Дорога к Марсу
Шрифт:
Ее фотография красовалась на Доске почета в холле университета. Входя в храм знаний, я всякий раз посылал «моей Ниночке» воздушный поцелуй. Никогда не забуду строгий абрис ее бледного лица, каштановые локоны до плеч и смелую линию бровей, которая подчеркивала ее взгляд, лучащийся внутренним благородством.
Когда она шла через аудиторию, стонущую над контрольной, шла, легонько постукивая себя лазерной указкой по бедру, я впадал в тихий экстаз. Причем, прошу понять меня правильно, мои чувства носили почти платонический характер!
Вершиной
Увы, по высшей математике я успевал отвратительно. Три балла были пределом мечтаний. Когда Нина Валериановна объясняла, я, вместо того чтобы слушать, пялился на ее ножки. И больше всего на свете мечтал назвать ее «Ниной» без Валериановны».
– Преамбула многообещающая. – Француз потер ладони и сделал декамероновское лицо. – Но затянувшаяся.
В отличие от Жобана, Аникеев был доволен столь пространным началом на все сто процентов.
«Давай, Андрюша, пой соловьем, тяни время», – мысленно приободрил он товарища.
Во-первых, Аникеев совершенно не мог взять в толк, что ему делать с его историей. Ему досталась бумажка с надписью «триумф», а с триумфами в его жизни все было ох как непросто…
Ну, а во-вторых, командир был единственным членом экипажа, кто не поленился включить свой служебный наладонник.
Такой гаджет имелся у каждого. На него поступала информация с центрального борткомпьютера.
Командира волновали две группы данных: плотность протонного потока и градиент температуры на борту корабля.
Данные были пока что в пределах нормы. Почти в пределах нормы… Но все-таки командир оставался командиром. Обязанным непрерывно просчитывать ситуацию, просчитывать на три, на пять ходов вперед. И Аникееву сейчас позарез требовалось время для анализа. Которое, похоже, и обещал предоставить в его распоряжение красноречивый Карташов.
«Перед Новым годом Нина заболела. А я не был допущен к сессии из-за несданного зачета по высшей математике.
Не желаю утомлять уважаемых коллег рассказом об ухищрениях, к которым я прибегнул, чтобы набиться в гости к обожаемой математичке. Скажу только, что в один морозный день я все-таки подстроил так, чтобы оказаться у нее в гостях.
По своему академическому статусу Нина была «приглашенным ученым» и жила в кампусе нашего Новосибирского универа, в отличном преподавательском общежитии. Ох и набегался я по сорокаградусному морозу в поисках этого злосчастного общежития! В спутниковой карте, загруженной в мой телефон, была ошибка, стоившая мне получаса времени! Из-за этого у цветов сдохла обогреваемая упаковка, которая поддерживала внутри букета температуру плюс десять. Так что вместо многоголового ботанического чуда я донес до моей возлюбленной
– Карташов? – поинтересовалась Нина Валериановна своим звенящим сопрано. – Да где же вы ходите? Я вас уже тридцать четыре минуты дожидаюсь!
– С наступающими праздниками! – проблеял в ответ я и протянул ей смерзшийся букет, обмирая от любви и нежности. Но, как оказалось, все самое страшное было впереди».
– Лиха беда началом, – покачал головой Джон Булл. – Если, конечно, я правильно воспроизвожу это древнее русское выражение.
– Лиха, еще как лиха, – согласился Карташов.
И Аникеев мысленно поддакнул: «Беда».
Он только что перепроверил данные по температурному градиенту, и картинка совсем перестала ему нравиться.
«В общем, «моя Ниночка» пустила меня в свою квартиру и усадила за стеклянный столик. Дождалась, пока я вытяну билет, и сказала, что Цербером сидеть надо мной не станет. Ей, дескать, нужно на час выйти по срочному делу – дать интервью для новогоднего выпуска канала «Наука».
– Вы как раз успеете все как следует решить, – Нина Валериановна обнадеживающе похлопала меня по плечу, и от ее прикосновения в моей душе случился неопасный такой сход лавины – лавины счастья.
В общем, она ушла, а я остался.
После того, как я жадно впитал глазами все детали ее девичьего быта (хотя она находилась в разводе и, строго говоря, быт у нее был не девичьим, а женским) – помидор в кадке на окне, морской аквариум, тапочки во второй балетной позиции перед зеркалом в прихожей, – я взялся за билет.
Обе задачи оказались легкими. Я решил их за пятнадцать минут. И еще за десять перепроверил. До прихода моей дивы оставалось минимум полчаса.
Мое изнуренное любовью сердце тяжело бухало в груди. Я спрашивал себя: может ли ангел Н.В. Авербах полюбить бестолочь по имени Андрюха Карташов?
Да, лучшего лыжника потока. Да, лауреата стипендии имени Вернадского. Но все равно бестолочь!
А вдруг у меня пахнет изо рта? А вдруг я, по ее мнению, непроходимо глуп?
Что ж, с глупостью я сладить за полчаса не мог. Но с запахом изо рта можно было побороться.
Я полез в сумку за мятными драже… и неловким движением уронил сумку с дивана на выложенный плиткой пол!
В сумке что-то тревожно звякнуло.
Лишь тогда я вспомнил про бутылку ликера из ягоды гуамаро».
– Гуамаро? Так это же известный… как говорят у вас в России… бабоукладчик! – возликовал Пичеррили.
– Именно, Бруно. Напиток сладкий и стремительный, как страсть на сеновале, – сентиментально вздохнул Карташов.
«…Стремительный, как рост температуры на борту корабля», – эхом отозвались ему мысли Аникеева.
«Бутыль – о чудо – не разбилась! Лишь в районе горлышка залегла зигзагом трещинка. Но даже эта трещинка напрочь лишала подношение презентабельного вида!