Дорога издалека (книга вторая)

Хидыров Мамедназар

Бибигюль-эдже накрыла крышкой корыто с тестом. Байрам принес чайники, снял с очага кипящий тунче, разлил кипяток, заварил. Только все трое молча пригубили наполненные пиалы, стукнула калитка, во двор шагнул коренастый парень в сером тельпеке, коричневом, с заплатами, халате.

— Салам! — парень торопливо поклонился. — Изобилия вашему дому! — Вот, — он сунул руку за пазуху, достал какую-то белую бумагу, — вам письмо. От Нобата Гельды, красного командира, так мне сказали. От вашего сына вам, значит, тетушка.

И он протянул старушке Бибигюль плотно заклеенный конверт с марками. Бибигюль-эдже неуверенно, обеими руками взяла письмо, явно не понимая, что с ним следует делать.

— Спасибо, сынок,

да возблагодарит тебя аллах! — проговорила она. — От Нобата-джана, говоришь? Письмо? Вот хорошо-то как! Да ты пройди, садись, чаю выпей! Видать, умаялся бегамши… Заодно и прочитаешь, что написал сыночек наш.

— Тетушка, благодарю! — парень опять поклонился неловко. — У меня служба, дела срочные. А потом… ведь я и… В общем, буквы кое-как только разбираю… Научусь, вот погодите! — Он поборол смущение, видно, стыдился неграмотности при своей-то службе в ревкоме большого аула. — Тогда и чаю выпью, и прочитаю вам, что ни попросите!

И он удалился.

Донди сразу встала с места, взяла в углу, на мешке с пряжей, ножницы, которыми срезают ворс у ковра, когда ткут его. Надрезала конверт, из него выпала бумажка, тоненькая, белая, на ней что-то написано. Что? Донди осторожно подняла бумажку с кошмы, развернула, оглядела со всех сторон. Буквы, три-четыре строчки… О чем они говорят?

Старушка, не моргая, глядела на невестку. Донди обеими руками держала бумагу, поворачивая так и сяк, все же, видимо, не решаясь признаться себе: ничего здесь не понять. Ничего!

— Матушка, — проговорила, наконец, Донди. — Кого-то нужно найти, чтобы прочитал. Я пойду, братишку с собой возьму. Бог даст, отыщем грамотного человека. Поблизости-то я никого не знаю.

— Вот и ладно, доченька, — кивнула Бибигюль-эдже. — Подите, а у меня тесто ведь не ждет… Возвращайхесь с доброй вестью…

Донди живо собралась и ушла вдвоем с Байрамом.

Не два и не три часа миновало, как они скрылись за калиткой. Вот уже и солнце село, густые сумерки опустились на Бешир. Давно испекся в тамдыре чурек; теплые лепешки Бибигюль плотно закутала в сачак. Наконец — шаги, скрипнула калитка, И вот они оба — Донди и Байрам.

— Ох, матушка! — у Донди даже голос дрожал от усталости, она без сил опустилась на топчан возле порога. — Ног под собой не чую… Где только мы не побывали, во всех концах аула. Десятка три людей, не меньше, переспросила я, и ото всех один ответ: дескать, не умею читать, да и все тут! А чуть ли не каждый третий — либо мулла, либо ходжа. Амулеты продают направо и налево, а грамоте, оказывается, ни-ни… Будто слепые, право! Тоска меня взяла, поверьте, матушка, — она поднялась на ноги, развязала платок у себя на шее, вздохнула: — Нет, видно, самой нужно грамоте научиться. Вот и Нобат не однажды про это говорил… Школу, говорит, в ауле скоро откроем. Так я первая пойду учиться, — проговорила она и внезапно ладонь прижала к губам, с опаской глянула на свекровь, потом улыбнулась, спросила осторожно: — Вы, матушка, позволите мне? Ведь как получается: даже письма не прочесть от нашего Нобата…

— Да уж чего там! — Бибигюль-эдже сокрушенно махнула рукой. — Сейчас бы грамота вот так пригодилась. А найти кого-то нужно, тут никуда не денешься.

В молчании они уселись ужинать. Дело близилось к ночи. Старушка задула керосиновую лампу, все трое разошлись на покой. Донди и Байрам тотчас уснули — намаялись за день. А Бибигюль-эдже ворочалась с боку на бок чуть ли не до самого рассвета. Неотступная забота прогоняла сон. Думала, думала бедная мать — кто же прочтет ей послание любимого, единственного сына? И наконец все-таки вспомнила. Афган-ага, мелкий торговец, что обосновался на противоположном краю аула! Как же она запамятовала? Грамотный, обходительный человек… Скорее бы утро!

