвоить правила ходов для каждой из фигур. Потом — стратегия битвы в целом, тактика отдельных ударов. Да ведь это же настоящая школа военного искусства! Так Нобат и сказал своему учителю.
— Верно, — согласился тот со спокойною улыбкой. — Говорят, товарищ Ленин очень любит шахматы, они для него и отдых, и развлечение.
— Что вы говорите?! — черные навыкате глаза Нобата вспыхнули восторгом. — Значит, это — игра высоких умов?
— Да, вы правы.
Первые несколько партий Нобат, конечно, проиграл. Однако Исмаили давал своему «противнику» подумать, осторожно подсказывал, как строить оборону, готовить наступление. И ученик оказался способным — на последнем часе пути перед станцией Самсоново одержал вполне самостоятельно полную победу — мат при почти равном числе фигур.
Дороги обоих спутников отсюда разошлись. Учителю Исмаили предстояло ждать каравана с вооруженным эскортом, чтобы добраться к себе в Термез. А Нобату — рукой подать: четыре версты до станции Керкичи, там на паром, через Амударью, — и в Керки, к месту службы.
Они простились, обменялись адресами. Нобат мигом сговорился с узбеком-арбакешем, который вез какую-то кладь на переправу. Закинул свой солдатский мешок и фанерный чемоданчик на арбу, сам зашагал, прихрамывая, за нею следом.
Солнце садилось, земля дышала предвечерним жаром, когда они спустились к реке. Паром только что прибыл. Четверть часа — и он, нагруженный, с людьми, лошадьми, арбами, уже отвалил от берега, разрезая мутные упрямые волны, потянулся на середину пустынного многоводья. Еще полчаса единоборства с норовистой Аму — и вот уже надвигается желтый бугор с бекской крепостью на вершине. Вокруг подножия город Керки, белые и серые домики, сады, кое-где минареты.
Уплатив арбакешу и паромщикам, Нобат пешком двинулся вверх по набережной, направляясь к Орда-базару в центре города. В чайхане Латифа, по словам коменданта в Самсонове, всегда останавливаются приезжие советские работники.
На заре нового дня
В тот памятней майский день все трое — мать Нобата, Донди и ее подросший братишка Байрам были заняты делом. Донди вышивала воротник у нового платья. Хоть и для дома — старое-то вконец износилось, пришлось потратиться из тех денег, что муж присылал, купить темно-синего кетени у заезжего торговца. Молодая женщина, сидя в дверях дома, поглядывала на свекровь, которая хлопотала возле тамдыра. Там дело двигалось вовсю.
«Гуп-гуп» — глухо ударялась мешалка о дно деревянного корыта, в котором уминалось тесто.
— Подошло, видать, — проговорила матушка Бибигюль. — Вот-вот можно резать да раскатывать. Поди, милый, принеси пиалы, заварку. Попьем чайку, а там снова за дело.
Мальчик убежал в дом. Донди отложила рукоделие. Нужно принести колючки, кинуть в тамдыр, зажечь. Пока пьют чай, огонь прогорит, глиняные стенки тамдыра прокалятся. Тогда успевай только раскатывать да внутрь лепить продолговатые, овальной формы чуреки.