Афган-ага — это, конечно, прозвище. Подлинного имени

пришельца из соседнего Афганистана почти никто в Бешире не знал. Поселился он в здешних местах еще при царе, когда шла война — с кем-то не поладил у себя на родине, был вынужден ее покинуть. Человек уже в летах, мирного, приветливого нрава, он сперва занялся мелочной торговлей вразнос. По-туркменски понимал, а вскоре и говорить выучился. Купил участок земли с ветхою мазанкой, женился на девушке-сироте, что воспитывалась в бедной семье, теперь уже двое сыновей у них подрастают. Афган-ага был грамотный, многое знал наизусть из арабских, персидских и тюркских старописьменных книг — дестанов и диванов. Местные богатеи вскоре об этом проведали и наперебой стали звать пришельца к себе на той да маслахаты. Попросят его: расскажи, дескать, из «Юсуфа и Зулейхи», из «Баба-Ровшана», а то про жизнь и гибель благочестивых Хасана и Хусейна, которых сгубил коварный Езид… И Афган-ага без отказа исполнял все, о чем ни попросят. Читал и по памяти, и по книгам, если они имелись у хозяина торжества. Голос у него был отменный — заслушаешься. Правда, в последние годы Афган-ага стал прихварывать, редко показывался на людях. Да и время такое — не до празднеств, и по торговым делам не съездить никуда, того гляди нарвешься на калтаманов. Старушка Бибигюль потому и не вспомнила про него сразу, что не видела уже, почитай, года два, ну, а Донди — той и вовсе не доводилось про него слышать.

Едва утро забрезжило, вся семья наскоро попила чаю со свежим чуреком, и сразу же Донди с Байрамом собрались и отправились к Афгану-ага. Свекровь растолковала, как идти к нему.

Он оказался дома, в добром здравии, даже лавчонку свою, возле мазанки, где жил с семьей, в этот день открыл с самого утра и сидел на пороге в ожидании покупателей. Еще издали приметив незнакомую женщину с мальчиком, поднялся на ноги, чуть поклонился, разведя руки:

— Пожалуйста, милости просим! Чего изволите спросить, все к вашим услугам. Партию товара мы получили накануне. Цены сходные, монеты берем, какие предложите…

— Салам, уважаемый Афган-ага! — приблизившись и глядя как принято, в землю, учтиво проговорила Донди. — Благодарим, мы не за покупками. Просьба у нас к вам, не откажите, пожалуйста… — Она вытянула из-за пазухи конверт, подала: — Письмо прибыло от нашего мужа Нобата Гельды. А прочесть не умеем… Вы уж нам прочтите, очень просим, я и Бибигюль-эдже!

— Письмо от Нобата-командира? — Афган-ага улыбнулся, сочувственно покивал головой. — Значит, жив-здоров? Пошли, аллах, ему удачи, матушке его — долгих лет жизни! А вы, значит, его жена? — Донди молча кивнула. — Извольте, просьбу вашу выполню с удовольствием. Войдите, пожалуйста, сядьте на топчан, вот тут. А я сейчас…

Афган-ага исчез и минуту спустя возвратился с очками на носу. Развернул письмо и стоя начал читать:

«Уважаемой матушке нашей Бибигюль, супруге Донди, а также всем домашним привет мой издалека! Сообщаю, что состою по-прежнему на службе в Красной Армии, неустанно бьем врагов революции. В последнее время довелось мне в бою получить ранение… — Афган-ага запнулся, поверх очков глянул на Донди, она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, смертельная бледность разлилась по смуглому лицу, глаза на мгновение потухли. Сразу же она овладела собой. Помедлив, Афган-ага продолжал. — И вот я нахожусь в госпитале, в городе Ташкенте, на излечении. Здесь ко мне… очень… — Афган-ага снова запнулся. — Тут зачеркнуто, прочесть невозможно, — многоопытный человек, он догадался: что-то здесь не все ладно, однако смолчал. — Когда поправлюсь, должно быть, мне разрешат съездить навестить вас. Очень хочется вас всех увидеть! А пока не станем предаваться унынию, будем мужественны. Желаю здоровья, удач во всем! До скорой встречи! Ваш Нобат Гельды-оглы. Писано в Ташкенте…»